Владимир Добряков - Король живет в интернате
А Митяй все не сдавался.
— Ну и что же, зато у нее там целый кружок. Пусть они и меряют сад, планируют. Конечно! Зачем же тогда кружок? Только на бумаге, значит? А как трудная работа — и нет их…
Толстые губы Митяя медленно и презрительно шевелились, рыжие брови, наоборот, оставались неподвижными и насупленными. На него неприятно было смотреть. Сердясь, Кузовкин быстро поднялся и заходил по комнате.
— Вот что, Шашаев! Я вижу, ты не хочешь понимать простых вещей. Так слушай! Если желаешь заслужить доверие товарищей, их уважение, то кончай с прежней жизнью! Помаленьку, полегоньку, моя хата с краю — так не пойдет! Потому и даем тебе возможность проявить себя на большом деле…
Он еще говорил о радости быть в коллективе, о том, как обогащается жизнь человека, когда он живет общими интересами, но Митяя слова воспитателя как будто совсем не трогали. Его лобастая, упрямо склоненная голова, казалось, говорила: «Доверие! Уважение! Жил без них, и еще проживу!»
Исчерпав запас доводов, Кузовкин сказал:
— А насчет нашего предложения подумай. Серьезно подумай. Большое дело доверяем.
— Ладно, подумаю, — буркнул Митяй и, обождав секунду, спросил: — Можно идти?
— Да. Больше не задерживаю.
И в этот вечер долго горел свет в кабинете директора. Среди многих забот нашлось время подумать и о Шашаеве — что дальше делать с ним?
— Что-то я не верю в этот эксперимент с садом, — говорил Кузовкин. — Представляете, Сергей Иванович, хотя бы любопытство шевельнулось в нем. Ничего! Все хорошее в душе Шашаева спит. Да и есть ли это хорошее?
— Есть! — убежденно сказал директор. — Ведь расплакался тогда, искренне расплакался. И сколько о себе рассказал! А ведь за язык не тянули. Какого вы мнения, Раиса Павловна?
Воспитательница с улыбкой взглянула на сумрачное лицо Кузовкина.
— Мне кажется, Леонид Данилович слишком спешит увидеть всходы. Но они будут. Надо ждать. Даже на камне растет трава.
Даже на камне растет трава
Это Раиса Павловна сказала, что на камне растет трава? Да где она видела? Прошла неделя и — хоть бы травинка! Митяй стал еще более угрюмым и молчаливым. Он по-прежнему не желал записываться ни в какой кружок, сторонился ребят и по-прежнему вздыхал, когда надо было взять в руки щетку или тряпку.
Но… Да, было маленькое «но». Такое маленькое, что пока его никто не мог заметить.
Каждый вечер соседи Митяя по койке — Андрей и Толя — после отбоя еще несколько минут шептались о всяких технических премудростях. Теперь Андрей считался «мастером на все руки». На выставке лучших работ красовался и его молоток, он уже заканчивал третью модель для физического кабинета. Толя продолжал работать над радиоуправляемым катером. Друзьям было о чем посоветоваться.
И вот, слушая их озабоченное перешептывание, Митяй не спешил, как бывало раньше, повернуться к ним спиной, а смотрел в темный потолок и думал. Думал о том, что если бы захотел, то утер бы нос и Андрею, и Толе, и всем другим ребятам. Спланировать на двух гектарах сад — это не какую-то там штуковину припаять! Но он за славой не гонится. Зачем? Лишние хлопоты, беготня, обязанности. Проживет и без этого.
И так во всем. Начнут кого-то хвалить, а Митяй лишь губы кривит. Со стороны кажется, что сердится, — ничуть нет. Это он усмехается: «Подумаешь, герой! Подвиг совершил! Расхваливают! Да если бы я захотел…» Или поведут на классном собрании речь о том, что вот теперь ребята стали жить дружнее, подтянулись в дежурствах, завоевали первенство по настольному теннису — это все хорошо, однако есть еще отдельные ученики… И среди этих «отдельных», как обычно, называют Шашаева, Маркину… А Митяй на это никак не реагирует, только снова повторяет про себя: «Да если бы я захотел…»
Но всему приходит конец. На уроке физкультуры, прыгая через «козла», Митяй крепко засел на его крутой кожаной спине. В зале дружно рассмеялись. Учитель улыбнулся:
— Ну и ленивый — прыгать разучился! — И добавил: — С такими бицепсами и грудью — мировые рекорды штурмовать, а ты… Давай-ка помогу, а то и не слезешь. — Учитель протянул обескураженному Митяю руку. Но Митяй не принял руки. Соскочил на пол и, красный, насупленный, пошел в конец шеренги.
Ай-ай, конфуз! Неужели и сейчас спрячется за спасительными словами «Если бы я захотел…»? Нет, на этот раз не вспомнил о них. По-настоящему обиделся. Чуть не до крови закусил губу. Подумал зло: «Смеетесь! Ну, ладно, обождите!»
Наконец-то проняло Митяя. Да и сколько можно терпеть: «Ты неспособный, ленивый, ты хуже всех!» Что он — каменный?
А тут еще Кузовкин повстречался во дворе. Преградил дорогу.
— Ух, какой жаркий! Будто лето ему. — И спросил, застегивая пуговицу на его пальто: — Что с садом надумал? Время не ждет. Берешься?
Опустив глаза, Митяй коротко кивнул.
— Вот и молодец! — обрадовался воспитатель. — Заходи вечерком, потолкуем.
А ребята будто нарочно, чтобы он не передумал, в который раз начинали вспоминать:
— Ну и потеха! Как ты козлика оседлал!..
Чтобы никого не видеть и не слышать, Митяй, едва дождавшись конца обеда, вышел на улицу. Было холодно. Гудя вверху телеграфными проводами, со стороны леса дул острый холодный ветер. Переметал по гладкой дороге мелкий, точно манная крупа, снег, укладывая его вдоль заборов длинными косами. Впереди Митяя прыгал серый тонконогий воробей — искал пропитания. Он очень хотел есть и надеялся на удачу. Но укатанная дорога была пуста, гола. Воробей прыгал и прыгал.
Гудели, стонали провода. Ветер забирался под воротник. Митяю сделалось до слез жалко себя. Почему они смеются? Что он — не как все? Просто такая жизнь у него. Попробовали бы сами…
Озябший воробей что-то нашел. Клюнул раз, другой, покосился на Митяя и, схватив добычу, полетел домой. Митяй проводил его взглядом и вдруг вспомнил, себя совсем маленьким. Ему было пять лет. Один раз, он чуть не заблудился в пургу. И отошел-то недалеко от дома. Он тогда страшно испугался. Ветер выл, точно стая волков; снег валил такой густой, что кругом не было ничего видно. Митя сбился с дороги и не знал, куда идти. Хотел кричать, а ветер будто ватой забивал рот. Он думал, что умрет или замерзнет. Его нашел Барин. Черный и лохматый, он вихрем налетел на него, вмиг облизал лицо и залился радостным лаем. Дома Митю уложили на теплую печку, напоили сладким и пахучим чаем. А потом мама держала его руку в своей и долго рассказывала сказку…
А теперь, если с ним что случится, никому и дела не будет, никто о нем и не вспомнит… Но тут же другой, внутренний голос перебил:
— Неправда! А разве Кузовкин и Раиса Павловна не думают обо мне? Думают.
— Ну и что! Нужна мне их забота! — фыркнул сам на себя Митяй. — И без них не пропаду. Вот план сада сделаю — посмотрим, что вы все запоете!
Обогнув территорию интерната, Митяй увидел пустынный пологий склон холма. Деревья не росли на нем, лишь кое-где торчали из снега голые кусты. Внизу холм огибала лента шоссе. Вот как раз по шоссе и можно сажать. Ого, садище будет! Митяй прикинул на глаз, перемножил в уме цифры. Деревьев пятьсот — шестьсот. Еще хорошо бы крыжовник посадить, красную смородину…
Начинало смеркаться. Митяй побрел обратно. Ребятам он, конечно, ничего говорить не станет. Будет себе потихоньку желать свое дело. А когда все будет готово — пусть поахают.
Без большой охоты отправился он вечером к Кузовкину. Но когда воспитатель вынул из ящика стола коленкоровую папку с красными завязками и подал ее Митяю, у того вдруг на мгновение вспыхнули глаза. На папке был приклеен квадратик бумаги, на нем четко выделено: «Генеральный план пионерского сада».
Подчеркивая значительность минуты, Кузовкин торжественно сказал:
— Все материалы будешь хранить здесь. Первым долгом сходи в областную библиотеку и подыщи литературу. Вопрос не из легких. Сад на юго-западном склоне холма. Много солнца. Нужно выяснить, какие лучше сажать деревья. Яблони или груши, вишни или черешни…
— Черешни ни к чему, — заметил Митяй. — Пользы в них мало, сладкая водичка.
— Вот как? А я и не знал. Затем надо посчитать, сколько заготовить удобрений, каких? Все должно быть продумано. Сад это, как дом, не на год-два, а на десятки лет. План сада нанеси на бумагу, укажи, где и что сажать. Потом обсудим на расширенном совете, наметим сроки, распределим обязанности. Вот еще десятиметровая рулетка тебе. Без нее не обойдешься… Ну, — весело спросил Кузовкин, — не боишься? Справишься?
Митяй озадаченно почесал в затылке. Что и говорить — работенки хватит.
— Ничего, — положив руку ему на плечо, успокоил воспитатель. — Я тебе помогу. Завтра вместе пойдем…
Никому не показывал Митяй свою коленкоровую папку, никому ни о чем не рассказывал, однако через несколько дней ребятам все стало известно. Когда Митяй понял это, он вытащил из тумбочки папку, но не стал ее показывать и хвастаться. Просто, уже больше не таясь, он деловито расхаживал с ней по интернату и, кажется, совсем не желал замечать почтительных взглядов тех, кому удавалось прочесть на ней четкие буквы: «Генеральный план…» В свободное время Митяй читал толстую книгу по садоводству или делал в тетрадке какие-то подсчеты. В своем поведении он мало изменился. Но теперь его замкнутость и молчание даже нравились ребятам. Нос кверху не дерет. Правильно!
