Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин
— Не в этом дело, — сказал я. — У тебя лягушки в банке сидят, зритель может подумать, что это аквариумные лягушки, особые, стерильные. А надо по-другому — ты должен в болоте их наловить и прямо на болоте…
Пятахин переместил лягушку в рот. Александра издалека ойкнула.
Со своего кресла высунулся Жмуркин и стал с интересом за нами наблюдать, а потом и подошел.
— Вдохновляет, — сказал Жмуркин. — Это у нас, кажется, поэт?
Пятахин выплюнул одурелую лягушку в банку.
— А как же, — ухмыльнулся Пятахин. — Еще какой.
— Это Пятахин, — напомнил я. — Действительно поэт. Он в конкурсе победил…
— «Звонкий Пьеро», — напомнил Пятахин.
— «Звонкое Перо», — подтвердил я. — Практически Франсуа Вийон, между прочим, многие обратили внимание. В «Знамени» предлагали опубликоваться, сказали, что рупор поколения.
— Интересно как. Может, потом что-нибудь прочитает.
— Непременно, — заверил я. — Поэму «Апрельский пал».
— «Апрельский пал»? — Жмуркин шевельнул бровями. — Однако…
Жмуркин сунул руку в карман, я почему-то подумал, что там у него кастет. Отбиваться от талантливой молодежи поэтического направления.
— Я ищу новые формы, — сообщил Пятахин.
— Это видно. Продолжай, у тебя получается.
Жмуркин поощрительно похлопал Пятахина по плечу, Пятахин кивнул и направился к немцам. Я хотел его остановить, но передумал, пускай. Немцам полезно будет, посмотрят, как мы тут живем, в следующий раз три раза подумают, прежде чем по утрам к нам соваться.
— Он как-то не похож все-таки, — сомневался Жмуркин. — На поэта.
— Есенина тоже не сразу приняли, — сказал я. — И ничего. Вообще-то он хороший поэт, стихи свои читать не любит.
— Это достоинство поэта? — спросил Жмуркин.
— Самое главное. Когда поэт начинает читать свои стихи… Одним словом, это хуже ядерной войны. А наш поэт молчит. Это надо ценить. Ну, если, конечно, попросить, он, может, и читанет что…
Завизжала Александра, Пятахин загоготал. Видимо, он сейчас демонстрировал нашим иностранным друзьям свое яростное искусство.
Автобус опять подпрыгнул, Пятахин громко закашлялся. Александра уже закричала что-то вроде «хильфе-хильфе-помогите».
— О, придурок-то! — провозгласил громко Дубина. — Сейчас сдохнет!
Со своего места Лаура Петровна поднялась и направилась к месту инцидента. Пятахин хрипел.
— Одаренная молодежь, — вздохнул Скопин-Жмуркин. — Я знал, что так и будет. Разберись, а?
Жмуркин устроился в кресле и натянул на голову шапочку с наушниками и наглазниками. Я подумал, что зря не захватил мотошлем, это очень удобная вещь для отсечения: надеваешь — и уже ничего не слышишь, не видишь, — нет, зря оставил.
Пятахин хрипел. Я пошел разбираться.
Ко мне подбежал красный от смеха Гаджиев.
— Пятахин лягушку сожрал, — счастливо сообщил он. — Колесо в канаву попало, он и проглотил!
Гаджиев захохотал. По татаро-монгольски, хлопая себя по коленкам и подпрыгивая от удовольствия.
Пятахин стоял по центру прохода и краснел лицом. Александра смотрела на него с ужасом, Дитер и Болен с тевтонским интересом. Лаура Петровна растерянно.
— Она там шевелится… — прохрипел Пятахин. — Я не хотел.
— Дебил, — констатировала Лаура Петровна и вернулась к своему креслу.
Пятахин осторожно потрогал себя за живот.
— Его сейчас стошнит, — прокомментировал Гаджиев.
— Что происходит? — вопросила Александра. — Зачем он скушал лягушку?
— Он, наверное, француз, — предположила Снежана.
— Французы жареных любят, а он сырую слопал, — возразил Дубина.
Иустинья Жохова отложила чтение, строго посмотрела на нас.
— Она шевелится, — повторил Пятахин.
— Животное, — сказала Жохова осуждающе.
— Зачем? — повторила Александра.
— Загадочная русская душа, — объяснил я. — ЗРД, если короче. Настасья Филипповна, помнишь такую?
— ЗРД, — кивнула Александра. — Кушать лягушка… Пятахин — это Настасья Филипповна?
— В какой-то степени да…
Александра вдруг побледнела, схватилась за живот и кинулась к туалету.
А Жмуркин говорил, что закаленная.
— Пятахин! — позвал Жмуркин. — Пятахин, тебе сегодня сухой паек не выдаем!
И все засмеялись.
— Скотина, — презрительно сказала Жохова. — Тупая бессмысленная скотина.
— Говорят, лягушки могут целый час не дышать, — вспомнил Гаджиев.
— Она что, целый час теперь будет шевелиться? — захныкал Пятахин.
— Да не дергайся, — успокоил Дубина. — Она минут через пять уже перевариваться начнет, затихнет.
Пятахин икнул.
Баторцы в дискуссии участия не принимали.
Пятахин снова икнул.
— Я же говорил — переваривается…
Пятахин кинулся к туалету. Дернул за ручку.
— Занято, — ответила изнутри Александра.
— Остановите автобус! — простонал Пятахин и принялся дергать ручку туалета сильнее. — Остановите!
— Найн! — прохрипела из кабинки Александра. — Не надо!
Пятахин кинулся в корму автобуса.
— Остановите! — велел Жмуркин. — Дядя Леш, останови, а то поэт нам всю амуницию заблюет.
Штурмпанцер нажал на тормоза, автобус остановился. Пятахин со стоном облегчения выскочил из двери и поторопился в кущи.
— Пять минут — остановка, — объявил Жмуркин. — Мальчики — налево, девочки — направо.
— А Пятахин направо побежал, — капризно заметила Иустинья.
— Ну, если так хочешь, можешь идти налево, — разрешил Жмуркин.
Иустинья отвернулась, насупилась и стала читать журнал «Лествица Спасения». Остальные поспешили на воздух, ну, Лаура Петровна, правда, осталась, тоже стала читать журнал «Методический день».
Я вышел.
Солнце светило и даже припекало, автобус был уже несколько забрызган грязью, мимо меня, подпрыгивая, прошагал Лаурыч, налево спешил, бедолага, а не надо было лимонадом упиваться. А вообще хорошо. Упоительно далеко от дома, чувствуется свобода, хочется лететь куда-нибудь…
Я огляделся.
Конечно же, как иначе — Франсуа Пятахин-Вийон проглотил свою лягушку напротив ломи. В прошлом году тут смерч проплясал, наш, кстати, городишко тоже по касательной лизнул, а здесь вообще деревьев не осталось — поломало, как карандаши, угнетающее зрелище. И величественное. И лесу много под шумок попилили…
Из автобуса выскочил Дитер и тут же принялся это все зарисовывать, а Болен попер в кусты, на девчачью, кстати, сторону, я не стал его останавливать, в конце концов, немец, что с него взять.
Показалась и Жохова.
— А, между прочим, эта ваша немка в туалете уже полчаса сидит, — сварливо сообщила она. — А она, между прочим, не одна, тут еще некоторые люди имеются.
— Устинья, посмотри, как много перед тобой природы, — я обвел рукой ломи. — Она вся твоя, пользуйся.
— Я не с тобой разговариваю. — Иустинья сморщилась в мою сторону, поглядела на Жмуркина.
— Ну, мне как-то неудобно… — замялся тот. — И потом действительно природа…
— Значит, нам — под кустом, а им удобства? — еще сварливее осведомилась Иустинья.
На это Скопин не нашелся что ответить.
— Ну-ну, — Иустинья покраснела и стала звонить по телефону.
Из валежника показался Болен с большим мухомором, и сразу же Пятахин с куском коры, похожим на ракету. Живой. Я снял это на камеру, добавил заметку «Путешественники помогают колхозникам убирать бурелом с полей», пусть человечество смотрит, как у нас тут все беспощадно.
Пятахин почему-то прихрамывал, но выглядел, в общем, счастливо и освобожденно. Немного перемазан грязью.
— Живая, между прочим, была, — сообщил Пятахин. — Я ее в лужу выпустил — только так поплыла! Слышь, Устька,
