Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
Я привстал, соображая, откуда она и как её доставать. Из ступора меня вывел Миха:
– Ты чего, уснул?
– Собаку спаси! – повторил дед Артём тем же сдавленным шёпотом. И как загипнотизированный взял курс к дому Петровых. Мишка ещё ничего не соображал и, как я минуту назад, стал говорить деду про Микки, что он здесь… А дед грёб во двор. Ворота открыты, какая удача! Только вот как её оттуда снимать…
– Ромка, дед Артём, вы чего?! – на лице Мишки мелькнул испуг. Я попытался объяснить:
– Собака…
– Вот же она!
– Не та, вон, у Петровых! – Я показал, поймав рукой злющий острый дождь (а я-то думал, что уже перестал его замечать). «Собака плачет».
Мишка долго всматривался в дом, иногда поглядывая то на меня, то на деда Артёма: «А не сошли ли вы оба с ума?»
– На козырьке…
Думаю, он разглядел её, когда мы были уже во дворе.
– Ух ты, как же она туда залезла-то, а? – Мишка смотрел на собаку снизу вверх и откровенно чесал в затылке.
– Она, наверное, дрессированная. – Катька таращилась на собаку как на чудо, и я её понимал.
– А знаешь, кто это? – Мишка разглядывал псину, заслоняясь ладонью от дождя. – Кр-ровавая гончая! – «Кр-ровавая» он прорычал так, что Катька хихикнула. Я исподтишка показал ему кулак, но Миха, кажется, не заметил.
– Почему кровавая? – Катька смотрела на собаку с тем же любопытством, никакая «кровавая» её не испугала.
– Гончая по кровяному следу – бладхаунд. Она ищет раненого зверя, потому и кровавая.
Катька разочарованно замычала: она-то рассчитывала услышать страшилку, а не скучные охотничьи рассказы.
Зато Микки у старика на коленях залился бешеным лаем, зарычал, завертелся вокруг своей оси, даже подпрыгнул, будто и вправду надеялся достать эту кровавую гончую и разобраться.
– Цыц, – старик сказал негромко, но Микки хватило. Он смирно уселся, но не переставал порыкивать, косясь на гончую. Всё-таки маленькие собачки во многом похожи. Я не видел ни одной, которая бы не бросалась на больших, словно пытаясь доказать, что они не хуже, и вообще.
Собака на козырьке только удивлённо наклонила голову: мол, что это там за брехастое внизу? Мне показалось, она усмехнулась. У неё были странные тёмные глаза и длинное ухо порвано. Даже не порвано, а как будто вырвали кусок чем-то круглым или маленькая собачка отгрызла. Болячка только запеклась: видно, что свежая. «Собаку ранили…»
Я до сих пор думаю, что было бы, если на вёслах тогда сидел Мишка? Или я? Он бы её не увидел, проплыл бы мимо. А я? Я бы проплыл? Что было бы, если бы дед Артём её не заметил? Если бы мы не спасли её, что было бы? Я не могу отделаться от этой мысли даже сейчас, когда всё давно позади.
Мишка встал в лодке, протянул руки, как будто ловит кота с дерева, как будто это может сработать:
– Пёсик, как там тебя, – он посвистел. – Пёсик, иди сюда! Иди, поймаю…
Собака попятилась и оскалилась. Что-то мне показалось странным в её оскале, но я не понял тогда что. Миха с досады хлопнул себя по бокам: видно, и он иногда теряет терпение.
– По-моему, она не хочет, чтобы её спасали. Тебе там нормально, да?
Собака опять подошла к краю козырька, наклонила к Мишке удивлённую морду и зашевелила ноздрями, принюхиваясь. Мишка опять протянул руки. Собака вильнула хвостом, чуть подалась назад: неужели прыгнет?
– Точно дрессированная! – взвизгнула Катька – и всё испортила. Собака отошла от края и уселась с таким беспечным видом, будто на неё не льёт с неба и вообще она дома на диване.
– Ты чья ж такая нерешительная? Надо лезть. – Я шагнул на крыльцо, легко перебрался на перила, пригнулся, стоя под козырьком…
Собака зарычала. Она свесила морду так, что дышала мне в лицо, и обнажила клыки. Я отшатнулся и поскользнулся на мокрых перилах, Мишка успел схватить меня за руку. Собака тут же убрала морду.
– Поехали уже. Не хочет – как хочет, пусть слезает как залезла!
Катька протестующе заныла. А я стоял на своих перилах и соображал, куда деваться. Можно попробовать шагнуть на подоконник, держась за козырёк. Тогда собака, возможно, не побоится спрыгнуть по моей спине в воду…
– Ну!
Я шагнул. Подоконник был маленький и скользкий, но одной ногой я оставался на перилах. Ей только нужна ступенька – моя спина, – дальше она сама… В спину будто ударили сразу два черенка от лопаты, потом ещё два, потом собака смачно плюхнулась в воду, залив половину лодки. Я ещё стоял, раскорячась между крыльцом и подоконником, а она уже по-хозяйски скребла когтями резиновый борт. Мишка и дед Артём втащили её за холку, Микки опять залаял. Я спустился в лодку, наливая с одежды новой воды. Надо вычёрпывать…
Микки у деда на коленях заливался лаем, прерываясь только на то, чтобы оскалить зубы-иголочки. Дед Артём грёб с невозмутимым видом. Я взял ковшик и вычёрпывал воду, поглядывая на деда, а эта кровавая гончая, как её там правильно, глядела на меня. Мелкий Микки её не занимал, она сидела к нему спиной. А на меня пялилась. У неё были морщины на лбу, как будто она недовольно хмурится, вытянутая морда и какие-то не собачьи глаза. Тёмные, с красными прожилками сосудов, с оттянутым нижним веком и нависшим верхним, как бывает у людей в старости. Седины в чёрно-рыжей шерсти не было, но собака до ужаса напоминала мне угрюмого старика.
– Ромка, ты ей нравишься. Она на тебя смотрит. Можно её погладить? – Катька застала меня врасплох. Я был занят водой и странной собакой. Катька перекрикивала шум дождя и лай Микки, я аж вздрогнул.
– Разонравлюсь. Наверняка у неё есть хозяин где-нибудь в Новых домах. Сама видишь, дрессированная. Миха, не узнаёшь?
Мишка покачал
