Ирина Карнаухова - Наши собственные
— А Сергей… а Лиля?
— Вы, кажется, слышали мое приказание?! — резко прикрикнул дядя Миша.
Ребята по одному неохотно входили в комнату, не смотрели друг на друга, молчали…
Анна Матвеевна отвернулась к стенке.
— Стройся… — сказал дядя Миша тихо.
И тут Хорри ворвался в комнату:
— Нашли! Нашли! Лилю Гера сюда несет.
— Несет? — ахнула Анна Матвеевна.
Гера вошел с Лилей на руках.
— Вот, — сказал он, — жива.
— А Сергей? — крикнул дядя Миша.
— В порядке. Она его на одеяле в лес ползком тащила. Понимаете, ползком, через кусты… Ногу подвернула и вот… руки изодрала… Спасла, дядя Миша, — захлебывался Гера, — спасла, спрятала, в землянке спрятала…
Юра удивленно заморгал глазами:
— Ты разве знала про землянку?
— Знала.
— А почему никогда не говорила? — подозрительно спросил Пинька.
— Но я никогда не выдаю чужих секретов.
Анна Матвеевна подошла к Лиле, сидевшей на диване, и внимательно посмотрела на нее:
— Вот ты какая… барышня наша… ленинградская…
Лиля застенчиво улыбнулась.
— Дядя Миша, — сказала она сконфуженно, — его перенести надо скорее; я не смогла удобно уложить. Вы извините, — я ведь слабая.
Прощание
Вот и уложили в могилу у самой землянки Костика-пастушонка и Василия Игнатьевича. Плотно утоптали землю, положили большой красный камень и осторожно перенесли сюда, в сосновый лес, белую березку. Незаметна могила для врагов, но друзьям всегда будет указывать путь белая свечка березки. Пройдут, отбушуют военные годы; вытянется, повзрослеет деревцо, четыре раза уронит лист на могилу и четыре раза снова покроет зеленым пухом тонкие ветви, а потом каждый год будет радостно шуметь, встречая друзей, которые в один и тот же день будут собираться под ее шатром. Откуда только не приедут они: из Ленинграда, из далекой тундры, из шахт Донбасса!.. С каждым годом станет пышнее береза и взрослее — люди. Но если кто-нибудь из них оступится или пошатнется, он вспомнит сейчас же о красном камне под белой березой и встанет на ноги. «За тебя отдали жизнь, и ты обязан прожить свою так же честно», — шепнет ему сердце.
— Смирно! — скомандовал дядя Миша, и вытянулись ребята и бойцы. Запомните, ребята, этот камень. Тут спит Костик. Он был настоящим солдатом и настоящим героем. Это он выполнял все наши поручения. И делал это спокойно и незаметно. А почти за каждым поручением, за каждым заданием стояла смерть, И она подстерегала его на посту. Разве он не мог бы остаться незамеченным фашистами, здоровым и живым? Но солдат умирает за других. Как солдат умер и Василий Игнатьевич, защищая Катю. И мы отдаем им воинские почести, пусть один — ребенок, другой — глубокий старик. Тихий салют!
Трижды бойцы подняли вверх винтовки и трижды пролетело по губам:
— Салют! Салют! Салют!
Вот и все. Теперь можно уходить.
Они уходят из дома, тщательно заперев двери и окна, проходят мимо колодца, мимо ноготков, побитых георгинов, волейбольной площадки…
Дядя Миша и Анна Матвеевна останавливаются у ворот, с которых сняли чугунный замок, и пропускают всех мимо себя.
Вот проходят Муся, Катя, Пинька, с котомками за плечами, с серьезными, но спокойными лицами; шагает Леша, для которого этот день был тяжелым порогом. Идут Юра и Хорри, забывшие все горести и с надеждой глядящие вперед. На лошади едут Таня и Лиля, Сергей, которого несут на носилках, все старается разглядеть спасшую его девочку, но Гера шагает у ее стремени и заслоняет Лилю.
И, глядя на проходящих мимо нее ребят, Анна Матвеевна сказала изумленно и задумчиво:
— Что это? Что это за дети такие?
Дядя Миша, обернувшись к ней, ответил просто:
— Обыкновенные, Анна Матвеевна, советские, наши собственные!
До свиданья, ребята, вы еще вернетесь сюда!
До свиданья, друзья!
1958
