Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.
— Прикуси-ка язык, — сказал Альфред, зло взглянув на Лину, и она тут же примолкла.
Но история с пьяными вишнями на этом не кончилась. В полдень через ворота, ведущие в Каттхульт, прошествовали трое степенных мужей, членов правления лённебергского Общества трезвости. Да, ты ведь, верно, не знаешь, что это за штука — Общество трезвости. Но должна тебе сказать: в старые времена это было нечто такое, в чем крайне нуждались и в Лённеберге, и во всем Смоланде. Члены Общества трезвости трудились в поте лица, чтобы покончить со страшным пьянством, приносившим несчастье стольким людям в прежние времена, да и ныне тоже.
Болтунья Крёса-Майя, оплакивавшая пьянчужку Эмиля, взволновала все Общество трезвости. И вот троица из этого общества явилась в Каттхульт, желая побеседовать с родителями Эмиля!
— Хорошо бы, — сказали они, — если бы ваш Эмиль смог прийти на вечернее собрание в Дом Общества трезвости. Там бы его обратили на путь истинный и заставили вести более трезвый образ жизни.
Мама Эмиля жутко разозлилась и рассказала, что случилось с Эмилем и вишнями. Но у гостей по-прежнему были скорбные физиономии, и один из них сказал:
— Все-таки нехорошее дело вышло с Эмилем. Не мешало бы дать ему взбучку на нашем вечернем собрании.
И папа Эмиля согласился. Нельзя сказать, чтобы он радовался этому собранию: не очень-то приятно, когда тебя позорят перед всеми, но, может, необходимо пойти к этим людям, чтобы направить Эмиля на праведный путь трезвости.
— Я схожу туда с ним, — мрачно пробормотал папа.
— Нет уж, раз ему нужно быть на этом собрании, с ним пойду я! — заявила мама. — Ведь эту злосчастную наливку ставила я, и тебе, Антон, нечего страдать по моей вине. Если кому и нужно выслушать проповедь о вреде пьянства, так это мне, но, пожалуйста, я могу взять с собой и Эмиля, раз это нужно.
Когда настал вечер, Эмиля одели в праздничный костюмчик, и он сам натянул свою «шапейку». Он не имел ничего против того, чтобы его обратили на праведный путь трезвости. Да и просто приятно побыть немного на людях.
Заморыш, видимо, думал так же. Когда Эмиль с мамой отправились в дорогу, Заморыш припустил за ними, желая их сопровождать. Но Эмиль крикнул ему:
— Замри!
И поросенок послушно улегся на дорогу и замер, но глаза его еще долго следили за Эмилем.
Должна сказать, что в тот вечер Дом Общества трезвости был битком набит! Все жители Лённеберги желали участвовать в обращении Эмиля на путь праведный. На сцене уже давно выстроился хор трезвенников, и, как только Эмиль показался в дверях, хор грянул:
Юный муж, что вкушает бокал Ядовитого зелья…
— Никакой не бокал, — сердито сказала мама, но слова ее услышал только Эмиль.
Когда пение подошло к концу, на сцену вышел какой-то человек — он долго и серьезно разглагольствовал об Эмиле, а под конец спросил его, не хочет ли он дать клятву трезвости, которой должен оставаться верен всю свою жизнь.
— Могу, — с готовностью ответил Эмиль.
В ту же минуту у дверей раздалось легкое похрюкивание, и на собрание вбежал Заморыш. Оказывается, он тихонько трусил вслед за Эмилем, и вот он тут как тут! Увидев Эмиля на скамейке первого ряда, поросенок страшно обрадовался и тотчас устремился к нему. В зале поднялся страшный шум. Никогда прежде не бывало, чтобы в Доме Общества трезвости появлялся поросенок. И трезвенникам он был сейчас совершенно ни к чему. «Поросята не соответствуют торжественности момента» — так полагали они. Но Эмиль сказал:
— Ему тоже не вредно дать клятву трезвости. Потому что он съел куда больше вишен, чем я.
Заморыш и сейчас был крайне возбужден, и, чтобы он не произвел невыгодного впечатления, Эмиль сказал ему:
— Служи!
И тогда Заморыш, к великому удивлению всех жителей Лённеберги, встал на задние ножки, точь-в-точь как собака. И вид у него при этом был очень кроткий и смиренный. Эмиль вытащил из кармана горстку сушеных вишен и дал поросенку. Лённебержцы не поверили своим глазам: поросенок протянул мальчику правое копытце и поблагодарил за угощение.
Все так увлеклись Заморышем, что чуть не позабыли про клятву трезвости. Эмиль сам напомнил об этом:
— Ну как, нужно мне обещать что-нибудь или нет?
И тут же Эмиль дал клятвенное обещание впредь «всю свою жизнь воздерживаться от употребления крепких напитков, а также всячески способствовать распространению трезвости среди своих сограждан». Эти прекрасные слова означали, что Эмиль никогда в жизни не возьмет в рот спиртного и что он будет содействовать распространению трезвости среди других людей.
— Эй, Заморыш, это касается и тебя, — сказал Эмиль, принеся клятву.
И все жители Лённеберги сказали, что никто, кроме Эмиля, никогда не давал клятвы трезвости вместе с поросенком.
— Он такой чудной, этот мальчишка из Каттхульта, — сказали они в один голос.
Когда Эмиль, вернувшись домой, вошел в кухню в сопровождении Заморыша, он застал там отца, сидевшего в полном одиночестве. При свете керосиновой лампы Эмиль увидел, что глаза у него заплаканы. Никогда прежде Эмилю не приходилось видеть отца плачущим, и ему это не понравилось. Но тут он сказал Эмилю нечто такое, что ему понравилось.
— Послушай-ка, Эмиль! — произнес он и, крепко взяв сына за руки, пристально посмотрел ему в глаза. — Если ты дашь мне клятву — всю свою жизнь не брать в рот спиртного, я подарю тебе поросенка… Вряд ли, правда, в этом паршивце осталась хоть капля сала после всех его прыжков и пьяных выходок.
Эмиль даже подпрыгнул от радости. И снова поклялся до конца дней своих не брать в рот спиртного. Эту клятву он сдержал. Такого трезвого председателя муниципалитета, каким впоследствии стал Эмиль, ни в Лённеберге, ни во всем Смоланде никогда не видывали. И потому-то, может, не так уж плохо, что однажды летом, еще будучи ребенком, он наелся перебродивших вишен.
В тот вечер Эмиль, лежа в кровати, долго толковал с маленькой Идой.
— Теперь у меня есть лошадь и корова, поросенок и курица, — сказал он.
— А твою курицу воскресила из мертвых я, — напомнила маленькая Ида, и Эмиль поблагодарил ее за это. На следующее утро он проснулся рано и услыхал, как Альфред с Линой, распивая кофе, болтают на кухне. Эмиль тотчас выскочил из кровати: ведь нужно было рассказать Альфреду о том, что отец подарил ему Заморыша.
— Скотовладелец Эмиль Свенссон, — сказал Альфред, выслушав его рассказ, и усмехнулся. А Лина мотнула головой и запела песню, которую придумала совсем недавно, пока доила коров. Вот что она пела:
Матушка повела его в Дом Общества трезвости,И там все пришли от поросенка-пьяницы в восторг.Он обещал не брать в рот ни капельки спиртного.И теперь у него есть поросенок, которым раньше был он сам.
Глупее песни не придумаешь. «И теперь у него есть поросенок, которым раньше был он сам» — это ведь глупо, но складнее Лине не сочинить.
Альфреду с Линой пора было снова отправляться на ржаное поле вместе с папой Эмиля и Крёсой-Майей.
Мама Эмиля осталась дома одна с детьми. Это ее устраивало, потому что сегодня должна была приехать фру Петрель за своими бутылками с вишневой наливкой и мама не хотела, чтобы папа был в это время дома.
«Хорошо бы поскорее убрать эти бутылки», — думала мама, хлопоча на кухне. Фру Петрель должна была вот-вот подъехать, и мама ожидала с минуты на минуту услышать стук колес на проселочной дороге. Но, как ни странно, она услыхала совсем другой звук — звон разбиваемого стекла, доносившийся со стороны погреба, где хранили картошку.
Выглянув из окна, мама увидела Эмиля. Он сидел на корточках и внимательно, сосредоточенно бил кочергой расставленные в ряд бутылки — во все стороны летели осколки, а вино лилось на землю.
Распахнув окно, мама закричала:
— Ради всего святого, что ты там делаешь, Эмиль?
Эмиль оторвался от своего занятия и ответил:
— Выполняю клятву — распространяю трезвость. Решил начать с фру Петрель.
МАЛОПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ДНИ ИЗ ЖИЗНИ ЭМИЛЯ,
когда он совершал не только разные мелкие проделки, но и кое-какие добрые дела
Долго еще вспоминали в Лённеберге эту злополучную вишневку! Хотя маме Эмиля хотелось забыть о ней как можно скорее. Ни словом не обмолвилась она в своей синей тетради о том, что произошло с Эмилем в злосчастный день десятого августа. История вышла просто ужасная, и мама не могла заставить себя ее записать. Но одиннадцатого августа она сделала в тетради небольшую запись, и если ее прочтешь без предварительной подготовки, то невольно вздрогнешь:
«Боже, памаги мне с этим мальчеком, но сиводня он, по крайней мере, трезвый».
