Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
– У многих бывает, – сказал я.
– Нет, не у многих, – не согласилась Дрондина. – У этой тетки шныровской как кишки зашили, так она сразу на конкурс поедателей яиц записалась. И победила! Порода такая…
Предателей яиц, послышалось. Она записалась на конкурс предателей яиц, и у нее залипли кишки.
– Ладно, пойдем.
– Да не хочу я ее искать, – отмахнулась Дрондина. – Сама себя пусть ищет. Пусть ее коза ищет. Одна коза другую кОзу!
Дрондина налила себе еще чаю.
– А зачем ты пришла тогда? – не понял я. – Я хотел отдохнуть…
– Мама попросила, – пояснила Дрондина, огляделась и добавила шепотом. – Мама боится, что Шнырова повесится. Ну, или утопится. Сам знаешь, какая она дура, а мы потом отвечай…
Дрондина покраснела. Кажется, стыдно ей было.
– Лично я думаю, что ни фига она не утопится, – заявила Дрондина. – Она только врать умеет, спряталась, наверное, на чердаке, семечки клюет, да смотрит, как бабка бесится….
– Пойдем, поищем все-таки.
Дрондина скривилась.
– Сам говоришь, если она в Москву рванула, то не догнать.
Я покачал головой.
– Шнырова не дура, – сказал я. – В Москву-то зачем?
– К папочке. Она ведь давно в Москву собиралась, папочка у ней там стройбашит…
– Она отца теперь ненавидит, – сказал я. – Так что не в Москву.
– Она могла и просто так сбежать, – продолжала спорить Дрондина. – Для удовольствия. Побегать. Кому в дурдоме жить хочется?
Надоело с ней пререкаться. Шнырову лучше найти. Психика у ней вскипела, похоже, с этим не шутят.
– Хорошо, Наташ, я понял, – сказал я. – Ты тогда домой иди, скажи бабке Шныровой, что я пойду искать.
Я надел рюкзак и отправился искать Шнырову. Я примерно представлял, где она.
Через холм возвращаться не хотелось, двинул вокруг, в обход с южной стороны. Дрондина, само собой, следом потащилась. Догнала, взяла котелок с остатками ухи и окунями.
Пусть и Дрондина, мало ли что, может и пригодиться.
С южной стороны склон переходит в долгое поле, тянущееся километра на три и с запада упирающееся в лес. Лес постепенно подъедает поле елками, елки небольшие, метра в полтора, красивые, я тут на Новый год всегда выбираю. Дрондина не отставала, ругалась, что вместо того, чтобы вышивать крестиком водопад Виктории, она ищет в полях всяких ненормальных, лишь ненормальные ищут в полях ненормальных.
– Но мы ее все равно не найдем, – приговаривала Дрондина. – Тут хоть летучую тарелку можно спрятать. Шнырова пропала… Нет! Вот как было!
Ничего таинственного, Шнырова взяла лопату и стала ее точить. Бабушка спросила – зачем ты лопату точишь, а Шнырова так расхохоталась – ха-ха-ха – ха-ха-ха, зловеще, короче, так что старуха все поняла – чердак поехал. Бабка не стала время тянуть, достала психическую рубашку…
– Смирительную, – машинально поправил я.
Да-да, смирительную, она ее всегда с собой на всякий случай возит, привычки сложно побороть. Так вот, едва дурдом-старуха достала смирительную рубашку, Шнырова все просекла и ударилась в бега.
– И теперь мы ее ищем. Зачем? Комары заедят – вернется.
Сказала Дрондина и понюхала котелок.
– Слушай, Граф, давай я с тобой тоже на рыбалку схожу как-нибудь? Мы с папкой зимой раньше ходили. Щук на жерлицы ловили.
– Можно и сходить…
– Но Шнырову не бери. Она всю рыбу распугает.
Это точно. Это понятно.
С южной стороны Туманный Холм выглядит особенно красиво. Если отойти в поле подальше, то возникает забавная иллюзия – поле начинает казаться дорогой, ведущей вверх. Вокруг все словно исчезает, только поле, только гора, тополя на горизонте. Если разогнаться хорошенько, то можно взлететь.
Раньше здесь рожь сеяли, и было еще красивее, сейчас пустая трава с елками, но впечатление производит. Туманный Лог разный со всех сторон и разный в каждое время года. Когда обходишь вокруг холма, словно путешествие кругосветное совершаешь.
Я остановился посмотреть, и Дрондина, но не смотрела, а окуня слопала.
– Шныровские всегда семью бросали, – сказала Дрондина, ковыряясь в зубах костью. – Бессовестные люди. Их всегда на ярмарках буцкали.
– На ярмарках?
– Угу. На ярмарках, кино когда привозили, на проводах зимы, в день урожая. Шелупонцы шныровские. У них и фамилия от этого происходит – «шмырить», это значит «пинками прогонять». А ты знаешь, что они саму Шнырову в детдом сдавали?
– Вранье, – возразил я.
– Да точно, – заверила Дрондина. – Семь лет назад, когда их папаша забухал, они сдали Шнырову в интернат. А потом ее бабка забрала и на себя оформила, чтобы пособие получать. Они только и ждут, где государство обобрать.
– Сплетни, – снова возразил я. – Никто ее не сдавал в детдом. У нее нога просто кривая была, она в больнице лежала с аппаратом. Ногу выпрямляли…
– Так они и сейчас у нее кривые! – радостно подхватила Дрондина. – Если лягушку за жабры поднять, чтобы лапы болтались – как раз Шнырова получится.
– Пойдем лучше, – сказал я
– Сам же остановился, – пожала плечами Дрондина. – Пойдем, мне чего…
Мы приблизились к опушке леса, и Дрондина догадалась.
– Мы что, к колоколу? – спросила она. – Зачем? Ты что, думаешь, она там?
– Ага.
Дрондина вздохнула.
– Ладно-ладно, – сказала она зловеще. – Поглядим.
На опушке еще краснела земляника, вскипевшая, но сладкая, и мы в ней, конечно же, увязли, и, наверное, полчаса ели, так что голова заболела и в сон повело, землянику или мед лучше есть ближе к вечеру.
А в лесу черника, как раз набравшая сахара и сока, Дрондина предложила поесть и черники, но я напомнил, что черника, земляника и окунь с утра – это неизбежный понос в обед. Дрондина от черники воздержалась, но спросила, зачем Шныровы держат козу.
– Для молока, – ответил я.
– Для молока?! Как же! Она же не доится! Жрет, как лось, а не доится. Все в рога! Они ее для рогов держат! А вообще все, что с Шныровыми соприкасается, все бесполезное делается. Помнишь, они свинью завели тогда, еще до козы…
Дрондина стала рассказывать про участь свиньи, которая до козы, но которая была не менее бестолковой, и не жирела, а наоборот, тощела, и напоминала саму Шнырову, свинья-вешалка, свинья-велосипед. Шныровы решили, что она больна свиным гриппом, есть нельзя, взяли и выгнали свинью со двора
