Эрвин Штриттматтер - Тинко
— Батюшки мои! Сам хозяин к нам пожаловали! А я-то и не прибрала еще! Уж вы не обессудьте, ноги-то у меня… ну будто их черви источили…
В комнате скрипит диван. Дедушка с трудом приподнимается. Гордыня снова обуяла его. Не забыт еще Август Краске! Не все его сторонятся! Сам хозяин-Кимпель пришел его навестить. В дом запросто заходит такой человек, как Кимпель! Никогда еще такого не было.
Лысый черт шлепается на диван. Поблескивая глазками, он осматривает комнату:
— Не хвораешь, Краске-хозяин?
Да какое там! Никогда еще дедушка не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.
Лысый черт играет бычьей плетью: то щелкнет, то покрутит кнутовище в руках. Дедушке делается немного не по себе.
— Разве тебе не передали, что я велел зайти?
— Ноги себе солью натру и козе дам слизывать, если передавали!
Лысый черт дает дедушке плеть и говорит:
— Она тебе теперь нужней, чем мне. Пора, пора! Нечего сказать, хорошего ты себе внука вырастил!
Дедушка взвешивает плетку в своих серых, как земля, руках.
— Паренек-то… Тинко ведь не у нас теперь… так сказать, не у нас живет…
Бабушка старается вежливо улыбнуться.
— Цыц! — прикрикивает на нее дедушка и быстренько ставит плетку в угол к шкафу, будто она ему руки жжет.
— Неужто парень сам определяет, где ему жить?
— Отец у него там… — Бабушка устало улыбается.
— Цыц, я сказал! — уже грозно кричит на нее дедушка.
— Притащи-ка нам выпить чего-нибудь, да покрепче, — приказывает Лысый черт бабушке.
Бабушка повязывает чистый фартук и плетется в деревню.
Кимпель показывает дедушке знаками, чтобы тот сел с ним рядом. Дедушка садится. Но между ним и Лысым чертом еще остается узенькая полоска.
— Слыхал, с тракторами на нас идут?
Нет, дедушка ничего не слыхал. Он ведь ни с кем не видится. Да и наплевать ему! Пусть хоть на пушках по полю катаются. К себе на делянку он никого не пустит, это уж как бог свят.
Прищурив один глаз, Лысый черт присматривается к дедушке.
— Не всякому я это скажу, — говорит он и начинает обстоятельно сморкаться. — Пускай в дураках остаются, кто поменьше нашего кумекает. На тебя-то можно положиться, Краске-хозяин?
— Как на вашу родную мать, хозяин.
Не очень-то приятно Лысому черту такое сравнение. Своей матери он никогда не знал, а второй его матерью была Шепелявая.
— Понимаешь, какое дело: чем ближе старые добрые времена, тем дружба больше требует, чтоб ее доказывали.
— Докажем! Хоть на куски меня режьте! — Дедушка говорит, что думает. Ведь все на свете бросили его. Да и что он был бы за человек, если б не сумел доказать свою дружбу? Вот явился же хозяин к нему, точно божье благословенье в воскресный день.
— Тракторы эти — погибель! — шепчет Лысый черт.— Мелкий-то народец, дармоеды от них жиреют, а для нас, для старожилов, они что яд. Понял меня?
Дедушка кивает:
— В балансе оно как? Яд, который ты не проглотил, тебе не страшен.
— Правильно, — подтверждает Лысый черт. — Но ведь не все такие хитрые, как мы с тобой. Пригонят тракторы, пропаганду разведут. И поумней люди попадались на эту удочку. Пораспродадут коней и бегают клянчить к трактористам. Все ведь торопится народ: скорей, скорей. А потом обанкрутятся и сидят, в кулак свистят. — Лысый черт опять прищуривает один глаз, а другим внимательно поглядывает на дедушку. — Для малоземельных-то, для бобылей, они почти задаром пахать будут. Уж дешевле дешевого. А с нас по три шкуры сдерут. Глаза на лоб вылезут — сколько они с тебя запросят. А главное, и не остановишь их, когда одумаешься: будут тебе по пашне ездить, пока не испоганят ее всю, а потом счет предъявят — вот тебе и крышка.
— Нет уж… — говорит дедушка, ерзая на диване, — нет, со мной у них дело не выйдет. Деньги я уже собрал, до урожая еще куплю вторую лошадь. А их пошлю… Я ни от кого не завишу, я человек свободный!
— Жатку тоже купишь? — спрашивает Лысый черт, прищурив оба глаза.
— Да… жатку!.. — Дедушка почти с мольбой смотрит на Лысого черта.
— Жатку я тебе дам, если… но сам знаешь… Если мы с тобой хвосты не подожмем и они от нас ни гроша не получат, откуда им тогда деньги на тракторы взять? И напрокат их по дешевке не отдашь голытьбе.
Никогда еще дружба с Кимпелем не была так дорога дедушке, как в этот день. Лысый черт похлопывает его по плечу и смеется во весь рот, подбадривает дедушку. Насчет лошади Лысый черт тоже знает, как распорядиться. У него есть свои дружки-приятели в других деревнях. Они-то уж продадут дедушке такого коня: любо-дорого смотреть!
— Молодого б мне, совсем молодого, — мечтает дедушка. — Состариться он и у меня успеет. А там, может, и таратайку купим, осенью поедем по деревням на гулянье.
И таратайку Лысый черт, дружбы ради, готов достать. Дрожки у него есть на примете, охотничьи дрожки. Немного они тяжеловаты — вот их знакомый один и хочет сбыть. Да у дедушки ведь будет пара лошадей: одна молодая и одна рабочая, — ему ничего, что дрожки тяжелые, зато выезд-то какой!
В сенях Лысый черт прощается с дедушкой. А бабушка только-только приковыляла домой. Она была у трактирщика Карнауке и принесла для гостя восьмушку водки. Запыхавшаяся бабушка дрожащими руками передает дедушке крохотную бутылочку. Дедушка швыряет пузырек бабушке под ноги и кричит:
— Комару напиться не хватит! Возьми себе поясницу натирать, жадюга! Наперстком друга-гостя угощать вздумала!
Лысый черт отмахивается. Ему сейчас не до пьянства. Пусть, мол, дедушка сам заходит к нему, вот они и выпьют славно.
— Эта баба меня в гроб загонит! — ворчит дедушка.
Бабушка, всхлипывая, собирает осколки в сенях.
— Не беда, — успокаивает дедушку Лысый черт. — Водка — дело десятое. Главное — дружба. Скорее бы старое, доброе время пришло!
Кряхтя, дедушка снова садится на диван. Он ждет обеда и обдумывает то, что ему сказал Лысый черт. Мысли его вертятся все вокруг одного и того же — вокруг старого времени. О каком старом времени его друг речь вел? О том, совсем старом, когда дедушка еще каменщиком был и каждое утро на стекольную фабрику бегал? Неужто он об этом времени говорил? Да тогда между ним и Лысым чертом никакой дружбы и не было. Дедушка никак не может догадаться, о каких же старых временах речь шла. Он-то мечтает о том времени, что поновей, но и не о совсем новом.
Вот четыре недели и прошли. Настает день, когда наши пионеры должны вернуться из Польши. Мы рисуем плакат с приветствиями и после уроков залегаем с ним у дороги: хотим подкараулить наших путешественников. Они нам письма присылали, приветы, писали, что им очень нравится в Польше, но ни в одной открытке не было написано, когда они собираются вернуться.
— Господин учитель Грюн, вам учитель Керн ничего не написал?
— Приедут, приедут скоро, — отвечает нам учитель Грюн.
— Да этот Грюн не больше нашего знает, зачем он только на учителя учился! — ворчит большой Шурихт.
Мы лежим в канаве возле зандбергского шоссе и спрашиваем каждого проезжающего мимо велосипедиста, не обгонял ли он пионеров.
— Каких пионеров?
— Ну, тех, из Польши которые.
— Что вы смеетесь надо мной, что ли?
Мы жуем травинки и выманиваем кузнечиков из их круглых земляных дырочек. От нечего делать даже немного ссоримся. Наши не показываются.
Один пионер из младшего класса уставился на плакат и говорит:
— Разве «пожалловать» с двумя «л» пишут?
— Спятил ты! «Пожалловать» я всегда с двумя «л» говорю, — замечает большой Шурихт.
— Давайте посмотрим в учебнике, если не верите!
— Еще чего! Учебник хочет тут в канаве рассматривать!
Малыш сбил меня с толку. Какой же я всемогущий пионервожатый, когда я даже точно не знаю, как пишется «пожаловать»? Мне стыдно, но я лежу, молчу.
— А разве они повозку не вызовут на вокзал?
— Кто?
— Да пионеры.
Опять этот клоп нас озадачил! Конечно же пионеры должны сообщить, когда они приедут.
Молча мы поднимаемся и шагаем домой. Я беру плакат. Дома я проверяю по учебнику. Малыш-то оказался прав! Я пытаюсь стереть второе «л». Получается дыра. Да и плакат кажется теперь некрасивым. Долго я раздумываю, как быть. На следующее утро я говорю ребятам, что малыш был прав. Вместе мы делаем новый плакат. Три дня мы ждем своих друзей. Но их все нет и нет.
— Пешком они придут, раздетые, разутые, — говорит Фриц Кимпель.
— Ничего подобного!
— Точно. По радио говорили. С них поляки всё поснимают. Они знаешь как зарятся на ребячьи ботинки! За тряпку удавить готовы.
— А по какому радио ты это слушал?
— Отец слушал.
— Ты веришь? — спрашиваю я большого Шурихта.
— Нет, не верю, — отвечает большой Шурихт и весь передергивается. — А если правда, то у моего братишки дома костюмчик лежит.
— Вот видишь, большой Шурихт, значит, ты веришь.
