Мирча Сынтимбряну - Большие каникулы
— Вот хорошо, если бы теперь всегда так было! — бормотал он про себя. — С завтрашнего же дня, с первого дня третьего триместра! Чтоб не было больше ни одной орфографической ошибки, ни в одной тетради!.. Когда же это наконец произойдет? Когда?
…Сидя без очков перед тетрадями, словно окутанными туманом, старый учитель глубоко задумался, и ему вдруг показалось, что он на самом деле дождался этого счастливого времени… Ему казалось, что прошли не минуты, не дни, не месяцы, а целые годы с тех пор, как он не видел ни одной ошибки, и что на все тетради, абсолютно на все, уже давно лег снег безошибочного правописания. Ему казалось, что он уже вот-вот выйдет на пенсию… Оставалось походить в школу еще несколько дней, и — как испытанный охотник, собираясь навсегда повесить свое ружье на крючок, хочет убить хотя бы еще одного, самого обыкновенного зайца, чтобы сделать из него чучело, — ему тоже захотелось, прежде чем навсегда запереть ящик с красным карандашом, исправить еще хотя бы одну ошибку, одну-единственную! Любую! И потом выставить ее в музее с надписью: «Это — последняя школьная орфографическая ошибка на всей территории страны. Мечта многих поколений учителей исполнилась».
Старый учитель вздрогнул… Ведь когда-то у него было несколько учеников, делавших множество ошибок. Он прикрыл глаза, и перед ним предстала такая страничка:
«У Лизы нове плате она одет в сосновый бор Сосовый бор шумит Лиса ревет цветы».
Ошибки, подчеркнутые красным карандашом, копошились в тетрадке, как божьи коровки на солнцепеке, а иногда выползали и на обложку: «Титрадъ для диктантаф учника Ионеску…»
Ионеску! Как старый учитель боролся с его манерой писать! Поспешно, необдуманно, заплетающимся почерком… Неужели он тоже исправился? Это было бы великолепно! Ведь если даже Ионеску больше не делает ошибок, тогда… тогда мечта старого учителя в самом деле исполнилась! Тогда…
От радости он не мог закончить свою мысль…
Надо пойти к Ионеску и попросить его показать свою тетрадь, — решил вдруг старый учитель и, встав из-за стола, почувствовал себя бодрым и легким, как пушинка.
Он зашел в книжный магазин, купил новый красный карандаш, заботливо очинил его и, взволнованный, направился прямо к дому Ионеску. Он застал его за письменной работой.
— Ионеску, не обижайся, пожалуйста… Я не хотел бы тебя огорчать. Но… не случается ли тебе еще и сейчас написать фразу без единой запятой и без точки?
— Нет, товарищ преподаватель, я уже давно так не пишу.
— Ты больше не делаешь ни одной орфографической ошибки?
— Я не понимаю. Повторите, пожалуйста. Что это такое, орфографическая ошибка?
— Я повторю, мой дорогой, и могу даже привести тебе на память пример, и не один. Вот, смотри: «листя падают» или: «самый чилавек высокий» или например: «нове» вместо «новое», «Лиса» вместо «Лиза» или «Титрадь для диктантаф учника Ионеску».
— Вы шутите, товарищ преподаватель, я не верю, что так мог написать какой-нибудь школьник.
— Я тоже теперь не верю. Но раньше верил, честное слово!
— Ну что ж? Если так, пойдемте в школьный радиоузел. Можно дать объявление: «Того из школьников, у кого имеется какая-нибудь орфографическая ошибка, хоть самая маленькая, просят вручить ее учителю для сдачи в музей». Ведь она вам нужна для музея, верно? — «Срок сдачи — один год»…
— Почему год, Ионеску?
— Правда. Я думаю, это слишком короткий срок. Ну, скажем, два года! Но и так — мне не верится, что есть какая-нибудь надежда. Орфографические ошибки исчезли навсегда из наших тетрадей. Так же, как, скажем, в школьном дворе не может быть слонов. Разве только в других школах! Я думаю, нужно расклеить объявления на столбах, на улицах, в витринах… Не может быть, чтобы во всем городе ни у кого не оказалось ни одной ошибки. Я вам помогу…
На следующий день старый учитель купил коробку красных карандашей, тщательно их отточил и начал ждать. Но напрасно. Никто не постучал в его дверь. Под вечер он вышел в город. Объявления, написанные Ионеску, висели на своих местах:
«Ищем орфографическую ошибку, за хорошее вознаграждение. Можно напрокат».
— Давайте дадим объявление в газету, — предложил тогда Ионеску. — Газету читают всюду. Где-нибудь, в каком-нибудь уголке страны должен же найтись школьник, который вам поможет, пришлет ошибку для музея. Мы сделаем с нее фотокопию и потом отдадим назад.
Объявление появлялось в газете несколько дней подряд. Старый учитель отточил еще несколько коробок красных карандашей и ждал, затаив дыхание. Наконец безграничная радость охватила его. Ошибка не появлялась! Он уже собирался поместить в музей свой карандаш с надписью: «С этим оружием в давние времена охотились на орфографические ошибки, из породы давно исчезнувших с лица земли Легкомыслия, Спешки и Небрежности»… Как вдруг зазвонил телефон.
Это был Ионеску.
— Товарищ преподаватель, кажется, я нашел одну… Да, в провинции… Запишите адрес. И поспешите. Вечером туда идет скорый поезд.
Старый учитель вылетел на самолете. Сердце стучало у него в груди, чуть не разрывая ее, когда он нажимал на кнопку звонка.
Дверь открыл мальчик.
— Мой дорогой, — воскликнул старый учитель. — Где ошибка?! Где?! Покажи мне ее!.. У меня еще остался этот кусочек красного карандаша, все остальные я изгрыз от волнения в самолете… Поправлю ее и — в музей! Вот, я приготовил и этикетку: «Это — последняя орфографическая ошибка во всех школах страны. Мечта…»
Мальчик вежливо прервал его, пригласив в дом; потом, предложив учителю стул, смущенно заговорил:
— Мне очень жаль… Мне так хотелось вам помочь… но… я ошибся.
— Как это так? У тебя нет ни одной ошибки?
— Есть. Но не в тетради, а на промокашке.
— На промокашке?
— Да. Вот, посмотрите!
Это тетрадь моего младшего брата. Но я убедился — уже после того, как позвонил, — что на промокашке все слова кажутся написанными неправильно.
Но только на промокашке. Потому что там они написаны шиворот-навыворот… знаете…
— А кроме этого — ни одной ошибки?
— Ни одной! Только на промокашке…
…В этот момент очки сползли со лба старого учителя на свое место, на нос. Конечно, от удивления. И в тот же момент учитель очнулся. Он сидел перед битком набитым ящиком. В лежащей перед ним тетради карандашные пометки казались кровавыми пятнами. Старый учитель прочитал:
«Титрадъ для диктантаф учника Ионеску, трим. II».
— Ионеску! — воскликнул он. — Ведь ты говорил, что больше не делаешь ошибок. А тут…
Мальчик, как раз вошедший в учительскую, пристально посмотрел на тетрадь и ответил почти обиженно:
— Но ведь это же старая, товарищ учитель. Видите? С каких еще пор… За второй триместр…
…Старый учитель все еще мечтает о том времени, когда орфографические ошибки в ученических тетрадях будут так же редки, как слоны на школьных дворах, а красный карандаш станет музейный экспонатом. Прекрасная мечта! А что, если она воплотится в действительность? С завтрашнего же дня, с первого дня третьего триместра… И тогда — если вы тоже соскучитесь по орфографическим ошибкам — смотрите на промокашки… Там, и только там имеют право на существование слова и фразы, написанные шиворот-навыворот.
ОРЕЛ! РЕШКА!
НАЧАЛИСЬ ЗАНЯТИЯ. На стенке снова появилось прикрепленное кнопками, расписание в строгой рамке, в тетрадях красный карандаш уже прошил кружевной строчкой первые сочинения, страницы новых книг уже покрылись широко известными формулами «отсюда-досюда», и почти забытые за лето словечки: «Ой, сейчас спросят!», «Что задавали?», «Давай готовиться вместе» — снова вошли в употребление.
— Санду, иди ко мне заниматься! — крикнул Никушор соседу через забор.
— Лучше ты иди ко мне.
— Нет, у нас солнце.
— А у нас еще больше.
— У нас будем сидеть под орехом.
— Зато у нас есть сочные сливы.
— А наши еще сочнее.
— У нас никого нет дома.
— У нас тоже.
— Если ты придешь, я тебе что-то дам.
— Я тебе тоже что-то дам.
— Знаешь что? Давай метнем монетку. Хочешь?
— Хочу.
Оба встают со своих мест и встречаются на «нейтральной полосе»: в разделяющей дворы канавке.
— Мой — орел, твоя — решка. Идет?! — предлагает Никушор, роясь в карманах.
— Идет, — соглашается Санду, приминая ногами лопухи. Монетка взлетает в воздух и, подпрыгивая, останавливается между камнями.
— Орел! — победно возвещает Никушор.
— Я так не играю, она упала на ребро. Еще раз… Решка! Видишь?
