Николай Дубов - Жесткая проба
— На, скушай яблоко.
— Падалица? — усмехнулся Алексей.
— Почему? Думаешь, точка вот эта? Это так… А если и червяк? Червячка всегда выкинуть можно… Как же ты теперь, а? Я было пробовал с Ефимом Петровичем говорить, замолвить словечко — ни в какую! Очень уж, говорит, на тебя рассердились: авторитет подрывает, на цехком наплевал, не явился… Всё, говорят, от ворот поворот, назад ему ходу нету!.. Ну и как же? У тебя, известное дело, ни кола ни двора. Вы, молодежь, про черный день не думаете, что случилось — и голову некуда приклонить… Как в общежитии-то, не трогают?
— Выгоняют.
— Ну вот, ну вот… — завздыхал Голомозый. — Ох, люди, люди! Куда ж ты теперь? Деваться-то ведь некуда?.. Ты вот тогда осерчал, отклонился от нас. А зря! Человеку в беде одному нельзя быть. Никак нельзя! Человек, ежели он один, непременно пропадет. Запросто! И кто тебе руку помощи протянет? Товарищи? Они вон тебя — по рукам… Да… Ты приходи сегодня ко мне. Поговорим, посоветуемся. Другие братья будут, что-нибудь придумаем…
— Утешать будете?
— Утешить один бог может. А на первый случай и люди пригодятся: чем-нибудь да помогут. И отвергать доброе слово нехорошо…
— Не нужно мне ни ваших червивых яблок, ни червивых слов. Ешьте их сами!
Алексей повернулся и зашагал прочь.
— А ты не гордись, не гордись! — закричал Голомозый, протянув к нему руку с зажатым яблоком. — Надумаешь — приходи!
Алексей не обернулся. Голомозый укоризненно покачал головой, посмотрел на яблоко, сунул его под мешковину и потащил корзины через сквер к другому трамваю.
Есть хотелось всё больше. Чайная открывается в восемь, а сейчас не больше семи. Ещё долго… Алексей сунул руку в карман, там было только две монетки. Тридцать пять копеек. Где же остальные? Было шестьдесят семь рублей. А… швырнул этому гаду. Шиканул, а теперь поесть не на что… Ничего, пускай знает.
Улица становилась многолюднее. Все спешили по своим делам — на базар, по магазинам, к морю, на вокзал. Один только он шел без дела и цели… Один! Выходит, Голомозый прав — он остался один? Куда ему идти? К кому? Наташа уехала, Виктор стал врагом, Вадим Васильевич струсил, перед Людмилой Сергеевной опозорился… Дядя Вася? Болен. Да и чем он может помочь… Кира? У неё свои дела и заботы — муж, ребенок. Одних он оттолкнул, растерял, другие сами отошли, вот и остался один…
А Яша? Есть же Яша Брук! Академик, хорошая душа. Он обязательно что-нибудь посоветует… Он живет где-то на улице Липатова. Не то шестьдесят четыре, не то восемьдесят четыре…
В доме шестьдесят четвертом Брука не оказалось, в восемьдесят четвертом тоже. Алексей хотел уже махнуть рукой на поиски, но потом решил попытать счастья в семьдесят четвертом.
Тетка, дергавшая морковь на грядке возле дома, сердито посмотрела на него.
— Рано ты в гости собрался. Вон крайнее окошко, постучи.
Алексей постучал в распахнутую раму. В комнате что-то грохнуло, в окне появились Яшины голова и голая грудь. Он близоруко прищурился и заулыбался.
— Алеша? Вот неожиданность! Я сейчас…
Через минуту он, уже в рубашке, открыл дверь.
— Входи.
В маленькой комнатке стояли две раскладушки — одна с прибранной постелью, нетронутая, вторая, со смятой простыней, была завалена книгами. Книги валялись и на полу, должно быть, упали.
— Разбудил?
— Нет, я давно не сплю, читаю. Какими судьбами? Молодец, что пришел!
— А тут кто? — показал Алексей глазами на вторую койку.
— Сын хозяйки. Я ведь не комнату, угол снимаю. Комната — не по карману… Но его сейчас нет, уехал в отпуск на две недели… Садись, что ж ты стоишь? Как это ты догадался прийти?
— Беда привела.
— Какая беда? Что случилось?
Яша слушал, то и дело без нужды протирал стекла очков и внимательно поглядывал на Алексея.
— Вот такие невеселые дела, — заключил свой рассказ Алексей. — С чего начал, тем и кончил — хоть опять в беспризорники иди…
— Да, — покивал Яша. — Подожди, ты есть хочешь?
— Как зверь!
— Только, знаешь, у меня, кроме хлеба и помидоров, ничего нет, — застеснялся Яша. — Можно бы чай… Только позже, когда хозяйка плиту затопит…
— Пёс с ним, с чаем!
Алексей набросился на еду. Яша отковыривал корочки и лениво, задумчиво жевал.
— Вот, всё срубал! — сказал Алексей, покончив с последним помидором. — Постой, это же я у тебя всё съел? Деньги у тебя есть? А то ведь у меня — вот, тридцать пять копеек…
— Не дури! — улыбнулся Яша. — Что ж ты думаешь дальше делать?
— Буду добиваться, чтобы восстановили. Только не знаю как… Вот пришел к тебе. Ты же у нас академик, посоветуй.
— В детстве легко быть академиком… — Яша катал хлебный шарик, сосредоточенно разглядывал его и молчал, потом швырнул за окно. — Уезжай. Оформляй увольнение и уезжай. В другой город, на другой завод. Хотя бы в Ростов. Ты ведь оттуда родом? Специальность у тебя хорошая, отлично устроишься… А здесь? Здесь при каждом удобном и неудобном случае будут тыкать пальцем — он такой и сякой. Так всю жизнь и будешь тащить этот хвост за собой…
Это была мысль. Мировая мысль! В Ростове ведь Наташа, он сможет её видеть чуть ли не каждый день. Да просто каждый! И устроиться можно. Там один «Сельмаш» чего стоит. Заводище — дай бог! И другие есть… Не на тот, так на другой. Дадут место в общежитии. Что там, хуже, чем здесь?..
— Нет, — угрюмо насупясь, сказал Алексей. — Никуда я не поеду. Я что, для себя выгоды искал? Я правды добивался. А так что же получится: ничего не добился и в кусты? Они же только этого и хотят. Выходит, сыграть им на руку? Нет, Яша, по-моему, так нельзя. Если один раз испугаться, будешь дрожать всю жизнь…
— Угу… «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» — продекламировал Яша.
— Ты стихи начал писать?
— Это не я, Гёте… В стихах легче.
— Ну, я про стихи не знаю, я про жизнь говорю. Про мою, про твою…
Алексей вдруг покраснел и порадовался, что сидит не на свету, а Яша близорук. Какая он все-таки свинья! Все про себя, а у Яши даже не спросил ничего…
— Ты-то как живешь?
— Что я? Работаю, взяли теперь в штат. Пишу карточки, составляю систематический каталог.
— А в институт?
— Меня ведь не приняли.
— Так подавай в другой!
Яша отмахнулся.
— Слушай, Алеша, из общежития тебя, конечно, вытурят, жить где-то надо… Хочешь, я поговорю с хозяйкой? Тетка она прижимистая, но, может, согласится. Койка же пока пустует! А в крайнем случае вдвоем будем спать на моей…
— Ей небось платить надо, а у меня — вот…
— Я пятого зарплату получу. Как-нибудь перебьемся. Главное — её уговорить…
22
Людмила Сергеевна шла на работу с тяжелым сердцем. Как нехорошо получилось. Воскресенье, заспались, а он потихоньку убежал. Сбежал, конечно, от стыда. Ещё бы по стыдно — такое устроить… А всё-таки не следовало так выпускать. Накормить хотя бы… А потом задать ему перцу. Бесстыдник! Убежал, будто я его не найду. Узнаю, где общежитие, а то и на завод пойду. Пускай его там пропесочат как следует…
Галчата облепили её с радостным визгом. Она смеялась, отвечала им, спрашивала сама… Уже другие галчата. Эти ровнее, спокойнее, столько горя не видели. Им легче, и с ними легче. А почему-то особенно дороги те, с которыми было трудно.
Растут, растут ребятишки… Вон Слава какой уже стал, не сегодня завтра выберут председателем детсовета. А Люся? Может, и в самом деле получится из неё хорошая пианистка…
Людмила Сергеевна занималась сегодняшним, а думала о прошлом. Вырастут и тоже уйдут, как те, старшие. Вот в этом и состоит её жизнь: она берет их маленькими, растит, выводит в жизнь, а они уходят, не оглянувшись… Ну-ну, не жалуйся, не все так. Валерий только… Теперь его уже никто не называет Валетом. Важный стал. Секретарь в каком-то спортивном обществе или комитете. Плавает и произносит речи. Речи, как и прежде, — сапоги всмятку, но плавает, говорят, хорошо, даже какой-то рекорд поставил. Он ещё мальчишкой плавал лучше всех… Мужичок? Тарас — молодец. Кончил техникум, работает агрономом. И не в конторе — в колхозе. Приехать никак не соберётся, но хоть письма пишет… И Яша Брук заходит.
А лучше всех — Кира. Такая привязчивая, отзывчивая девочка. Вот уже взрослая — своя семья, ребенок, а нет-нет да и прибежит проведать… Вон она летит, легка на помине! Похудела, с лица как-то спала. Но глаза такие же, и рот по-девчоночьи приоткрыт, будто вот-вот рассмеется. А смеяться стала меньше, бедняжка, совсем почти не смеется…
Кира вбежала, как всегда запыхавшись, придерживая уголки косынки под подбородком.
— Ой здрасте Людмила Сергеевна я к вам на минуточку как вы тут живете я уже вас целую вечность не видела, — без передышки выпалила она и бросилась на стул.
— Короткая у тебя вечность, — улыбнулась Людмила Сергеевна, — меньше недели прошло. Ты-то как? Ребенка где оставила?
