Николай Дубов - Жесткая проба
— Короткая у тебя вечность, — улыбнулась Людмила Сергеевна, — меньше недели прошло. Ты-то как? Ребенка где оставила?
— Там соседка приглядит, сегодня же воскресенье, на работу не выходить. А мне нужно. Я ведь к вам по делу, Людмила Сергеевна… — Кира замялась и покраснела. — Мне просто стыдно, а что я могу сделать? У соседок уже всех перезанимала, больше нельзя, да и нет у них… А мой байбак ничего понимать не хочет, есть или нет — обед давай… Мне ненадолго, до получки только. Я уж теперь у него сразу отберу.
— А что, опять?
— Ну да! Теперь новую моду придумал… Я все ругалась: уж пьешь, так пей хоть дома, и меня и себя не позорь… Ну, он и его дружок, забулдыги, приходят теперь домой. Выпьют, а потом начинают друг друга уговаривать: «Нам бы ещё по сто пятьдесят — нам бы цены не было!» И добавляют. Так и набивают себе цену, пока вовсе не назюзюкаются. Ну, я того вытолкаю, пускай как хочет, а этого укладывай, возись с ним… И зачем мне все это нужно?!
— Погоди, Кира, всё ещё наладится, возьмется за ум…
— Да нет, я не об этом… Вообще зачем мне муж? Муж — это ведь несчастье! Правда, Людмила Сергеевна?
Людмила Сергеевна засмеялась.
— Муж — это, конечно, несчастье, но пусть оно будет как можно дольше.
— Нет, вы не смейтесь… Он мне просто не нужен, — печально и просто сказала Кира. — Я ведь его не люблю. Совсем.
— Зачем же ты…
— А? Сдуру… Доказать хотела, назло… Делаешь назло другому, а получается — самой себе… Я ведь Алешу любила, Горбачева, ещё когда совсем девчонкой была. Да вы ведь знаете…
— Знаю.
— Ну вот: думала, закручу с другим, пускай хоть немножко обратит внимание, приревнует, потом, может… А потом уже поздно было — Мишка прилип, как клещ, влюбился. Теперь и вовсе — ребенок, никуда не денешься… А Алеша даже ничего и не замечал. Зачем я ему? Он ведь Наташу любит. Раньше Аллу любил, теперь — Наташу, А они его — нет… Я ведь знаю!.. И почему это всегда человек любит тех, кто его не любит, а?
— Ну, не всегда, положим. Вот Миша, тебя любит..
— Зачем мне его любовь? Да ещё пьяная…
— А Алешу ты видишь?
— Нет Где же? Да и зачем? Ему ведь со мной неинтересно…
В дверь постучали.
— Кто там?
В кабинет вошел невысокий коренастый парень в рубашке с расстегнутым воротом. Волосы у него были иссиня-черные, как у монгола. Монгольские черты проступали и в лице — широкие скулы, редкие волоски на верхней губе, немного раскосые маленькие глаза.
— Мне нужно заведующую детдомом.
— Я заведующая.
Парень покосился на Киру, подошел к Людмиле Сергеевне и протянул руку.
— Я — комсорг механического цеха «Орджоникидзестали» Федор Копейка.
Кира фыркнула, но Копейка не обратил на неё внимания.
— Я к вам вот по какому делу: не знаете ли вы, где Горбачев? Алексей Горбачев, разметчик.
— Как — где? — встревоженно поднялась Людмила Сергеевна. — У себя, наверное, на работе или в общежитии.
— Нету. В общежитии я был. Дома не ночевал, ребята не знают, где он может быть, знают только, что он жил в вашем детдоме. Вот я и пришел — может, вы подскажете.
— А! — облегченно вздохнула Людмила Сергеевна. — Это легко объяснить. Ночевал он у меня дома… Понимаете, он поздно ночью пришел сюда… И не совсем… то есть просто пьяный. Я и отвела его к себе, чтобы проспался…
— Ой! — сказала Кира, глаза её округлились. — И он тоже!
— Ушел он на рассвете, не сказавшись.
— Плохо! — покачал головой Федор.
— Ничего страшного: отоспался, придет домой. Или он прогулял?
— Нет, не так просто… Понимаете, с завода его уволили и из общежития выселяют…
— Ой, вот ужас-то! — Кира в страхе смотрела на Федора. — А он… натворил что-нибудь?
— Да как сказать? Кое-что… Измарал «молнию», говорил, чего не следует, и не говорил того, что следует…
— Да что же, что?
— Понимаете, он выступил против одного передовика: мол, он — липовый… Ну, передовик и в самом деле вроде не очень. Вот Горбачев и начал воевать. На него пробовали повлиять, а он уперся на своём, как пень, и не сдвинешь…
— Он принципиальный. Он ужасно принципиальный! — в смятении сказала Кира.
— Принципиальный, — согласился Федор. — Но и дуралей. Такие дела так не делают. Вот я и хочу его найти, вправить мозги, чтобы он еще больше глупостей не натворил.
— Где же он может быть? — Людмила Сергеевна чувствовала себя вдвойне виноватой. Упустила, проспала, когда у него такое… И он пытался рассказать, а она и слушать не захотела. Злилась, кричала на него…
— Может, у Витьки? — сказала Кира.
— У какого Витьки?
— Ну, у Виктора! У Гущина. Они же друзья, вместе работают…
— Не-ет! С Гущиным они — горшок об горшок, полный разрыв. Он же против Гущина и выступал.
Людмила Сергеевна и Кира лихорадочно перебирали всех знакомых, все места, куда мог пойти Алексей.
— Из наших только Яша остался, — сказала Кира. — Наташа ведь уехала… А больше я уж и не знаю.
— А где этот Яша живет?
— На Липатова, дом семьдесят четвертый. Он у хозяйки угол снимает. Яша Брук работает в библиотеке. Он тоже в нашем детдоме жил.
— Ладно, пойду искать Яшу. — Федор Копейка встал.
— Я вас очень прошу, товарищ Копейка, вы мне дайте знать. Хорошо? — сказала Людмила Сергеевна. — Сейчас-то я никак не могу оторваться… Если уж не найдете, тогда вместе будем искать.
— Добре.
— Я — домой, Людмила Сергеевна, — потухшим голосом сказала Кира. — Наверно, моя кувакала уже кувакает…
— Кира! — вслед ей закричала Людмила Сергеевна. — А деньги-то? Возьми!
Кира вернулась, зажала в кулаке бумажку и побежала следом за Копейкой.
— Вы найдете? Это, как пройдете сквер, будет проспект, да? А следующая улица — Липатова…
— Найду, язык, говорят, до Киева доведёт.
Копейка пошел налево, Кира свернула к себе, направо. Через несколько шагов она остановилась, постояла, покусывая уголок косынки, и побежала следом за Федором.
— Можно, я с вами? А то вдруг там что-нибудь такое…
— Пошли, веселее будет. Только ты меня на «вы» не называй, не люблю. Тебя как зовут?
— Кира.
— Откуда ты Горбачева знаешь?
— Так мы же вместе в этом детдоме были! Я же Алешу знаю, как прямо не знаю что… И как он мог такое сделать? Совсем на него не похоже… Нет, похоже! — сказала она, подумав. — Он такой принципиальный, просто ужас! Если видит, что неправильно, так хоть ты его зарежь!
— Угу.
— А почему вы… почему ты этим занимаешься? Ты же комсорг, а он не комсомолец.
— На мне, понимаешь, дэ-эс-пэ не поставили, — засмеялся Федор.
— Какое дэ-эс-пэ?
— Забыла, как ребята в учебниках отмечают? «До сих пор». До тех пор и учат. А мне интересно, что и за этим дэ-эс-пэ…
— Ну так что же? А Горбачева-то уволили?
— Уволил не я, начальник цеха.
— А ты согласен, правильно уволили?
— Нет.
— Ну и что теперь будет?
— Посмотрим. Я ведь долбежник, на долбежном станке работаю…
— При чем тут профессия?
— Это не только профессия, наверно, это и характер, — снова засмеялся Федор. — Долблю, пока не продалбливаю…
— Вон в этом доме с зелеными ставнями, — сказала Кира, останавливаясь на углу. — Постучите в крайнее окошко.
— А ты что же? Пошли вместе.
— Ой, нет! Я, знаете… я лучше подожду.
Она прибежала к Людмиле Сергеевне в домашнем штапельном платьице, стоптанных туфлях и только сейчас вспомнила об этом.
Чтобы в таком виде она показалась Алеше? Непричесанная, в этой застирухе?.. Ни за что!
— Если он там, вы только про меня ничего не говорите! Ладно? А я тут подожду. Если вас… если тебя через пять минут не будет, значит, он там. А если нет, пойдем искать дальше… Только не знаю ужи куда.
Часов у Киры не было. Она нетерпеливо топталась на углу, следила за домом, оглядывалась по сторонам — не подходят ли откуда-нибудь Яша или Алеша… Простояв почти час, спохватилась и побежала домой. Она перебежала на другую сторону улицы, чтобы как можно дольше видеть ворота и дом — вдруг кто-нибудь выйдет.
Когда она повернула за угол, из ворот вышел Федор Копейка. Один.
23
Тётка на самом деле была злой и вредной. Яша неплотно прикрыл дверь, и Алексей услышал, как она разоралась где-то внутри дома, должно быть, на кухне. Нарочно кричала громко, чтобы он тоже слышал.
— Знаю я ваше «только ночевать»! А прибирать кто за ним будет? Дух святой! Платить будет копейки, а я за ним ухаживай? Не нужны мне никакие поночевщики! Скажи спасибо, что тебя держу!.. Знаем мы таких спокойных! Сегодня спокойный, завтра пьяный придет, потом жену приведет!.. То-то он явился ни свет ни заря… А мне какое дело? Меня кто жалеет? Цельный божий день как белка в колесе… Пускай куда хочет, а здесь чтоб его больше не было!
Яша, вернувшись, смущенно развел руками:
