Николай Омельченко - Повести
— Не надо…
— Почему?
— Мне пора, мне надо еще в аптеку, бабушка просила…
— А-а-а, тогда пока, до завтра, — быстро согласился, облегченно вздохнув, Василь. Пожал Саше руку и торопливо зашагал по скверу.
Весенний снег
Саша оглянулся. Он почему-то боялся, что Василь все же подойдет к девушке. Но тот свернул на брусчатку и скрылся в переулке. А Саша остановился, постоял некоторое время в нерешительности и не спеша пошел обратно.
«А может, это и не она, — думал Саша, — а если она? Тогда только быстро пройду мимо. Не узнает. Не может же она помнить всех, с кем разговаривала. А если все-таки узнает, — вновь подумал он, — узнает и догадается что я нарочно, увидев ее, решил пройти мимо». От этой мысли Саша даже покраснел. Но тут же постарался успокоить себя: чего это она должна подумать такое. Надо просто и спокойно, как и все люди, идти себе, и она даже не обратит внимания.
Вдруг пошел снег. Так часто бывает весной. То греет теплое солнце и даже парит, как в душный летний день, то дохнет ледяным ветром, а то, вот как сейчас, ни с того ни с сего надвинулась туча и густо посыпали крупные снежинки. Обрадовали потому, что в густой пелене снега можно было пройти незамеченным, а испугало его то, что девушка могла уйти домой. Когда Саша быстро и уверенно зашагал по аллее, ему ещё не переставало казаться, что она вот-вот поднимется и уйдет. Но девушка не уходила.
Снег мгновенно выбелил все вокруг — и тротуары, и крыши домов, и деревья, и скамейку, на которой сидела девушка. Но снежинки лишь чуть-чуть припушили ее платок и плечи. Когда Саша подошел ближе, он даже различил на ярком платке крупные бело-розовые цветы и заметил, что резиновые на пряжках боты, какие обычно носили школьницы до войны, потеряли от времени блеск и были в нескольких местах заклеены.
Он уже прошел мимо, когда девушка быстро поднялась, догнала его и остановила негромкими робкими словами:
— Извините, пожалуйста…
«Узнала», — подумал Саша, почувствовав, как тревожно и радостно ему стало.
— Извините, — повторила она, вглядевшись в Сашу и как-то неожиданно вся сникнув. И Саша понял — она узнала его. Но узнала, когда подошла сама. И то, что она все же запомнила его, одного из многих, которых ей приходилось встречать, снова обрадовало паренька и вновь заставило тревожно сжаться сердце. Но ответил он ей грубовато:
— Что тебе?
— А, — махнула она рукой, — ничего… Я тебя уже спрашивала.
Девушка произнесла это так, словно они уже давно знали друг друга и ей уже надоело его спрашивать.
— О чем спрашивала? — удивился Саша.
— Не помнишь? — почти с упреком произнесла девушка.
И он, вспомнив, ответил улыбнувшись:
— Помню. Василий Алексеевич Стрельченко…
— Запомнил? — удивилась девушка и некоторое время непонимающе, даже несколько подозрительно смотрела на него. Потом тоже улыбнулась и повторила уже обрадованно: — Запомнил-таки…
— Да, — кивнул Саша. Он понимал, что следует еще что-то сказать, а то девушка возьмет сейчас и уйдет. И ему захотелось сказать ей что-нибудь успокаивающее, ободряющее, но ничего такого, как назло, не приходило в голову.
Они вышли из сквера на Константиновскую. Снег уже перестал падать, снова светило солнце, но оно было красноватым, вечерним и не очень теплым. Снег лежал, не тая. Только на выбившихся из-под платка темных волосах Иришки он растаял и серебрился крупными каплями.
Она повернулась к Саше и несколько повеселевшим голосом спросила:
— Ты на каком плаваешь?
— На «Полине Осипенко».
— Полина Осипенко, Мария Раскова, Валентина Гризодубова, — повторила задумчиво Иришка. — Какие замечательные имена! Я когда-то мечтала быть похожей на одну из них. А теперь…
— Что теперь?
— Да так, — грустно усмехнулась она, — Тебя как зовут?
— Саша.
— А меня Ирина, Ира. Папа меня называл Иришкой. Так сейчас все и зовут. А ты кем плаваешь на пароходе?
— Пока кочегаром. Потом поступлю учиться на механика.
— Как мой папа. А твой отец на фронте?
— В госпитале он, на Урале. Ранен. А мама на фронте.
— Счастливый ты. А у меня мамы давно нет. Папа, наверное, еще есть. Я верю. Ведь пропал без вести — это еще не убит, верно?
— Конечно, конечно, — торопливо заверил ее Саша. И говоря так, он и сам в это верил. Ему очень хотелось, чтобы Иришкин отец, Василий Алексеевич Стрельченко, был жив.
— Я в военкомате была, в пароходстве, теперь просто хожу и у людей спрашиваю. Кое-кто его помнит, мы ведь только накануне войны в Киев приехали. А вот тех, кто на фронте с ним был, еще не встретила. У вас на пароходе есть такие, что вернулись с фронта?
— Есть.
— Ты спроси у них, пожалуйста.
— Обязательно спрошу и, если узнаю… — Он вдруг замялся. — Как же я тебя найду, если хоть что-нибудь узнаю?
Иришка помолчала. Они пересекли Красную площадь, свернули на улицу Жданова.
— А ты где живешь? — спросила Иришка.
— На улице Октябрьской революции, большой серый: дом, в нем когда-то жили военные. У меня и дедушка был военным…
— Сам живешь?
— Нет, с бабушкой, папиной мамой. А ты?
— У хозяйки. Мы сняли у нее перед войной квартиру. На Константиновской.
— А номер?
Иришка нахмурилась, замкнулась:
— Зачем это тебе? Ни к чему…
— Может, я все же разузнаю что…
— Я сама приду на пристань к «Осипенко». Не прогонишь, тебя не засмеют?
— Кто?
— Ну, кто-нибудь. Скажут, вот еще навязалась…
— Не скажут, — уверенно ответил Саша. — У нас хорошие ребята.
Перейдя трамвайную линию, они свернули на набережную и пошли тропинкой, по обеим сторонам которой уже пробивалась первая вяловатая трава. Сквозь голые деревья кое-где дымчато проглядывала легкая зелень начинающих цвести ив.
— Котики, — остановившись, обрадованно сказала Иришка, глядя на куст ивы, покрытый мохнатыми пепельными почками. — Я раньше сюда никогда не ходила.
Саша вынул перочинный нож и, скользя по глинистому склону, подобрался к кусту и стал срезать гибкие ветки.
Нарезал целый ворох.
— Держи, — неуклюже протянул он букет и увидел, как повеселели каштановые Иришкины глаза. — Поставишь в банку с водой, долго будут стоять, — сказал он.
Иришка кивнула, подавив вздох. Саша, видимо, добрый парень. Она запомнила его сразу же, с первой встречи, запомнила его, одного из тех многих, кого спрашивала об отце. Ей было приятно с ним, хотя еще и часу не прошло, как они вместе. Это, наверное, потому, что он был первым человеком за эти годы, с которым вот только познакомилась, а уже не хотелось расставаться.
Иришка глядела искоса через букет ивовых котиков на Сашу, и ей казалось, что она давным-давно знакома с этим легко шагающим рядом пареньком, несколько неуклюже и нарочито сдержанным, словно он хотел выглядеть взрослым, серьезным. Ей тоже захотелось проявить внимание к нему, заботу, сделать для него что-нибудь приятное. И она спросила:
— Тельняшка не жмет, не мала?
— А почему она должна жать? — насторожился и покраснел Саша.
— Я видела, как тебе мастерили ее, — сочувственно сказала Иришка.
Саша смутился еще больше. А Иришка сразу же поняла, что именно этого и не следовало ей говорить, и тут же, стараясь исправить неловкость, возникшую от сказанного, слегка дотронулась до его руки и произнесла виновато:
— Давай посидим, вот скамеечка.
Скамейка была с подгнившими ножками, ее давно не чинили, и когда они сели, скрипнула, слегка накренилась.
— Мне когда-то котики дарил папа, а больше никто… — сказала Иришка.
— Хочешь, я тебе еще нарежу? — спросил он.
— Нет, нет, не надо, домой не донесу, — увидев, что Саша вновь повеселел, засмеялась Иришка.
Солнце уже спряталось за кручи, лишь часть Днепра, Труханов остров и небо над ним еще золотились от лучей, а здесь, у круч, уже залегла плотная вечерняя тень. С мокрых деревьев падали тяжелые капли. Они падали, шурша и потрескивая в прошлогодней светло-палевой листве, и Иришке казалось, что все время кто-то осторожно ходит в кустах у них за спиной. Сделает шаг и остановится, прислушается, потом снова шаг, и вновь тишина. Несколько раз девушка даже пугливо оглядывалась. Саша тоже слышал звуки падающих с деревьев капель, но ничего подобного ему не казалось. Он смотрел на Иришку. Теперь, в наступивших сумерках, он мог, не смущаясь, чаще смотреть на девушку, подолгу задерживать на ней взгляд.
Саша видел близко лицо Иришки и глаза, и она казалась ему неописуемо красивой.
— А ты смотрела кино «Василиса Прекрасная»? — спросил он.
— Да, как раз перед войной, а потом уже и в кино ни разу не была…
— И когда немцев прогнали, не была?
— Нет, — покачала головой Иришка, закрывая лицо букетом.
