Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
– Она спаслась, Кать, – быстро утешил дед Артём. – Много лет ещё прожила, я до старших классов её встречал. Ни одно животное тогда не погибло, даже рыб из реки во дворы не нанесло, мужики потом удивлялись…
– А этот, на машине?
Дед покачал головой:
– Я мелкий был, плохо помню. Вроде ему кричали «Топи, выплывай!» – а он не слушал. И то ли разбился, то ли утонул.
– А ты как спасся?
– Стулом же! Меня унесло почти к самой реке. Ну, мне так казалось. Не видно же ничего, темно, вода, машина с фарами давно позади. Я думаю: «Сейчас за что-нибудь ухвачусь, хоть за дерево, вылезу наверх…» А сам окоченел, как вцепился в свой стул, пальцев разжать не могу. Дерево на пути стояло, толстенное, кривое. А у меня у стула сидушку давно вымыло, осталась рама для портрета с ножками. И я этой рамой зацепился за дерево. В общем, кое-как вскарабкался и трясся там ещё полночи. Пневмонию заработал тогда. А утром, уже вода встала, пришли меня сняли.
– И дождь был такой же сильный, как теперь?
– Сильнее. И дольше. Как будто сверху из шланга лили. И несло меня к реке, а не от реки, понимаете?
Я не понял. Мишка с сомнением смотрел на старика: неужели заговаривается? Только Катька не постеснялась спросить вслух:
– Дед, ты точно не путаешь? Темно было.
– В том-то и дело, что так не бывает. Если на месте Новых домов не было огромного озера, которое перелилось через край и залило нас… По-другому быть не могло.
– А оно там было?
– Нет, конечно. Тут вообще ничего не было. Болтали, что это местный дурачок наколдовал, хотя я не верю.
– У вас и дурачок местный был? – Катька слушала открыв рот: надо же, как люди при динозаврах интересно жили!
– Я его не знал, Кать. В любой деревне кого-нибудь да недолюбливают, как и в любом классе. У вас же в группе тоже небось есть…
Катька закивала:
– Только я его знаю, он хулиган.
– Ну а я с хулиганами не дружил. А вот хулиганы его однажды побили, да так сильно, что говорили потом, будто он и наколдовал потоп в отместку всей деревне.
Я это слышал в первый раз и сам с подозрением взглянул на деда Артёма. Что он такое несёт: дурачок, да ещё и колдун…
– Правда? – спрашиваю. – Ну, что он такой был?
– Я его не знал, а болтали разное. Что есть такой, с животными разговаривает, с деревьями… За это, говорят, и побили. Что он, мол, с животными разговаривает, а с ними, хулиганами, не разговаривает.
– Они дураки?
– Думаю, да. Сами придумали, сами обиделись, сами побили. А потом и случился тот потоп. Только парень уже в городской больнице был к тому моменту, а потом и вовсе уехал. А так мы, пацаны, ещё верили, что если лягушку раздавить – дождь будет… Не забивайте голову ерундой, молодёжь. Вон, смотрите, уже проясняется. – Дед поставил на подоконник пустой стакан и кивнул на окно.
Катька тут же прилипла к стеклу, мы с Мишкой тоже привстали, и Петров-отец шагнул к нам посмотреть, что там на улице. Серое небо ещё было серым, но где-то впереди сквозь светлую прореху пробивался солнечный луч.
Вошла санитарка, хмыкнула, глядя на нашу компанию у окна, молча стала вытирать лужу, которая натекла с сохнущей на стульях одежды. Микки ловил зубами швабру. В палату постучались, заглянула Галина Ивановна, и я чуть не заржал в голос: на ней была такая же пижама, как у нас, только розовая.
– Медсестра не у вас? Там бабе Гале нехорошо.
* * *
Мы с Мишкой переглянулись (Кать, побудь с дедом!) и пошли на выход. В коридоре уже суетились. Две медсестры быстро процокали каблуками впереди нас и нырнули в женскую палату. Первое, что я увидел в открытую дверь, был Юрич. Он стоял, вцепившись в спинку дальней койки у окна, где уже толпился целый хоровод. Две медсестры в робах, санитарка, бесчисленные подружки бабы Гали в розовых пижамах… Юрич, кажется, один был в обычной человеческой одежде, не в этом сине-розовом, не в голубой робе медсестры. Сухой. Наверное, раньше всех убежал в Новые дома. Он стоял, открыв рот, уставившись на бабу Галю. Я такого раньше не видел, даже не сразу понял, что за выражение такое у него на лице. Обычная нагловатая ухмылочка сгладилась, стёрлась, будто не было. Даже морщинок у глаз не было, а их видно с пяти шагов: там белые полоски незагорелой кожи, если он не ухмыляется, как обычно. Он был весь бледный, вот в чём дело.
Сине-розовый хоровод толпился вокруг кровати. Я потихоньку подошёл ближе… Юрич вздрогнул, когда я приблизился, щека дёрнулась, пытаясь подняться в обычную ухмылочку, и опала.
Баба Галя стонала во сне. Надеюсь, во сне: она лежала с закрытыми глазами, без капельниц и прочих больничных штук: просто спит человек, шевелит губами…
– Его убили, – произнесла баба Галя и заметалась головой по подушке. – Убили! Его нельзя было убивать: всем плохо будет! Убили…
– Кого?! – Юрич это шепнул громко прямо мне в ухо, я даже отшатнулся, но он не обратил внимания. У него были совершенно шальные глаза.
– …И вот так уже минут пять, – шепнул кто-то из бабулек рядом.
– С этим потопом и не такие кошмары приснятся, – поддержал другой старушечий голос. – Мне вот вчера…
Медсестра строго посмотрела почему-то на меня, я отступил. Баба Галя распахнула глаза, резко, как в кино. Медсестра как будто вздрогнула, но быстро взяла себя в руки:
– Как вы себя чувствуете?
Баба Галя ошарашенно уставилась на всю толпу вокруг себя, всё ещё шевеля губами:
– А?! Нормально. Мне нужно посмотреть «Новости»! Мне приснилось…
– Скоро посмотрите, ещё… – медсестра взглянула на телефон. – Полчаса. Отдохните пока. – Она наклонилась и стала что-то негромко говорить, одновременно делая всем жест, чтобы расходились. Баба Галя рассеянно кивала.
*
