Николай Дубов - Жесткая проба
Яша, вернувшись, смущенно развел руками:
— Понимаешь…
— Я слышал. Ладно, пойду.
— Подожди. Я поговорю с сотрудниками, может, у кого из них можно. Ты приходи в библиотеку часа в два. Я одолжу у кого-нибудь до получки. Вместе пообедаем и решим, как дальше. Придешь? Смотри, обязательно!
Яша, конечно, хороший парень. А толку — чуть. И не в том дело, что у него денег нет, жилья. Он поделится последним куском хлеба, отдаст рубашку и половину койки. Но не устоит рядом. Он просто хороший парень. Оказывается, как этого мало — быть просто хорошим парнем…
В библиотеку Алексей не пошел. Ни к чему. Пообедать бы не вредно — есть захотелось очень скоро, — но пришлось бы снова слушать то, что слушать он не хотел. Яша опять начал бы уговаривать отступиться, перетерпеть, уехать. Это проще всего. Но и хуже всего.
Сегодня воскресенье, коменданта в общежитии не будет. У ребят можно одолжить денег, но они, наверно, уже ушли на пляж. А если и дома, то придется опять разговаривать. Будут расспрашивать, выражать сочувствие и давать советы. Бесполезные. А бывают полезные? Все советы — слова. И слов с него хватит. Надо вернуться в общежитие попозже, когда все уже будут спать. Чтобы меньше было разговоров. А пока уйти куда-нибудь подальше, чтобы никого не встретить. Тридцать пять копеек. Даже на трамвае не разъездишься…
Алексей не спеша пошел вдоль линии «четверки». Высоко над пестрой сумятицей, крикливой толчеей базара плыли дымы завода. Темные домны и кауперы его возвышались вдали неприступными башнями.
У рыбачьей гавани Алексей остановился. Сколько раз собирался, ещё в ремесленном, когда будут каникулы, отпуск, прийти сюда и наняться недели на две. Не ради денег — посмотреть, побыть на море. Вот можно пойти сейчас. И не на две недели — навсегда. Не надо будет ни о чем думать, бороться, добиваться… Гавань словно вымело, выдуло ветром. У причала болтались на привязи только маленькие лодки. Они не в лад раскачивались, стукались друг о друга бортами.
Значит, все сейнера на путине — под Керчью, наверно, пошла хамса…
Давай, давай, топай! И дело совсем не в том, что нет сейнеров. Это как раз то, что советовали Калмыков и Яша. Отступиться, спрятаться. Не дождутся!
Узенькая душная улица Котовского перешла в Стрелку. Слева открылось море, до краев налитое солнечным блеском и ветром. Справа выглядывали из зелени добела раскаленные солнцем корпуса санаториев. На воротных каменных столбах одного из них лежали бетонные львы. Они были маленькие, жалкие, с овечьими мордами. Кто-то не поленился, влез на столбы и подрисовал им железным суриком усы. Мужественнее они от этого не стали. Вдали показался угрюмый массив элеватора, решетчатая путаница кранов, пароходных стрел и мачт. Там был порт, туда привез его Алексей Ерофеевич…
Чудно! Сейчас он прошел весь путь, который когда-то проделал вместе с Алексеем Ерофеевичем. И вообще последние дни… Сколько дней прошло, как он поссорился с Виктором? Всего десять. И все эти дни он непрерывно сталкивается с людьми, вещами, с которыми встречался, сталкивался раньше, будто шел по кругу. Всё возвращается на круги своя, сказал Калмыков… Он шел в настоящем, но странным образом под настоящим оказывалось прошлое. Доброе или злое, оно всплывало, обнаруживалось, напоминало о себе, и снова его нужно было принимать или отталкивать, радоваться ему или бороться с ним. Чепуха! Всё меняется, и ничто не возвращается. И не повторяется круг, как бы он ни казался похожим. Нет и не может быть в жизни никакого круга. Он сам переменился, и всё переменилось. Каждый по-своему. В каждом появилось новое, но и осталось прошлое. От этого никуда не денешься. И когда вылезает это прошлое в настоящем, тебе кажется, ты тоже вернулся назад. Но ты ушел вперед. А вот если ты перестанешь замечать и различать, тогда на самом деле ты остановился или вернулся…
Сквозь решетчатые ворота портовой ограды был виден стоящий у причала белогрудый теплоход. Он раскатисто загудел. Ничего голосок. Маленький, маленький, а голосина, как у большого. Это «Львов». Алексей видел его не раз, и каждый раз завидовал тем, кто уезжает на нём. Вот и сейчас дежурный морского вокзала повел через ворота хвост пассажиров, нагруженных чемоданами. Поедут в Сочи, потом в Батуми. Там всегда тепло, растут пальмы и, наверно, легко жить. Вот пристроиться сзади, и всё. Вахтер не заметит…
Хватит глупостей! Лучше бы подумал, что додать дальше… Нечего думать. Дождаться вечера и идти домой. Поесть бы только…
Давно перевалило за полдень. Бетонная ограда порта уже отбрасывала полосу тени. Алексей прошел к урезу воды, присел в тени, потом вытянулся на песке и закрыл глаза. Взъерошенное низовкой море негромко плескалось у самых ног, лопотало что-то своё, в стороне гулко шлепался волейбольный мяч, доносились голоса и смех…
Разбудила тишина. Ветер утих, море бесшумно облизывало разглаженный песок. Тени грибков и фанерных киосков уродливо исхудали и вытянулись. Последние купальщики брели на Стрелку к трамвайной остановке. Алексей остался один.
…«Горе одному», — говорил тогда у Голомозого человек с бегающими глазами, похожий на цыгана. Вот он остался один и уже хлебнул этого горя по завязку. И ещё нахлебается… Поесть бы. Солнце уже садится, скоро можно идти домой. У ребят что-нибудь найдется…
А может?.. Может, попробовать? Он ничего не теряет. Послушает, что скажут, а уйти всегда можно. В конце концов, какой у них расчет? Какая от него может быть польза баптистам? Может, и зря наговаривают на Голомозого. Что он ему — сват, брат? А первый подходит, обещает помочь. Слова всякие говорит? Так черт с ними, со словами, от него не убудет, если послушает. А вдруг и в самом деле помогут? Просто так, по-человечески.
В тупиковую улочку он пришел уже в сумерках. Вот и знакомый забор. Ворота заперты. Алексей осторожно постучал, прислушался. Из домика Голомозого доносилось унисонное пение и гнусавое подвывание фисгармонии. Он представил, как они все сидят там с постными рожами, набожно смотрят в потолок в разводах от плохо размешанной синьки и выводят сладкими голосами: «Как прекрасно будет там…» Ну и идите вы туда…
Алексей решительно зашатал назад, потом вернулся. Где-то здесь. Он говорил, соседи… Калитка палисадника у дома напротив голомозовского была приоткрыта. Алексей нерешительно потоптался, пошел по дорожке к дому. В стороне, в беседке, заросшей вьюнком, стояли широкий топчан и столик, на столике лежала растрепанная, вспухшая книга. В окнах дома уже горел свет. Алексей постучал в открытую дверь.
— Вам кого? — спросил старушечий голос.
— Василий Прохорович Губин здесь живет?
Старуха отступила в сторону, чтобы свет упал на Алексея, внимательно присмотрелась к нему.
— Больной он.
— Я знаю, я ненадолго.
— С завода, что ли? Ну ладно, иди… Прохорыч, к тебе тут пришел какой-то!
Василий Прохорович сидел за столом в теплой тужурке и наброшенном на плечи бабьем платке.
— А, объявился наконец, — нисколько не удивился он. — Передали, значит, тебе?
— Ничего не передавали, я сам.
— Ну, сам так и сам… — ещё лучше. Садись. Есть хочешь? Не ври — хочешь. Мать!.. — В дверях появилась давешняя старуха. — Ну-ка, тащи сюда свой борщ и ещё чего там осталось, подкорми этого вояку… Давай, давай, без стеснений.
Алексей набросился на еду. Василий Прохорович молча наблюдал за ним, покряхтывая, кутался в платок.
— Заморил червячка? Теперь рассказывай. Про то, что тебя уволили, знаю. Потом что было?.. Угу… Ну ладно. Жить покуда будешь у меня. Места не пролежишь… Ты со мной в пререкания не вступай, я человек больной — так изругаю, своих не узнаешь… Хочешь — в комнате, а хочешь — в саду, с внуком. Места хватит. Мать, ты постели ему там чего-нибудь… И давай самовар. Ну, теперь пей чай, а я буду лечиться…
Жена Василия Прохоровича налила Алексею чаю, перед мужем поставила большую эмалированную кружку, вазочку с малиновым вареньем и четвертинку водки. Василий Прохорович вылил половину водки в кружку, положил несколько ложек варенья, налил настоя и долил кружку доверху крутым кипятком.
Алексей смотрел на него во все глаза.
— Дядя Вася, и ты это будешь пить?
— Обязательно! Лекарства мне не помогают, а это — до костей прошибет…
— Я думаю!
— Некоторые говорят, с перцем надо, с тем, сем… Пробовал — чепуха. А эта штука безотказная. Как динамит. Встанешь, будто на тебе черти горох молотили, но — здоров. А мне к завтрему выздороветь надо. Завтра партсобрание. Тебе бы вот пойти! Открытое.
— У меня пропуск отобрали. На завод не пустят.
— Не пустят, — согласился Василий Прохорович. — Ты пей, пей, а то долго нам рассусоливать некогда, я сейчас под одеяло потеть пойду…
Алексей пил чай, Василий Прохорович большими глотками прихлебывал свою динамитную смесь.
