Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
– Ромка, помоги! – окликнула меня из магазина тётя Таня. Её было еле видно из-за пирамиды пластиковых поддонов с замороженным мясом. Я только повернулся, и она навьючила их на меня. – Давай это в зал.
Поддоны были тяжеленные, я еле донёс. Сбросил у холодильника, не спеша разложил, поглядывая в открытую дверь, как там дела у грузовика. Такими темпами я, пожалуй, не надорвусь на этой работе. Может быть, к вечеру…
– А хлеб-то сегодня будет, Ром? – подошла со спины Галина Ивановна.
– Здрасьте. В грязи буксует хлеб, – я кивнул ей на открытую дверь.
Пару секунд Галина Ивановна, близоруко щурясь, вглядывалась в унылый грязный пейзаж заднего двора, потом прошла сквозь зал, выглянула:
– Собачка! Что за собачка, Ром?
Я пожал плечами. Откуда я знаю, что за собачка! Я её только и видел, что в потоп, она была странная. И до сих пор смотреть на неё как-то неуютно. Было в ней что-то, чего нет в собаках, что-то пугающе человеческое, только я не понимал тогда что.
– Наверное, заблудилась после этого потопа. Вы её хоть покормите чем-нибудь…
– Покормим! – пообещала тётя Таня и потащила меня в подсобку.
Подсобка в магазине Юрича махонькая, у нас с отцом кухня больше. Здесь странно соседствуют форменные фартуки продавщиц, робы грузчиков, искусственные серебристые ёлки, которые выставляют в зал на Новый год, пустые поддоны, столик для чаепития и стеллаж с просрочкой. Места людям остаётся только двоим, если будут стоять, да ещё парочке, если сядут за стол.
Тётя Таня суетилась у стеллажа, пока не выудила вакуумную упаковку с чем-то несъедобно-бурым.
– Печень. Думаю, сойдёт. – Она вскрыла эту гадость, и подсобка наполнилась тяжёлым печёночным запахом. Я зарылся носом в воротник. Не знаю, какое животное в природе может это есть, я нюхал несвежий воротник робы грузчика и даже сквозь него слышал этот удушающий запах. А тётя Таня дала это мне: – Иди покорми. Всё равно тебе пока делать нечего.
Я задержал дыхание и, вытянув руку с этой дрянью перед собой, выскочил на задний двор.
Собака так и сидела, почти по брюхо в грязи, подпирая магазин грязным боком. Я присел на корточки, подтолкнул ей лоток и уже хотел отойти подальше и от этого запаха, и от странной псины. На еду она не среагировала вообще никак. Даже не взглянула. Сидела как чучело, уставившись куда-то вдаль стеклянными глазами. Склад мусора под магазином за спиной собаки пестрел пластиковыми бутылками, тряпками и одинокой кроссовкой. Она-то и зацепила мой взгляд.
Кроссовка стояла подошвой на куске дерева, боком ко мне. Из неё торчали какие-то тряпки, которые тянулись в глубину этой кучи мусора. Их было много, они были грязные и словно чем-то набиты…
Я подобрался ближе, разглядеть, и увидел перед лицом огромную оскалившуюся морду. Усы щекотали мне нос. Собака глухо зарычала. Я отпрянул. Собака тут же успокоилась и села как сидела, подперев боком магазин, уставившись в одну точку. Я попятился, не выпуская из поля зрения ту кучу тряпок, торчащую из кроссовки. С этого ракурса это была уже не куча тряпок. Я мог поклясться, что видел ногу в грязной штанине.
…Где-то среди живых загоготали Гена с Саньком, и они-то меня и отрезвили. Не зная, что говорить, я повернулся и махнул им: «Сюда».
– Что, свои дрова нашёл? – осклабился Санёк.
– Нет, свою школьную форму! – Генка захохотал следом. Я не мог выдавить из себя что-то членораздельное, махнул им ещё раз и кивнул на эту кучу.
– Да что ты там увидел-то, в мусоре? Подойти сказать не?
Я почувствовал себя глупо. А вдруг я ошибся и нет там ничего, кроме горы тряпок? Они будут смеяться… Я глянул ещё раз, и это сразу бросилось в глаза. Раз увиденное не развидишь. Из горы мусора торчала нога в грязных джинсах и бок когда-то чёрной, а теперь серо-бурой куртки. Собака, увидев моё внимание, привстала и вздёрнула губу в оскале.
– Ты что там её, дразнишь, что ли? – Генка уже стоял у меня за спиной. – Брось, сама уйдёт. А нет, так нет, пусть магазин охраняет.
– Там… – Я пальцем показал ему.
– Что?
В этой куче мусора с илом, наверное, и правда с первого раза не разглядишь. А у меня это, кажется, отпечаталось на сетчатке: даже зажмурившись, я продолжал видеть эту ногу и эту куртку.
– Кроссовка…
– И? – Генка присел рядом со мной и старательно вглядывался в эту помойку.
– И штанина. – Я старался говорить, чтобы голос не дрожал, но, кажется, вышло не очень. Боковым зрением я видел, что к нам подбегает Санёк, присаживается на корточки рядом…
Собаке это не понравилось. Кажется, она подпрыгнула на всех четырёх лапах. Я сам подпрыгнул от оглушительного «Гав!», отскочил.
Генка и Санёк уже не смеялись.
– Видели?
Санёк кивнул:
– Надо Юричу сказать… Ты иди в зал, у нас теперь много времени.
Собака зыркнула на меня из-под нависших век и уселась на своё прежнее место. Там, где она сидела, уже образовалась ямка, в которую налилось грязной воды. Собака не обратила на это внимания: села как была и замерла, уставившись вдаль, будто показывая, что с места не сойдёт. Она охраняла это!
Я уже уходил, когда мальчишки наперебой рассказывали Юричу, что мы там увидели под магазином. Он не хотел верить, орал, что нам просто работать лень, а ему некогда разгребать это вот всё… А собака сидела. Охраняла.
…В тесном коридорчике, отделяющем наше закулисье от торгового зала, я налетел на какого-то мужика. От него пахло лесом и немытыми волосами. В волосах – огромная болячка, только она и бросилась мне в глаза. Я не подумал тогда, что он здесь делает, мысли были не тем заняты. Извинился, пошёл в зал. Зачем-то обернулся, а его уже не было. Я не услышал ни шагов, ни скрипа двери. Так вот: был – и пропал.
* * *
Юрич пререкался с кем-то по телефону и одновременно с тётей Таней: ему не хотелось закрываться и лишаться выручки, и он орал на весь магазин, чтобы все уж точно разбежались. Кто-то приставал к нему с расспросами, кто-то молча делал свои покупки, кто-то обсуждал произошедшее: как быстро разбегаются плохие новости, я ведь никому не говорил, только Саньку с Генкой. Тётя Таня отмахивалась от всех и пищала сканером с какой-то нечеловеческой скоростью. Этот звук бил по мозгам, как морзянка.
– Течением принесло, а вы чего
