Лора Уайлдер Инглз - У Серебряного озера

Белая лошадь осадила назад, закружилась на месте, снова осадила назад и вихрем помчалась по прерии к западу. Толпа бросилась к конюшне, и через минуту все как один поскакали за Большим Джерри и исчезли вдали.

Вокруг воцарилась глубокая тишина.

— Наконец-то! — сказала мама.

Они увидели, как папа вышел из лавки и зашагал к столовой. Десятник Фред вышел ему навстречу. Они немножко постояли и поговорили, а потом Фред пошел в конюшню, оседлал свою лошадь и галопом поскакал на запад.

Папа ухмыльнулся. Мама сказала, что не видит во всем этом ничего смешного.

— Молодец Большой Джерри! — со смехом проговорил папа. — Бьюсь об заклад, что он увел их безобразничать куда-нибудь подальше отсюда.

— Куда? — резко спросила мама.

Папа перестал смеяться.

— В лагере Стеббинса начался бунт. Там собираются рабочие из всех лагерей. Ты права, Каролина. Тут не до смеху.

Весь день в лагере стояла тишина. Лора с Мэри не пошли гулять. Никто не знал, что могло случиться в лагере Стеббинса и когда эта грозная толпа вернется обратно. Взгляд у мамы весь день был озабоченный, губы плотно сжаты, и время от времени она вздыхала, сама того не замечая.

Когда стемнело, рабочие вернулись. Однако в лагерь они въехали спокойнее, чем из него выехали. Они поужинали в столовой и улеглись спать в бараке.

До прихода папы Лора и Мэри не спали. Тихонько лежа в постели, они слушали, как за освещенной лампой занавеской папа разговаривал с мамой.

— Теперь не о чем больше тревожиться, Каролина. Все устали и успокоились. — Папа зевнул и присел, чтобы снять сапоги.

— Что они там натворили, Чарльз? Никто не пострадал? — спросила мама.

— Они вздернули кассира, — сказал папа, — а одного человека сильно избили. Потом его уложили в фургон для перевозки леса и поехали на восток искать доктора. Успокойся, Каролина. Мы должны благодарить судьбу за то, что так дешево отделались. Всё уже позади.

— Я не могу успокоиться, пока все это не кончится, — призналась мама. Голос у нее дрожал.

— Не надо расстраиваться, — сказал папа. — Ничего страшного нет. Насыпь почти готова, скоро все эти лагеря закроются и переедут в другое место, а будущим летом мы уже устроимся на своем участке.

— Когда ты его выберешь? — спросила мама.

— Как только закроются лагеря. Ты же знаешь, что я ни на минуту не могу оставить лавку.

— Да, Чарльз. А что сделали с теми людьми, которые… убили кассира?

— Его не убили, — сказал папа. — Дело было так. В лагере Стеббинса всё устроено точно так же, как здесь — контора находится в пристройке, и в нее можно пройти только через дверь в задней стене лавки. Другой двери там нет. Кассир сидел с деньгами в конторе за запертой дверью. Жалованье он выдавал через маленькое окошко рядом с дверью.

У Стеббинса жалованье получают триста пятьдесят человек, и все они, как и наши, хотели получить свои деньги по сегодняшний день. А когда им заплатили только по пятнадцатое, подняли шум. Почти у всех есть пистолеты. Они собрались в лавке и угрожали разнести ее в щепы, если им не заплатят всё сполна.

Началась потасовка, двое рабочих заспорили, и один ударил другого тяжелой гирей по голове. Тот рухнул наземь, его вытащили на улицу, но никак не могли привести в чувство.

Тогда толпа раздобыла веревку и бросилась ловить человека, который его ударил. Его загнали в болото, проискали там до полудня, но, к счастью, так и не нашли, потому что болотная трава была выше их голов, а его следы они наверняка сами затоптали. Когда толпа вернулась в лавку, дверь была заперта на замок, а того, кого ударили гирей, уже увезли на восток.

К этому времени в лагере Стеббинса собралось множество людей из всех окрестных лагерей. Они съели всё, что было в столовой, напились пьяными и принялись колотить в запертую дверь лавки, требуя, чтобы кассир открыл и заплатил им жалованье, но он им не отвечал.

Толпа из тысячи пьяных мужчин — штука опасная. Кто-то схватил веревку, заорал: «Повесить кассира!», и вся толпа подхватила: «Повесить его! Повесить!»

Двое рабочих забрались на крышу пристройки и пробили в дранке дыру. Конец веревки спустили с крыши, и вся толпа в него вцепилась, а те двое, что были на крыше, спрыгнули в контору и надели петлю на шею кассиру.

— Хватит, Чарльз. Девочки не спят, — сказала мама.

— Чепуха, ничего страшного не случилось, — сказал папа. — Они вздернули его наверх разок-другой, и он сдался.

— Значит, они его не повесили?

— Нет, он даже не очень сильно ушибся. Кто-то попытался высадить дверь лавки, но лавочник ее отпер, и тогда те, кто был в конторе, разрезали веревку и спустили кассира на пол. Он открыл окошко и заплатил каждому рабочему столько, сколько тот требовал. Многие рабочие из других лагерей ворвались в лавку и тоже получили деньги. О чеках никто не заботился.

— Как ему не стыдно! — вскричала Лора. Папа отдернул занавеску, но, не давая ни ему, ни маме вставить ни слова, Лора продолжала: — Зачем он это сделал? Я бы ни за что этого не сделала! Ни за что!

— Чего бы ты не сделала? — спросил папа.

— Я бы им не заплатила! Они бы меня не заставили! Тебя же они не заставили! — возмущалась Лора, стоя на коленях в постели и сжав кулаки.

— Та толпа была больше нашей. И у кассира не было Большого Джерри, который пришел бы ему на помощь, — объяснил папа.

— Но ты бы всё равно им не заплатил, — твердила Лора.

— Тш-ш! — остановила их мама. — Вы разбудите Грейс. Очень хорошо, что у кассира хватило ума отдать им деньги. Живая собака лучше мертвого льва.

— Нет, мама! Ты не можешь так думать! — прошептала Лора.

— Я думаю, что нельзя играть с огнем. Спите, девочки, — сказала мама.

— Скажи, пожалуйста, папа, — шепотом проговорила Мэри, — как он мог им заплатить? Откуда взялись деньги, если он уже выплатил им всё, что у него было?

— В самом деле, откуда он их взял? — спросила мама.

— Из лавки. Лавка там большая, и рабочие успели потратить там почти все свое жалованье, — сказал папа. — А теперь, девочки, послушайтесь маму и ложитесь спать.

Пока мама не задула лампу, Мэри с Лорой тихонько шептались под одеялом. Мэри сказала, что хотела бы вернуться на Тенистый Ручей. Лора ничего на это не ответила. Ей нравилось, что вокруг их маленькой хижины простирается огромная дикая прерия. Сердце у нее билось сильно и громко, а в ушах снова звучал злобный рев толпы и холодный голос папы: «Не подходите слишком близко». Потом она вспомнила потных людей и потных лошадей, которые строили железную дорогу. Они двигались в тучах пыли ровно и слаженно, словно в такт неведомой музыке. Нет, ей никогда не захочется обратно на Тенистый Ручей.

Крылья над Серебряным озером

Похолодало, и в небе появилось множество больших птиц. Куда ни глянь — с востока на запад, с севера на юг, — везде, сколько видит глаз, в голубом небе, размахивая крыльями, носились птицы.

Вечером они спускались с неба, чтобы отдохнуть на водах Серебряного озера.

Там были большие серые гуси. Там были белоснежные казарки, которые казались полосками снега на кромке берега. Там были всевозможные утки — большие кряквы с переливчатыми лиловыми и зелеными крыльями, с черно-серыми спинками и красными головами; были чирки, попадались также цапли, пеликаны, журавли и много разных других — папа даже не знал, как они называются. Словно тысячи перчинок, воду густо усыпали маленькие черные нырки. Когда щелкал выстрел, они вниз головой бросались в воду, в один миг исчезали в глубине и могли очень долго там оставаться.

Птицы переговаривались на разные голоса, а потом устраивались на отдых. На долгом пути с севера на юг за ними все время гналась зима. Они знали об этом и потому вылетали пораньше, чтобы по дороге отдохнуть. Всю ночь они спали на воде, как на мягкой постели, а с рассветом взмывали в небо и на своих сильных крыльях плыли дальше на юг.

Однажды папа принес с охоты огромную белоснежную птицу.

— Мне очень жаль, Каролина, — огорченно сказал он. — Если б я знал, что это лебедь, я не стал бы в него стрелять. Я не знал, что лебеди летают.

— Теперь уж ничего не поделаешь, Чарльз, — сказала мама.

Все с сожалением рассматривали прекрасную, белую как снег птицу, которая никогда больше не будет летать.

— Пойдемте, — сказала мама. — Я ощиплю перья, а ты, Чарльз, сними кожу, и мы высушим ее вместе с лебединым пухом.

— Этот лебедь больше меня, — сказала Кэрри.

Когда папа измерил убитого лебедя, оказалось, что между концами его белых крыльев целых восемь футов[7].

В другой раз папа подстрелил пеликана и принес показать маме. Он открыл его длинный клюв, и из кожаного мешка под клювом вывалилась куча дохлой рыбы. Мама сразу прижала к носу фартук, Кэрри с Грейс тоже быстро заткнули себе носы.