Лесная сторожка - Виктор Яковлевич Аланов
Митька молча смотрел на деда. Тот неподвижно сидел у стола, опершись на него локтями, опустив голову на руки. Потом вдруг быстро встал, достал пилу и топор.
— Одевайся, Митрий, — сказал он. — Пойдем, дорогу нашу завалим. Там около нее три сухих дерева стоят, я уж давно задумал их спилить. Собирайся, браток.
Лесник, с помощью внука, успел спилить уже вместо трех целых пять деревьев, крест-накрест заваливших дорогу, когда в стороне тявкнул Шанго и тут же замолчал.
Из-за огромной сосны вышел Иван Николаевич с ружьем в руках. Большими шагами он подошел к леснику.
— Здорово, Егор! — И, усмехнувшись, спросил: — Баррикады строишь? Это неплохо. Но таким завалом их не удержишь, все равно пройдут.
— Через завал лезть будут, бить станем, как стервятников в буреломе… — ответил дед, сжимая в руках ружье.
— Неплохо задумал! Но вот что, Егор, я тебе скажу. Вдвоем, с нашими ружьишками, мы ничего не сделаем. Да и не очень-то они к нам сюда в лес пойдут. А если уж пойдут, обязательно сожгут нас, из одного только страха перед партизанами… Надо иначе. Ты вот что — найди местечко поукромней, где-нибудь в овраге, от дома подальше, да выкопай землянку… Одежонку туда снеси, продуктов… В общем, сооруди себе потайной дом. Понадобится — там жить будешь. Так вот, Егор Николаевич. В руки врагу не дадимся. В случае чего — партизанить будем! — хлопнул лесничий деда Егора по плечу.
На этом они расстались.
В густой чаще, в Медвежьем логу (так называлась самая густая и непроходимая, заваленная буреломом часть леса) Егор Николаевич копал землянку. Митька помогал выкидывать землю.
— Деда, а зимой мы тоже здесь будем? Не замерзнем? — спрашивал он лесника.
— Если надо — конечно, будем. Да здесь нам тепло будет, сынок, теплее, чем в сторожке.
Когда землянка была готова, лесник сложил в ней печку из кирпичей, сделал нары, набросал на них сена. Митьке все это даже понравилось, и он, смеясь, сказал деду:
— Мы здесь как разбойники будем жить, дедушка, а ночью нападать на фашистов.
— Эх ты, разбойник мой, — грустно усмехнулся лесник.
Митька не только помогал деду. У него были и свои заботы. Он усердно копал рядом с землянкой пещеру — надо же было и Федьке сделать запасную квартиру.
Выкопав в косогоре яму, он натаскал туда сухого моху, листьев и позвал Федьку. Медведь влез, повертелся, примял мох и лег, как бы примеряясь к новой берлоге.
— Ну, теперь пошли домой, сынок, — позвал дедушка. — На случай беды зимняя квартира готова.
Приближалось первое сентября.
Если бы не война — пора бы и к школе готовиться. А теперь школу заняли гитлеровцы, разместившие в ней свой гарнизон, и все школьники сидели дома. Да и школьннков-то было не так уж много. Иные, как Борька Шапкин, вместе с родителями уехали в тыл, в глубь страны. Иные были заняты домашними делами. Вот и у Тольки Коровина прибавилось хлопот. В первые же дни войны Василий Семенович ушел в армию, и, ранее суматошный и непоседливый, Толька сразу повзрослел, часто отказывался от игр с Митькой, ссылаясь на то, что «нельзя оставлять женщин одних» и что надо помогать матери и бабке по хозяйству.
Митька тосковал. Видя это, Егор Николаевич старался утешить внука.
— Ничего, сынок, — говорил он. — Ненадолго все это. Не оставаться фашистам на нашей земле! Прогоним их, снова в школу пойдешь.
Митька твердо верил деду. Дед никогда не обманывал его. И он ждал, что не сегодня, так завтра красноармейцы прогонят фашистов и он снова пойдет в школу.
Но вот как-то раз опять залаял Шанго, и к калитке осторожно подошли четверо людей с винтовками в руках. Дед вышел к ним навстречу, утихомирил собаку и ввел пришедших в сторожку. Один из них остался на улице, у крыльца.
Митька с опаской смотрел на гостей. А вдруг это опять диверсанты, как те двое, что хотели убить дедушку?
Но пришедшие были одеты в красноармейскую форму и чисто говорили по-русски.
Лесник молча глядел на них. Один из вооруженных обратился к Егору Николаевичу:
— Отец, может, дашь что поесть? Картошки или чего другого. Трое суток голодные двигаемся. Из окружения… — прибавил он вполголоса.
— Куда же путь держите? — осторожно спросил лесник.
— К своим пробиваемся, к Ленинграду. Вот фронт перейдем, — снова драться будем.
— Принеси, сынок, ведерко картошки, — попросил Егор Николаевич Митьку.
Затопили плиту, наварили картошки. Дед отрезал кусок свинины, выложил на стол ржаные лепешки.
Гости покушали, отдохнули, высушили портянки. Митька с жалостью и сочувствием смотрел на усталые лица красноармейцев.
— Отдохнули бы ночку, — предложил лесник. — Сюда к нам никто не заглядывает.
Но на это старший из красноармейцев ответил:
— Спасибо, отец, и за угощение, и за приглашение. Торопиться нам надо, на фронте сейчас каждый боец дорог.
И, попрощавшись, красноармейцы ушли в лес, по тропе, указанной им лесником.
Под вечер пришел дядя Иван и велел Митьке посидеть на крылечке, покараулить, чтобы можно было без помехи поговорить с дедом Егором.
— Вот что, Егор Николаевич, — начал лесничий, как только Митька, вышел из комнаты. — Сейчас красноармейцев наших много из окружения идет, да и так, честных советских людей, от врага ушедших, немало по лесам бродит. Может, и к тебе кто зайдет, попросит указать дорогу к партизанам. Смотри, приглядывайся. Иному можно и дорогу указать, а иному лучше сказать, что ни про каких партизан ты и не слыхал.
— Помилуй, Иван Николаевич, — изумился лесник. — Да я и впрямь не знаю, где они и как их искать. Да и есть ли?
— В том-то и дело, что есть, — скупо улыбнулся лесничий. — Есть, и руководит ими знакомый тебе человек… Как-нибудь сам убедишься. Так вот, лес ведь ты хорошо знаешь?
— Да ты что, Иван Николаевич!.. — даже обиделся дед Егор. — Мне ли его не знать? Почитай, каждое дерево наизусть знаю, уже двадцать лет хожу!
— Ну так вот. Черный дуб на просеке в казенном лесу помнишь?
— Как не помнить? В прошлом году барсука около него убил.
— Тогда вот что запоминай. От дуба, вниз по просеке, через Кругленькое болото, на острова… Когда надо будет — там найдешь. Только смотри, Егор, сам понимаешь… Никому ни гу-гу…
Старый лесник внимательно глянул на Ивана Николаевича из-под густых бровей и понимающе кивнул.
— Ну вот, говорить тут много нечего, все ясно… А я, — лесничий еще более понизил голос, — я, Егор, тоже в лес ухожу, к партизанам. Катерину свою в Сорокино
