Мёртвая свадьба - Елена Александровна Усачева
– Плохо смотрит, – проворчал Толик.
Мать некрасиво поджала губы. Взяла со стула полотенце, перебрала его руками, тихо произнесла:
– Плохо – не плохо, а все живы. Это его пригляд. Но пока проклятие не завершится, морок из села не уйдёт. Если девкам суждено мучиться, то это уже всё. Тебя наша защита хранит, но если её снимут… ох… не дай бог! Хуже девок тогда тебе придётся. Поэтому не испытывай судьбу. Бережёного бог бережёт. Дома сиди.
Толик чихнул.
– Видишь, правду говорю! – улыбнулась мать и легонько хлопнула его полотенцем по плечам. – Лезь в печку. Я там доски положила. На них сиди, а то перепачкаешься.
Толик посмотрел на печь.
– А как они могут снять защиту?
– Одно сильное другим сильным перешибается. А что у нас сильнее любви да смерти? Влюбишься, любые проклятия и защиты станут бессильны.
Если весь вопрос в любви, то Толику в ближайшее время точно ничего не грозит.
– Давай уже! – подогнала мать.
Толик на всякий случай ещё раз внимательно посмотрел на неё. Подмены не заметил. Это была она. Родная и любимая. Не обидит. Кто угодно может, а она – нет.
Из печного нутра тянуло теплом. Толик сначала думал лезть вперёд ногами. Не получилось. Мать придала ему ускорение шлепком по спине. Толик ускорился. На четвереньках прополз по доскам в нутро печи. Мать что-то заговорила высоким незнакомым голосом.
– Что? – изогнулся Толик, высовываясь.
– Ты сиди, сиди, – приказала мать. – По́том изойди, чтобы хвороба не пристала.
– А ты мне какие-нибудь заговоры скажешь, чтобы от утопленника спасали?
Мать отмахнулась и снова заговорила быстрой скороговоркой, словно стишок читала. Послышался громкий стук по дереву. Так вот откуда все эти пристукивания да приплёвывания через левое плечо. Из-за проклятия. Привычка чёрта отгонять, пусть слабенькую защиту, но всё же каждый раз ставить.
В печке было жарко, но не дымно, хотя Толик не сомневался: первое, что сделает тут – задохнётся. Мать придвинула чугунок с водой. Бросила мочало с хозяйственным мылом.
– Разотрись хорошенько. До красноты, чтобы кожа горела.
Мыться Толику не хотелось. Замереть, раствориться в тепле. Стать теплом. Внутри печи оказалось просторно. Можно было сидеть, не горбясь, не вытирая плечами сажу с кирпича.
Вместе с теплом в него втекали слова матери.
– Не ходи никуда. Даже если тянуть будет – сиди. Даже если будешь уверен, что без тебя никак, – сиди. Родные стены завсегда спасают. Без тебя на берегу девчонки побесятся да успокоятся. Тут умные люди чего только не придумывали: и заговоры делали, и обряды проводили, и обережные знаки ставили – не смогли сладить. Уедут девки, всё опять будет как раньше.
Тепло наконец-то проникло в Толика, и он начал засыпать. Чтобы не упасть головой в кирпичи, стал вяло водить по себе мочалкой. Вода показалась обжигающей. Мать продолжала говорить. Он слышал и не слышал. Всё плыло, как в тумане.
– Я ж понимаю, не хочется девок в беде бросать, но это не их беда. Передали им её. А куда ж ты против чёрта попрёшь? Он пока своё не возьмёт, не успокоится. Девки-то тоже непросты. Раз так долго сопротивляются, придумали что-то.
Толик клонил голову к коленям. Что-то здесь было не совсем так, как говорила мать. На Иринку проклятие перешло, теперь она мечтает соединиться с утопленником. Но без Толика на берегу не появляется. Чёрту две смерти завсегда лучше, чем одна смерть. Но фиг ему, а не первый приз. Интересно, как баба Света столько лет спасалась? Её никто никогда на берегу не видел. Дальше крыльца не ходила. За дом держалась, стены родные её прикрывали? А Иринку почему не держат? Потому что не родные? Или потому, что просто время пришло?
Он не помнил, как выбрался из печи, как оказался завёрнутым в широкое махровое полотенце. Обнаружил себя уже в кровати. От наволочки вкусно пахло свежестью. В голове сразу стала плескаться вода, та самая, в которой раньше выполаскивали бельё.
На берег, надо сходить на берег. Там все разгадки. Онега древний зверь, выведет, спасёт. Онега не подводит, это свой брат.
Толик вынырнул из бредового жара, испугавшись, что опять в озере, что ищет упавшую на дно Иринку и не может найти. Запах воды от подушки. Нет, он дома. Только жарко. Почему так жарко? Надо выйти на двор, дохнуть свеженького. Толик безвольно перекатил тяжёлое тело на бок и устал. Какой двор? Он еле шевелится. Чтобы всё прекратилось, около дома бабы Светы надо оцепление поставить, чтобы мышь не проскочила. Окна заколотить, на дверь замок повесить. А на трубу…
Толик задрал голову, чтобы посмотреть, как из трубы на метле вылетает кто-то. Всё это напомнило мультфильм. И он усмехнулся. Мультфильм. Сказка. Бред. Он подтянул под голову подушку, упёрся в её прохладу горячим лбом. Жарко, ему было жарко. Скинул одеяло. И тут показалось, что в окно стукнули. Это за ним! Это Ритка. Зовёт куда-то. Приподнялся на локте.
За окном стояли серые сумерки. Они вползали через крестовину рамы, стелились туманом.
Нет, он не пойдёт никуда. Дома, дома. Денёк. А потом праздник. Всё село выйдет. От Кижей придёт корабль. Объявят старт регаты. Будет звучать музыка. Мать пойдёт танцевать кадриль. Он не видел никогда, как она танцует, но танцует наверняка легко, притопывая каблучком по деревянному настилу сцены. Юбка в резком повороте танца развевается.
Стучат каблучки уже внутри Толика, прямо в виске, сводит скулу от боли. Туп-туп, – отдаётся во всём теле. Это танцуют заонежскую кадриль, звонкую, весёлую.
– Дома он! – ворвалось в его сознание внезапное, и дробь ссыпалась горохом, танцоры убежали. – В жару всю ночь прометался. Три наволочки ему сменила.
– Так, а как же… – тянул знакомый голос, и Толик сразу представил Ритку, стоящую на одной тощей ноге, эту самую ногу другой ногой почёсывающую.
– Да какая съёмка! – воскликнула мать. – Болеет он. Иди отсюда, балабошница!
– А Наташа…
– Да гори проклятым огнём эта Наташа с её идеями. Бери костюмы, и снимайтесь сколько влезет! А Толя сегодня дома.
– Привет!
Толик приподнял голову от подушки. Ритка стояла на пороге в куртке поверх сарафана и в огромных сапогах на голую ногу.
– Ты чего? – спросила она, балансируя на приступке.
– А ты чего? – удивился Толик. Голос был хриплый.
– Мы сниматься идём, – гордо сообщила Ритка. – Погода хорошая.
Толик глянул в окно. Солнца не было, но заметно развиднелось, отчего дом наполнился долгожданным светом. Это было удивительно. А ещё удивительно было, что стол, где вечно стояла машинка и где всегда был ворох тканей, сейчас оказался убран. Ни машинки, ни ткани.
– Наташа всех звала, – Ритка щёлкнула языком, словно что-то во рту перекатила.
– Иди, говорю! – крикнула мать, отгоняя Ритку полотенцем, ткань взметнулась над её плечом. Но Ритка даже головы не повернула,
