Лесная сторожка - Виктор Яковлевич Аланов
— Вот это да! Может, и Борька с ним?
— Ну, где ему. Он только языком болтать горазд да других подначивать. Разве не помнишь?
У Митьки заблестели глаза.
— Ну, раз партизаны v есть, значит фрицам недолго в Сорокине стоять, — горячо сказал он. — Налетят ночью — всех перебьют.
— Наши дома не спалили бы, а то жить негде будет, — рассудительно заметил Толька.
— Ничего, скорей бы только фрицев прогнать, а где жить — найдем. Землянок накопаем, в них тоже можно временно жить. Солдаты ведь живут на фронте в землянках!
— То солдаты, а мы крестьяне, — ответил Толька таким унылым тоном, будто его дом уже сожгли. — Разве можно землянку с избой сравнить.
— А что!.. Землянку можно знаешь как хорошо устроить! Вот мы с дедом… — Митька осекся и замолчал. Ведь‘чуть-чуть не проболтался!
— Что вы с дедом? — заинтересовался Толька. — Договаривай.
— Да нет, ничего… Дед тоже говорил как-то, не пожгли бы. Знаешь, пора мне домой, он наверно уже ждет.
— Вот хорошо, что напомнил! Мне тоже надо домой спешить, — заторопился и Толька, — а то бабка моя сердиться будет. Ух, и сердитая она у меня! Страсть любит поругать. Ведь бывают же такие— все время хочет надо мной командовать. Папка ее не боится, мама тоже, так она надо мной куражится, ругает, будто я ее боюсь. А я вот ни капельки не боюсь. Только рука у нее крепкая. Иной раз как даст по затылку, аж голова трещит.
— А ты ее слушайся, она и не будет тебя бить да ругать, — посоветовал Митька. — Вот мы с дедушкой вдвоем живем: я его слушаюсь, что он скажет, стараюсь скорее сделать, так он меня никогда не бьет. Он добрый.
— Да и моя бабка тоже добрая. Если я что-нибудь натворю и мамка хочет меня побить, так она заступается. А сама нет-нет да и стукнет.
— Вот видишь, значит она не такая уж вредная. Ты ее слушай, она еще лучше будет. А теперь вот что, Толька. Хочешь завтра помогать мне сено сушить у нашего дома? Приходи тогда к нам часов в десять. Свистни, я сразу выбегу. Да смотри, снова Федьки не испугайся.
— Приду обязательно. Бабка отпустит. Я ей скажу, что к тебе иду, она позволит. Я тебе по секрету скажу: бабка очень тебя любит. Она мне часто говорит: «Вот, учись, ни отца, ни матери, круглый сирота, а какой умница да послушный». Вот как она про тебя говорит.
— Ладно, ладно, брось врать… — смутился Митька.
— Да честное пионерское, этими самыми словами говорит!
— Ну хорошо, до завтра тогда. Пошли, Федька! — И Митька с медведем зашагал в лес.
Оставшись один, Толька долго смотрел вслед другу, потом гикнул и помчался по тропинке в деревню.
Когда Митька вернулся домой, дед уже варил картошку.
— Ты что ж это пропадаешь? Заблудился, что ли, в лесу? — начал он было бранить внука, но, взглянув на него, громко рассмеялся. — Батюшки! Ну и разделали тебя пчелы! Видно, Федька — мастер медовый — растревожил рой, да и тебе досталось за компанию.
Митька рассказал деду, как все получилось.
— А где же он сам, проказник? — спросил лесник. — Один грешник явился, а второго нет.
— Да здесь он, — ответил Митька. — Смотри, вон уже на качелях качается.
Действительно, с улицы слышался скрип. С некоторых пор Федька преодолел недоверие к шаткой доске и полюбил качели. Вот и теперь он лег животом на доску и тихонько раскачивался, самодовольно посматривая по сторонам и, видимо, позабыв о неприятностях сегодняшнего дня.
Капитан Лемке
В просторном кабинете, за массивным письменным столом, в новеньком, с иголочки, мундире, сидел заместитель начальника гестапо Лужского района Эрнест Лемке. Мундир был необношен, казался каким-то неудобным, жесткий воротник тер шею. Словом, Лемке чувствовал себя в новом мундире довольно неловко. Зато погоны!.. Вместо одного, на них красовались два кубика. Чин капитана!.. Конечно, Лемке не отказался бы и от майорских погон. Но ничего, он постарается заслужить их в самом скором времени. В дни войны этого можно быстро добиться.
Капитан Эрнест Лемке самодовольно улыбнулся, встал с кресла и, скрипя сапогами, прошелся по кабинету. Остановившись возле большого трюмо, он поправил на груди орден Железного креста, повертелся перед зеркалом и, довольный собою, снова уселся за стол.
В дверь постучали, вошел фельдфебель Фриц Бине. Отдав приветствие, он положил на стол очередные сводки и донесения.
При виде фельдфебеля, недавно появившегося в части, Лемке обычно кривил насмешливо губы и не без ехидства спрашивал:
— Скажите, Бине, как вы попали к нам, в гестапо, и вообще в армию?
Фельдфебель, глядя куда-то поверх головы Лемке, всегда отвечал:
— На то, господин капитан, была воля божья и приказ нашего фюрера…
— Можете идти, — небрежно бросал Лемке, и Бине, четко отсалютовав, поворачивался и уходил. Только, казалось это капитану или было так в действительности, — но фельдфебель в таких случаях, черт возьми, осмеливался едва заметно усмехаться!
— Вот идиот! — восклицал Лемке вслед Бине, едва тот успевал закрыть за собой дверь. — Воюй с такими помощничками, черт бы их побрал! Ничего, я его выучу. Возьму раз-другой на операцию против партизан — тогда научится и воевать, и ненавидеть этих русских!
Закурив сигарету, Лемке просмотрел сводки, познакомился с положением на фронтах, причем, читая последнее, слегка нахмурился. Затем взял донесения о действиях партизан. В первом из них говорилось:
«Сегодня, в ночь на 20 августа 1942 года, вся охрана на станции Мшинской перебита. Дорога во многих местах взорвана». В остальных донесениях сообщалось о ряде менее крупных диверсий.
Одному дьяволу ведомо, что делать с этими партизанами! Их так много; они всюду… и нигде! Капитан Лемке долго раздумывал над всем этим. Потом, что-то вспомнив, открыл один из ящиков стола и извлек оттуда потрепанную, истертую карту Ленинградской области. Аккуратно разложив ее на столе, он нашел на ней станцию Мшинскую, в стороне от которой, километрах в четырех от Варшавской железной дороги, был аккуратно вычерчен крестик. И Лемке снова вспомнил тот неприятный эпизод в самом начале войны, когда ему пришлось застрелить своего радиста поблизости от одинокой лесной сторожки.
Он сосредоточенно разглядывал карту и особенно — маленький черный крестик, обозначавший этот проклятый домик в лесу. Там, возле этого дома, нашли смерть два опытных диверсанта, два верных помощника бывшего обер-лейтенанта, а ныне капитана Эрнеста
