Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.
— А куда же мне ее девать? — удивился Эмиль, когда Ида усомнилась, хорошо ли держать лягушку вместе с кофе и едой. — Сама подумай, ведь в кармане у меня дыры. Пусть посидит немного, потом я пущу ее обратно в болотце, — сказал этот сообразительный мальчик.
Далеко в поле косили рожь папа Эмиля и Альфред. За ними шли Лина с Крёсой-Майей и ловко подбирали ее граблями, а затем связывали в снопы. Именно так убирали рожь в старые времена.
Когда Эмиль с Идой объявились наконец-то со своей корзинкой, папа не встретил их как долгожданных гостей, а, наоборот, отругал за то, что они опоздали. Те, кто работал в поле, строго следили, чтобы кофе им приносили в самый полдень, минута в минуту.
— Зато теперь неплохо хлебнуть глоточек, — примирительно сказал Альфред, желая направить мысли папы в другую сторону.
Если тебе когда-нибудь доводилось полдничать вместе с косарями прямо в поле теплым августовским днем в окрестностях Лённеберги, ты знаешь, как приятно отдыхать вместе с ними у нагретых солнцем валунов, болтать, попивать кофе и есть бутерброды. Но папа Эмиля все еще злился и не стал добрее. Потому что когда сердито рванул к себе корзинку и открыл крышку, лягушка прыгнула прямо на него и исчезла за расстегнутым из-за жары воротом рубашки. У лягушки были такие холодные противные лапки! От неожиданности и отвращения папа взмахнул рукой, и кофейник перевернулся. Эмиль стремглав подхватил его, так что кофе пролился самую малость. Но лягушка не показывалась. От испуга она юркнула в папины брюки, и папа вовсе рассвирепел. Он задрыгал ногами, чтобы вытряхнуть лягушку из штанины, и опять пнул несчастный кофейник, который, на беду, снова попался папе под ноги. Кофейник непременно бы перевернулся и все остались бы без кофе, не подхвати его Эмиль.
Лягушка, понятно, не собиралась долго задерживаться там, куда попала. В конце концов она выскочила из штанины, и Эмиль подобрал ее. А папа все еще бушевал. Он считал, что история с лягушкой — очередная проказа Эмиля, хотя это было совсем не так. Эмиль думал, что корзинку откроет Лина и, может, от души обрадуется, увидев маленькую славную лягушку. Для чего я все это рассказываю? Для того, чтобы ты понял: и Эмилю порой приходилось туго. Особенно когда его обвиняли в проказах, которые вовсе не были проказами. Ну, например, просто непонятно: где он мог держать лягушку? Ведь карманы-то его штанов были дырявые!
А Лина знай твердила свое:
— Сроду не видывала этакого пострела. Коли он сам не напроказит, то все равно попадет в какую-нибудь историю!
Попасть в историю — это уж Лина правду сказала! То, что случилось немного позднее тем же днем, подтверждает ее слова. Эмиль попал в такую историю, о которой вряд ли следует рассказывать! Вся Лённеберга потом еще долго охала и причитала над ним. А все случилось оттого, что его мама была удивительно расторопная хозяйка, и еще оттого, что в тот год в Каттхульте на редкость уродилась вишня. Но все это вовсе не зависело от Эмиля, нет, он просто попал в историю!
Во всей Лённеберге не было хозяйки, равной маме Эмиля в умении варить варенье, выжимать сок, готовить и находить применение всему тому, что росло в лесу и созревало дома, в саду. Она без устали собирала бруснику, чернику, малину, делала повидло из яблок и слив, желе из смородины, варила варенье из крыжовника и готовила вишневый сироп. А сушеных фруктов для вкусных компотов у нее хватало на всю зиму. Яблоки, груши и вишни она сушила в огромной печи на кухне и складывала в белые холщовые мешочки, которые потом развешивала под потолком в кладовой. Да, эта кладовая радовала глаз!
В самый разгар сбора вишни в Каттхульт приехала погостить расфуфыренная фру Петрель из Виммербю. И тут мама Эмиля возьми да пожалуйся, что уж слишком много уродилось этой благословенной вишни, которую просто некуда девать.
— Я думаю, Альма, тебе надо поставить вишневую наливку, — сразу нашлась фру Петрель.
— Боже упаси! — воскликнула мама.
О вишневой наливке она и слышать не хотела. В Каттхульте жили одни трезвенники. Папа Эмиля в рот не брал спиртного, он даже пиво не пил, разумеется, кроме тех случаев, когда его угощали на ярмарках. Тогда уж нельзя было отказываться! Что еще делать, если уговаривают выпить бутылку-другую пива! Он тотчас подсчитывал в уме, что две бутылки стоят тридцать эре, а тридцать эре на земле не валяются! Оставалось лишь взять да выпить, хочешь ты того или нет. Но пить вишневую наливку — нет, на это его не подбить. Мама Эмиля так и сказала фру Петрель. Но фру Петрель возразила, что ежели в Каттхульте не желают пить наливку, то в других местах все же найдутся такие, которые не прочь пропустить рюмочку. Например, ей самой хотелось бы иметь несколько бутылок вишневой наливки, и почему бы маме Эмиля тайком от домашних не поставить бродить вишни куда-нибудь в темный угол погреба, где кувшин с вишнями никто не увидит. А когда наливка будет готова, фру Петрель приедет в Каттхульт и хорошо заплатит за нее.
Маме Эмиля всегда было трудно отказать, когда ее о чем-нибудь просили. К тому же она была расторопной хозяйкой, у которой ничего не пропадало даром, а для себя она уже насушила вишни предостаточно. И неожиданно, сама не понимая, как это сорвалось у нее с языка, она пообещала фру Петрель приготовить для нее вишневку.
Но мама была не из тех, кто делал что-нибудь тайком от других. Все как есть она рассказала папе Эмиля. Он долго ворчал, но под конец сказал:
— Делай как знаешь! Кстати, сколько она обещала заплатить?
Но об этом фру Петрель ничего толком не сказала.
Несколько недель вишни бродили в большом кувшине, поставленном в погреб, и как-то в августе, в тот самый день, мама решила, что вино уже готово и пришел срок разлить его по бутылкам. Она выбрала подходящее время, когда папа был на ржаном поле. Он не увидит вина в своем доме и не почувствует за собой греха.
Вскоре мама Эмиля расставила в ряд на кухонном столе десять бутылок красной наливки. Теперь их надо было убрать в корзину и задвинуть в угол погреба, чтобы они никому не мозолили глаза. Пусть теперь фру Петрель приезжает, когда ей вздумается, и забирает свое вино.
Вернувшись домой с пустой корзинкой для провизии, Эмиль и Ида увидели у кухонной двери ведро с вишнями, из которых готовилась наливка.
— Эмиль, возьми-ка ведро, — сказала мама, — и пойди зарой эти вишни в мусорной куче.
И Эмиль пошел, послушный, как всегда. Но мусорная куча была сразу за свинарником, а в свинарнике слонялся словно неприкаянный Заморыш. Увидев Эмиля, он громко захрюкал, давая понять, что хочет выйти и погулять с ним.
— Это я тебе сейчас устрою, — сказал Эмиль и поставил ведро на землю.
Он отворил дверцу свинарника, и оттуда с радостным хрюканьем выскочил Заморыш. Он тотчас сунул пятачок в ведро, полагая, что Эмиль принес ему поесть. И тут Эмиль впервые задумался над словами мамы: «…зарой эти вишни в мусорной куче». Как-то чудно, в самом деле: в Каттхульте не привыкли зарывать в землю то, что съедобно. А эти ягоды, очевидно, хороши, Заморыш ел их, не отрываясь от ведра. «Может быть, — подумал Эмиль, — мама хотела зарыть ягоды в мусорной куче, чтобы они ни в коем случае не попались на глаза папе, который с минуты на минуту должен был вернуться домой с ржаного поля?»
«Пусть уж лучше Заморыш сожрет их, — решил Эмиль. — Ведь он ест так, будто без этих вишен просто жить не может!»
По всему было видно, что Заморышу эти вишни особенно понравились. Он хрюкал от удовольствия и так усердствовал, что весь перемазался — рыльце его стало совсем красным. Чтобы ему было удобнее есть, Эмиль высыпал вишни на землю. Тут явился петух и тоже захотел разделить с поросенком пиршество. Заморыш лишь покосился на петуха, но не прогнал его, и петух стал клевать ягоды одну за другой. Следом подошли куры во главе с Лоттой-Хромоножкой, желая посмотреть, что там за лакомство отыскал петух. Но Заморыш и петух безжалостно прогнали кур прочь, едва только они сунулись к ягодам. Видимо, эти вкусные ягоды Заморыш с петухом решили приберечь для себя. Рядом на перевернутом ведре сидел Эмиль. Он дудел в дудочку — травянистый стебелек — и ни о чем не думал. Вдруг, к своему изумлению, он увидел, что петух шлепнулся на землю. Несколько раз петух пытался подняться, но ничего у него не получилось. Едва он приподнимался, как снова падал головой вниз и лежал как мертвый. Куры сбились поодаль в тесную стайку и озабоченно кудахтали, глядя, как чудно вел себя их петух. А петух валялся на земле и зло таращил на них глаза. Разве он не имеет права лежать и барахтаться там, где ему заблагорассудится?
Эмиль не понимал, что стряслось с петухом, но ему было жаль его. Он подошел, поднял петуха и поставил его на ноги. Петух постоял немного, покачиваясь взад-вперед, словно пробуя, держат ли его ноги. И тут вдруг его словно бешеная муха укусила — закукарекал, горделиво захлопал крыльями и с истошным «ку-ка-ре-ку!» кинулся на стайку кур. Куры испуганно бросились наутек, видно, решили, что петух спятил. То же подумал и Эмиль. Он растерянно смотрел на бесновавшегося петуха и совсем забыл про Заморыша. Но если уж говорить о том, что кто-то спятил, так это как раз Заморыш. Поросенку тоже захотелось погоняться за курами, и он с пронзительным хрюканьем бросился вслед за петухом. Эмиль все больше и больше удивлялся. Он никак не мог взять в толк, что приключилось. Заморыш носился кругами, громко и дико хрюкая. Казалось, ему было весело, но вот с его ногами, насколько мог видеть Эмиль, творилось что-то неладное. Копытца то и дело разъезжались в разные стороны, будто не слушались его, и Заморыш тоже шлепался бы на землю, если бы каждый раз, когда его заносило, он не подпрыгивал вверх, чему его обучил Эмиль. Это помогало ему сохранять равновесие.
