Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
– Бедная свинья одичала и где-то бродит тут…
Дрондина подобрала кусок алюминиевой проволоки и стала сворачивать разные фигурки, то рыбку, то ножик, то длинную трехногую табуретку, и да, эта табуретка у нее напоминала Шнырову, а потом одна нога отломилась и Дрондина сделала из нее хвост. А потом собачку. И опять собачка на Шнырову походила, Дрондина плюнула и выкинула ее прочь.
– А мы в Тунис поедем осенью, – сказала Дрондина. – Наверное, в сентябре. Папа сказал, что он зарплату получит – и поедем. Дай, попью.
Дрондина взяла у меня чайник и попила из носика. Затем набрала хорошенько воздуха, перед тем, как повторить, что они поедут в Тунис, а Шнырова поедет в дурдом. Но я опередил.
– Слушай, а ведь Саша твоя сестра, – сказал я.
Дрондина поперхнулась чаем и закашлялась, так что мне пришлось постучать ей по спине.
– Мы не сестры, – просипела Дрондина, откашлявшись. – Никакие мы не сестры!
– Разве?
– Абсолютно! – Дрондина от возмущения плюнула под ноги. – Троюродность почти не считается. Какая она мне сестра?! Да я с ней на одной грядке…Да я когда рядом прохожу – дыхание задерживаю! От нее козой за километр несет! Сестра…
Дрондина замолчала, остановилась, указала пальцем.
– Пришли, кажется, – вздохнула Дрондина. – Вон, развалилась, сестричка…
Шнырова сидела у колокола. Сидела, ничего не делала. Рядом с ней валялась лопата.
– Я тебе говорила, что не надо ее искать, – прошептала Дрондина. – А вдруг она по-настоящему чиканулась? Видишь, лопата у нее? У них же все чиканутые, если в дурдоме не лежал, значит, не настоящий Шныров. Ты знаешь, почему ее папашу из армии выгнали?
Напал на прапорщика, покусы третьей степени. Ничуть не сомневаюсь.
– Пойдем отсюда, Граф, – попросила Дрондина. – Скажем бабке, где искать, пусть сама ее забирает. Я не хочу лопатой огрести…
Дрондина потянула за руку.
– Погоди, надо посмотреть…
– Да что тут смотреть? Видно же, что жива…
Дрондина замолчала, точно вспомнив о чем-то.
– А хотя ладно, давай посмотрим, – согласилась вдруг она.
Мы подошли поближе. Шнырова сидела возле колокола, привалившись спиной к меди, вытянув ноги, независимо сложив руки на груди.
– Привет, Саш, – сказал я. – Чего ты тут сидишь? Там, дома, тебя бабушка ищет.
Шнырова пожала плечами. Она сидела, закутавшись в большую, не по размеру кожаную куртку. Лицо у нее… Больное. Она и так тощая, и острая, а сейчас… румянец. И на скулах кожа натянулась, когда в книжках пишут про красавиц с чахоточным румянцем, всегда упоминают про натянутую кожу на скулах, так вот, у Шныровой была натянута кожа. И блестела. Да ладно, Шнырова весьма и весьма напоминала зомби. Зубы и те заострились. Наверное, она на самом деле заболела. Простудилась, или… Или еще чего там, мало ли. Не спала давно. Песни сочиняла.
Я улыбнулся. Представил, как Шнырова сидит возле окна, тренькает на гитаре и сочиняет песни. Про одноклассников. Про Медею. Про Дрондину, про меня. Песни эти исключительно бездарны. И этим хороши. Пожалуй, я бы послушал.
– Шнырица, а что ты тут вообще делаешь? – мстительно спросила Дрондина. – А, колокол… В колокол приходила звонить? А он не звонит, ай-ай-яй… А золотую рыбку ловить не пробовала?
Дрондина уселась на пень, сняла крышку с котелка, достала окуня. Надо было выкинуть эту уху, чего я ее потащил… Хотя ее Дрондина потащила.
Я собрался с духом. Надо разруливать это дело.
– Саша, я с тобой поговорить хотел.
Не знал, о чем с ней говорить, что тут скажешь…
– Саша, я хотел с тобой посоветоваться, у меня тут одна проблема…
У меня две проблемы. Уже давно у меня две проблемы.
– Да брось ее уговаривать, Графин! – Дрондина взялась за окуня. – Она же непробиваемая! Хуже дуба!
И эта туда же. Нашла время окуня жрать.
– В Москву! – мечтательно вздохнула Дрондина. – В Москву перееду! Схожу в Ай-Макс, схожу в Макдональдс, чикен макнагетс, биг тейсти и все дела…
Дрондина ела окуня.
– Вот тебе чикен макнагетс, – Дрондина показала Шныровой фигу. – Вот тебе пепси-лайт…
– Саша, послушай, у меня есть одна идея…
– Вот тебе золотая рыбка! – Дрондина швырнула Шныровой окуневый скелет с головой. – Лови!
Шнырова дышала в ладони.
– Так тебе и надо, – сказала Дрондина. – Это вам за все! За все, что вы нам всегда делали! Всегда нам вредили, вот вам и воздалось!
Шнырова поежилась, подняла рыбий скелет, разглядывала.
– Надо было давно вас из Лога выгнать, – продолжала Дрондина. – Достали…
Шнырова задохнулась, как астматик, и несколько секунд дышала, набирая воздуха. Я думал, она скажет что-нибудь, но она словно подавилась воздухом, потерла горло.
– Вот лучше и молчи, – сказала Дрондина. – Мы от тебя ерунды наслышались на сто лет вперед!
Шнырова быстро скомкала скелет окуня и засунула в рот. Стала жевать.
– Перестань… – прошептала Дрондина.
Испуганно. Да я и сам испугался. Потому что… дико.
– Перестань! – крикнула Дрондина и топнула ногой. – Скажи ей, пусть она перестанет это!
– Саша! – попросил я. – Прекрати, пожалуйста…
Шнырова начала смеяться.
– Не надо, Саша!
Она смеялась, на губах кровь и рыбьи кости. Истерика. Истерики вот не хватало.
– Прекрати, дура! Прекрати!
Я взял Шнырову за плечи и хорошенько встряхнул. Бесполезно, Шнырова продолжала смеяться, кашляла костями.
Тогда я размахнулся и…
Я хотел по щеке ее хлопнуть. Чтобы в себя пришла. Как в кино. Но не смог. Просто звонко хлопнул в ладоши у нее перед лицом.
Шнырова вздрогнула. Словно током ее ударило.
Дрондина шагнула назад, опрокинула котелок с ухой, окуни вывалились на мох и пялились пустыми белыми глазами.
– Правильно! – крикнула Дрондина. – Врежь ей!
– Давай, Васькин, бей! – крикнула Шнырова. – Не стесняйся! Ты же тут хозяин! Бей!
– Саша, успокойся…
А я устал. Устал их всех успокаивать. Как они меня…
– Бей, Васькин! Давай! По морде!
Шнырова чуть наклонилась, подставляя лицо.
– Ну, чего ты?! Не стесняйся! Лупи! Тебе понравится!
Голос у ней сделался чужой, заискивающий, такой Шныровой я никогда не слышал.
– Гадина! – крикнула Дрондина. – В психушку собирайся!
Затошнило, сильно, очень сильно.
– Ну что ты, Васькин! Не бойся! Бей!
Я отскочил. Заорать захотелось.
– Перестань, – попросил я.
Взбесились…
– Ну
