Мальчик со шпагой. Трилогия - Владислав Крапивин
Вспомнил я, как молился в яме своему медному крестику, как он грел меня… «Знаешь, — говорю, — Саид, — если я и поклянусь, ты не поверишь. У тебя твой Аллах, у меня мой Спаситель…»
Он оскалился, злорадно так, зубы белые-белые.
«Не спасет тебя твой Спаситель. Разве не понимаешь?»
Дружок его тоже скалится, гладит автомат. И понял я: все равно убьют, хоть сделайся я самым-самым мусульманином. Не оставят в живых русского свидетеля, который видел эти головы… Вцепился в автомат, рванул, кинул через бедро этого Саидова приятеля, и тут меня сзади по голове… Камнем, наверно… Очнулся я опять в яме. Судя по запаху, в той же самой… Сперва удивлялся: почему не кончили там, сразу. Потом понял: бесчувственного неинтересно. Надо, чтобы я все испытал… Стал готовиться. Думаю, как вытащат наверх, брошусь на любого, пусть пристрелят, только бы не ножом… И вдруг застреляли наверху. Потом оказалось, добрались сюда свежие силы ОМОНа, с большой зачисткой. Через какое-то время выволокли меня… Смотрю, лежит посреди двора Саид, глядит в небо пустыми глазами, очередь поперек груди. Рядом — одна из его дочек. Наверно, хотела заслонить отца…
Потом, конечно, всякие вопросы, выяснения. Я понял: повезло мне, что из ямы вытащили, а не повстречали беглого. Доказывай бы, что не перебежчик, не дезертир… А тут героический пленник… Ну и вот. Возили, лечили, потом на гражданку. Подчистую…
3
Словко слушал и чувствовал себя виноватым: из-за него ведь Салазкин затеял этот разговор. А еще Словко машинально трогал под рубашкой легонький алюминиевый крестик.
Не был Словко настоящим верующим, он себе в этом честно признавался. То есть он понимал, что Бог, конечно, есть, но исполнять все христианские правила было некогда. В церковь не ходил, молитв почти не знал, только «Отче наш» запомнил когда-то. И лишь два года назад читал он про себя эту молитву, когда отца увезли на скорой в хирургию, а потом срочно вырезали желчный пузырь. Отец лежал в реанимации, а Словко шепотом молился в своей постели… Молитва ли помогла, или просто повезло, но с той поры крестик Словко не снимал. На всякий случай…
…— Господа, карета готова, — сообщил от машины Кинтель.
Словко быстро встал и покачнулся: вдруг закружилась голова. Это длилось всего секунду, но Корнеич заметил.
— Что с вами, мой капитан?
Словко виновато заулыбался.
— Наверно, с голоду. Не позавтракал, а потом эта дорога.
Корнеич хлопнул себя по лбу:
— Педагоги!.. Чуть не уморили ребенка! Кинтель, где еда?
Кинтель достал из багажника пакет, в нем был здоровенный кусок рыбного пирога и огурцы. Видать, остались от поминальной закуски.
Словко не обиделся на «ребенка». Такое обращение у старших к младшим случалось в «Эспаде». Оно было не всерьез, а дурашливо-веселое: «Эй, помогите ребенку дотащить весла!.. Поправьте на ребенке ремень, чтоб не болтался…» «Ребенки» хихикали… Хихикнул и Словко, втыкая зубы в мягкий и вкусный пирог (небось Татьяна постаралась с утра). Аж заурчал от голодного удовольствия… И доедал уже в машине, на ходу, подбирал с колен крошки рыбы и теста… Но рассказ Салазкина сидел в нем холодной льдинкой, тревогой непонятно о чем. Вернее, о многом. И в том числе почему-то и о Рыжике.
На базу приехали, когда народу там было совсем мало. Полагалось собраться к четырнадцати ноль-ноль, а часы показывали двенадцать пятьдесят пять. Каховский сразу ушел в рубку, к начальнику моршколы Соломину. Каперангу вообще-то полагалось находиться в кабинете при школе РОСТО, но он предпочитал быть на водной станции. Рядом с маленькими, но все же кораблями.
Рыжика и Нессоновых еще не было, и это почему-то встревожило Словко. Странно даже… Чтобы не волноваться зря, он пошел на мыс, где стояли на кильблоках «марктвены». Белый корпус «Оливера Твиста» был местами обшарпан — успело уже потрепать кораблик в этом сезоне. Левая ванта малость ослабла, Словко неторопясь, старательно, перетянул капроновый талреп. Выкачал губкой лужицу, собравшуюся у резенкиля. Этой же губкой протер палубу, убирая налеты пыли. Похлопал яхту по крышке ахтерпика. «Оливер» благодарно подрагивал тонкими тросами стоячего такелажа. Потом Словко помог Владику Казанцеву закренить на кильблоках «Тимура» и поставить заплату на левой скуле («Тимур» недавно «поцеловался» со старенькой «Миссисипи» Аленки Скляровой). Вкрутили восемь шурупов. Наконец Словко распрямился, стер ветошью с колена желтую шпатлевку, глянул на часы. Было 13.50. Он досадливо оглянулся на ворота. Ага! Оттуда двигались Игорь и Ксеня, а между ними бодро шагал Рыжик — в полной отрядной форме. Как и близнецы.
Он издалека встретился со Словко глазами, побежал. Остановился у кормы «Оливера», заулыбался с нерешительным вопросом в глазах.
— Моя карета оказалась без колес, — вздохнул Словко (и Рыжкины глаза перестали искриться). — Зато… вот… — Он выдернул из кармана за нитку блестящее колесико. — То самое…
Рыжик сразу увидел, что и правда то самое. Заулыбался — сперва нерешительно, а потом прямо засиял. Вцепился в нитку. Вскинул глаза.
— А… откуда? Как это?
— Когда увидел, что карета не годится, решил поехать, поискать у столба. Где ты говорил… Ну, поехал на велике. Смотрю, оно качается на сучке… — как самое простое дело объяснил Словко.
Рыжик тихо и убежденно сказал:
— Но это ведь чудо.
— Да, — согласился Словко. И не выдержал, выдал то, что сидело внутри: — Наверно, потому, что ты хороший человек, Рыжик.
Тот быстро глянул ему в лицо, замигал, начал суетливо связывать порванные концы нитки. Надел ее на шею. Подпрыгнул, сел на корму, закачал изжаленными ногами. Стал смотреть на свои потертые кроссовки. Вдруг спохватился и шумным шепотом выговорил:
— Ой… спасибо, Словко… такое-такое спасибо…
— Да чего там… — Словко сел рядом. — Корнеич сказал, что можешь идти в мой экипаж. Хоть с завтрашнего дня.
— Да? — тихо возликовал Рыжик. Вскинул ноги коленями к подбородку, крутнулся к Словко. — Это значит… уже точно?
— Куда уж точнее… если мы трое решили: ты, я и он…
Рыжик сосредоточенно засопел, задергал концы галстука. Чтобы он успокоился, Словко спросил скучноватым голосом:
— Чем ты сегодня с утра занимался? — И тут же сообразил: — А, знаю! Домой бегал, да?
— Конечно! Форму-то надо было надеть!.. Бабушка обрадовалась, когда узнала, что
