Ирина Карнаухова - Наши собственные
— Мама… ой, страшно, боюсь!.. — кричат Катя и Муся.
— Что такое? Кто-то вошел, — взволнованно говорит Юматик, — кто-то вошел!
— Спокойно, ребята, — раздается голос Тани; он чуть-чуть дрожит, но звонок, как всегда. — Хорри, у тебя есть спички?
— Конечно, есть.
Хорри зажигает спичку. Она освещает маленькое-маленькое пространство, бледные ребячьи лица. Углы большой комнаты залиты темнотой, но все чувствуют, — у двери кто-то есть… Там кто-то стоит…
И никто не поворачивает туда головы.
Тогда Хорри подходит к столу, зажигает свечку, поднимает ее высоко над головой и решительно идет к двери. Все медленно поворачиваются в его сторону. И видят: у двери стоит Костя-пастушок. Тот самый веселый Костя, который раз приходил к ребятам, учил их вырезать свирели из лещины, щелкать огромным кнутом и бороться с молодыми телятами, изображая из себя матадора.
Но сейчас он был совсем другой… Пыльная рубаха разорвана на левом плече, до самого пояса, ноги покрыты грязью торфяных болот, закопченное лицо все в ссадинах, а глаза безразличным взглядом смотрят на детей.
— Костик! — окликнул его Гера. — Ты что… ты откуда?
И глухим безразличным голосом Костик ответил:
— Из лесу…
— Батюшки мои! — всполошилась Анна Матвеевна. — Что ты в лесу ночью делал? Почему домой не идешь?
И так же ответил Костик:
— Дома нету… Спалили… Фашисты…
— А мы вот в Синьково идем, — растерянно говорит Анна Матвеевна, как будто она не поняла слов Кости.
— Синькова нету… Спалили…
Трудно понять то, что говорит Костя-пастушок. Страшно смотреть в его глаза, на его закопченное лицо. Страшно, что в открытую дверь врывается ветер, что у маленькой Муси на плечах мешок…
Таня берет себя в руки.
— Придется по проселку в Брагино.
— Брагина нет… Спалили…
Мы не думали, что Гера может так закричать:
— Спалили! А мама… а Петька?.. Пустите меня! — И, схватив ружье, он выскочил в дверь.
— Есть еще тропка в Глебово, — сказал Василий Игнатьевич, нарушая тягостное молчание.
— Разбомбили… — говорит Костик совсем тихо.
Анна Матвеевна тяжело садится на стул и сбрасывает свой заплечный мешок.
— Выходит, идти-то некуда?..
— Некуда… — подтверждает Костик.
4. Недобрая ночь
Недобрая ночь идет над «Счастливой Долиной». Недобрая луна озаряет окрестные леса. Старые друзья — колючие ели, кустарник, вековые липы теперь пугают: в них так легко притаиться врагу. И большие окна, в которые вливается пахнущий хвоей, целительный воздух и лунный свет, тоже пугают: ведь не только свет может перешагнуть подоконник.
Всем хочется быть вместе, и Анна Матвеевна, девочки и мальчики ложатся в спальне старших девочек. Кстати, это единственная комната, в которой почему-то есть ставни. И кажется, что эти тонкие доски защищают ребят от того злого, что притаилось за стенами дома.
Мало кто спит в эту ночь.
Сжавшись в комок, лежит измученный Костик. Вздыхает за стенкой в столовой Василий Игнатьевич, не понимает, что произошло, вспоминает далекую молодость, прежние годы и не может сомкнуть глаз.
«Проклятая старость, — горько думает Василий Игнатьевич. — Разве эти руки удержат винтовку? И ноги не годятся для походов. Чем же я могу помочь? Что сделать?»
И ворочается старик с боку на бок, и сон не спешит ему на помощь.
А вокруг дома неслышными шагами ходит Хорри, зорко всматривается в темноту. Не хрустнет ветка под его ногами, не стукнет камень… И никто в доме даже не подозревает, что таежный охотник охраняет их, как испокон веков охраняли свой очаг мужчины, когда вблизи появлялся враг.
Анна Матвеевна лежит с открытыми глазами, и в усталой голове ее проносятся десятки мыслей, горестей, страхов: «Что делается в стране? Где сын, где Коля? Он ведь офицер, может быть, уже воюет… Сын… Где наши войска? А как будем мы с детьми? Жива ли Ольга Павловна? Что с Герой, с его семьей? У Муси на чулке дырка… Надо встать пораньше — сделать завтрак для ребят. Неужели о нас позабыли?.. Спит ли бедная Таня?..»
А Таня, плотно прижавшись щекой к подушке, уже совсем мокрой от слез, старается дышать открытым ртом, чтобы никому не были слышны ее всхлипывания.
Пинька и Юра спят крепким сном усталых, наволновавшихся ребят.
Катя и Муся устроились на одной кровати. Они крепко обнялись, и между ними втиснулся, свернув на сторону плюшевую морду, Мусин любимый медвежонок.
Лиля лежит, как полагается, на правом боку, выпростав руки из-под одеяла, аккуратно причесана на ночь и зубы почищены. А сон не приходит. Лиля не боится. Война не война — папа приедет и увезет ее отсюда, как увез из Белоострова, когда разразилась война с белофиннами. Не одну ее увезет, всех ребят, конечно… Когда это будет?.. Мысли приходят и уходят, а одна уходить не хочет… Но самое трудное надо обязательно додумать до конца… Бабушка…
Она так и уехала, не попрощавшись с бабушкой, а теперь вот пришла разлука. Надолго. Может быть, навсегда…
«Навсегда» — какое трудное слово!
У тебя, верно, тоже есть бабушка… Ее лицо покрыто морщинами, слабые ее ноги неуверенно шаркают по полу… Руки дрожат, и часто чай, который она несет тебе, выплескивается на блюдечко…
Ты с удовольствием целуешь маму… У нее гладкая кожа, веселые глаза; от нее приятно пахнет свежей водой и солнцем. Бабушку ты не целуешь… А как хочется бабушке, чтобы ты подошел к ней тоже, мой дорогой читатель, поцеловал, рассказал, что делается в школе, в пионеротряде, во всем том огромном мире, который плотно отделен от нее толщей каменных стен, — ведь она уже не выходит из дому, и ты единственная ниточка, которая может связать ее с кипучей жизнью родной страны. А ты увлеченно рассказываешь обо всем отцу, маме, соседке, а на ее вопросы отвечаешь отмахиваясь: «Так… ничего…» Дескать, какое тебе дело?
Есть дело, есть дело, мой дорогой читатель! Она живет обрывками твоих рассказов, услышанных из-за дверей. Она переживает, тревожится, радуется за тебя…
Сколько забот вкладывает она в твою жизнь! Заштопанные чулки, пришитая пуговица, свежее печенье… А кто это сделал? Бабушка.
Так идут годы. Бабушка стареет, твои интересы все больше уходят от порога дома в широкий, манящий мир, и все меньше его дыхания ты приносишь в тесную комнатку.
Ты совсем не замечаешь тех забот и ласки, которые изливаются на тебя, а от мелочей ты раздражаешься. Не так ступила! Уронила книгу! Разбила чашку! Три раза задала один и тот же вопрос… Ты уезжаешь, не простившись с ней, хотя успел погладить даже кота Ваську, и не оглядываешься на окна, где она стоит и смотрит тебе вслед и от всей души желает тебе счастливого пути…
И вот наступила разлука. Еще стоит в углу осиротевший столик. Еще стоят под кроватью мягкие туфли, в которых так неслышно двигалась она по дому, а ее уже нет… нет и нет; и тебе никогда, никогда не исправить своей несправедливости.
Так думала Лиля, лежа с открытыми глазами в темной комнате, где слышится тихое дыхание неспящих людей.
5. День раскололся
Утром все встали хмурые, невыспавшиеся, вялые. Не было ни зарядки, ни веселого умывания, ни шумного приготовления к завтраку. Все смешалось, смялось, рас-: сыпалось. Гера не вернулся. Костик повертелся, повертелся по участку и вдруг исчез. Василий Игнатьевич снова пошел к проселку, Анна Матвеевна растерянно сидела в кухне и не готовила, не убирала. Ребята входили, резали хлеб, мазали его маслом и не заикались о завтраке и обеде.
В столовой на окне висело одеяло, а в углу были свалены заплечные мешки, и никто не разбирал их, не вынимал из них сохнущий хлеб и не вспоминал о зубных щетках. Только Лиля, аккуратно одетая и вымытая, возмущалась беспорядком и пробовала что-то требовать от Анны Матвеевны, но та посмотрела на нее таким измученным взглядом, что девочка осеклась и замолчала. Таня у себя наверху, сидя у окошка, думала и думала… Думала о маме и о том, что все-таки ей придется взять на себя заботы о ребятах. «Ведь так нельзя… надо что-то решить, куда-то, может быть, пойти, спросить кого-нибудь… Вот вернется Василий Игнатьевич, он что-нибудь расскажет. Но здесь, в доме, пока такой разгром, беспорядок… Мама никогда бы этого не допустила… Она, конечно, знала бы, что надо сделать. А у нас вот ребята ходят голодные… Кто-то должен это наладить… Кто? Я. Больше некому. Я должна. А если меня не будут слушаться? Надо сделать, чтобы слушались. А если я неправильно буду делать? Нет, нет, я не могу одна. Геры нет, Лиля не помощник, она только критикует…»
А солнце поднималось над «Счастливой Долиной» так же, как и вчера и как неделю назад, так же запели птицы, не в лад закричал Одноглазый. Зеленой стеной стоял густой лес, не пропуская в здравницу ни шумов войны, ни недобрых вестей, ни чужих людей. И постепенно ребята оттаяли, успокоились; да что они и знали о войне? Пинька и Юра громко спорили, вспоминая кинофильмы и прочитанные книжки. Малышки на крыльце играли в «дочки-матери» — бессмертную игру девочек, прошедшую все эпохи — от первобытных времен до социализма. Анна Матвеевна пошла, наконец, в кладовую, чтобы сготовить что-нибудь к обеду.
