Марина Аромштам - Другая дорога
– Ну, и что же ты видела?
– Этот седой поэт… Я видела, как он плачет. Разве седые плачут?
– Хм… – сказала другая звездочка, та, что была постарше. – Им тоже бывает обидно.
– А за что же ему обидно?
– За то, что он никого и ничего не спас и уже не спасет.
Все – Мучело, Урчало, Аяэль и Глазастик – смотрели на серый камень.
– Смотри-ка, Мучело! Этот… Он обмануть нас хотел! А еще поэтом назвался! Что говорил твой прадедушка? Бывают поэты-обманщики?
Мучело угрюмо покачал головой.
– Знаешь, Мучело, я думаю, он невкусный. Сбросим-ка мы его в яму. Пусть муравьи едят. А сами съедим вот этого. У него хорошие сказки.
– Можно мне обнять Аяэля? – попросил тихонько Глазастик.
– Обнимай, чего уж, – согласился Мучало. – Мы хоть и нелюди, но не скукотцы. Не совсем зачерствели. Эй, Урчало, развяжи ему руки.
Урчало толкнул мальчика к Аяэлю. Аяэль крепко обнял его. А Глазастик?
Жаль, что звездочка не увидела этого.
Потому что Глазастик достал свое синее перышко, бросил в воздух и зашептал:
– Серая Сойка, синее перышко! Сбереги меня в своем гнездышке!
– Эй, поэт, что ты там бормочешь? – одернул его Мучело. – Все, Урчало, давай сюда нож. И сталкивай старого в яму.
Но не тут-то было! Лес заходил ходуном. Деревья заколыхались, задрожали их бороды из зеленого мха. Воздух наполнился гомоном и шумом птичьих крыльев. Сотни, тысячи соек слетелись к Глазастику и Аяэлю. Заслонили их крыльями, ухватили их клювами, зацепили лапами и взлетели на воздух.
– Улетели, – сокрушенно вздохнул Урчало, вытряхивая из бороды сухие травинки и хвою. – Так я и не узнал, какие поэты на вкус. Расскажи-ка мне про прадедушку, – попросил он Мучело. – Что он там говорил.
6
Волшебницу зримого мира очень легко узнать. По печальным глазам. Ни у кого на свете нет печальнее глаз – так много она повидала. Печали в них больше, чем в море воды, чем звезд на небе, песчинок в пустыне. И эта печаль бесконечна.
Но Волшебница зримого мира всех встречает улыбкой.
– Меня отправила в путь Повелительница звуков, – сказал Аяэль волшебнице. (А Глазастик ничего не сказал.) – Мне нужно было придумать, как невидимое сделать видимым, и принести тебе все, что я смог отыскать… Но ничего не вышло. Я ничего не принес. Придет день, когда я умру. А следом умрут мои песни. Я ничего, ничего не могу изменить, – со вздохом сказал Аяэль. – И не знаю, зачем я пришел.
Волшебница зримого мира смотрела на Аяэля. В глазах ее плескалась печаль, а губы ее улыбались.
И тут Аяэль вдруг понял: она не слышит его! Волшебница зримого мира абсолютно глуха. Абсолютно глуха и нема. И не может ему ответить.
Аяэль совсем растерялся.
А Глазастик смотрел и смотрел, и все думал и думал. А потом достал свое перышко.
– Вот, – сказал он, – это поэт Аяэль, – и выдавил на песке забавного человечка. У человечка были длинные волосы. – Здесь не видно, но волосы белые, – быстро добавил Глазастик. – Поэт Аяэль пошел в лес. Там он нашел жучка, – и Глазастик нарисовал деревья, кусты и жучка. – А потом Аяэль встретил птичку. И ящерицу. И меня… Он показал мне сокровища. Череп волка выглядел так!
Аяэль не верил себе: вот череп волка, который он потерял. Нарисован на мокром песке. Посмотришь – и вспомнишь: «Ч». А вот – бузинные бусы…
Волшебница зримого мира кивала и улыбалась, а Глазастик все рисовал…
Пробежали ночи и дни, миновали зимы и весны.
И однажды в селенье пришел человек с мешком за спиной. Он был красив и молод, но глаза его были печальны.
– Кто ты? – спросили его. – Зачем пришел?
– Меня прислал Аяэль.
– Аяэль? – удивились люди. – Кто такой Аяэль?
– Вы не помните Аяэля? – огорчился странник.
Но тут появился Насмешник.
– Ха! – сказал он человеку. – А чего его помнить? Он, наверное, уже умер. А вместе с ним – его песни. Как я и говорил…
И Насмешник вздохнул. Бывает, что и Насмешнику горько.
– Нет, – улыбнулся странник. – Его песни не умерли. Вот, я принес их с собой.
И он развязал свой мешок. В мешке у него были листья. Много толстых пальмовых листьев. А на листьях – узоры.
– Видите – это песни. Аяэль придумал, как сохранить им жизнь. Как невидимое сделать видимым. Он записал свои песни.
И человек запел. Он поглаживал листья, перекладывал их – и пел песню за песней – будто сам их сложил. О том, как вставало солнце и как спускалась ночь. Он спел песню рождения, он спел песню отваги. А потом он пропел историю о странствиях Аяэля.
Люди стояли и слушали.
А внимательней всех – Насмешник.
Он ни разу не произнес свое «Ха!».
И кто-то потом говорил, будто он смахивал слезы.
