Михаил Коршунов - Воскресный день
— Спичкин у меня.
— Допустим. А если я не про математику, а про твои чувства?
Кирюша совсем как Николай Иванович дернул плечами.
— И что ты скажешь? Жду умных слов.
Кирюша молчит, не знает, что ответить.
— Может, у тебя хватит наглости заявить, что я некрасивая? Что я пустая расфуфырка? Что тебе со мной неинтересно, скучно? Ну? Карандаш!
— Чего ты к нему пристала? — но выдерживает Трой.
Николай Иванович наблюдал за Люськой, и даже он не понимал, где она шутит, где говорит серьезно, пока Люська в открытую не начинала смеяться.
— Посмотри на них, — обращалась она к Николаю Ивановичу, — до чего наивны. Доколумбовая Америка!
— Они тебя любят оба. И это замечательно, — говорит Николай Иванович. Он твердо знал, что это замечательно, когда тебя любят, когда есть кому тебя любить.
— Держу в почтении и страхе. — Люся с силой надкусила печенье. — Любят как плантатора, из-под палки.
Фотография Люськина готова. Курьез! Наваждение! Фотография цветная, и совсем другое изображение! Ну эта Люська — невозможное существо — только успевай поражаться. Рот слегка полуоткрыт, затаил улыбку. Волосы, сверкнув и взлохматившись, взлетели. Как? Отчего? Люська их старательно выглаживала гребнем. Взлетели, и все тут. Плевать они хотели на гребень. На плече не цветок, а странная большая птица розового цвета. Так получилось, и даже это лучше. Есть, говорят, где-то розовые чайки. На севере. Одной рукой Люська придерживает собаку, другую опустила и держит в ней гребень. Собака смотрит куда-то выжидательным взглядом и этим подчеркивает непринужденность происходящего на фотографии.
Снимок занимал центральное место на столе у Николая Ивановича, был прислонен к настольной лампе. Днем снимка касалось первое весеннее солнце, вечером его согревала настольная лампа. Однажды Николай Иванович достал свою фотографию, школьную. Поставил рядом с Люськиной и долго смотрел. Воспоминание о себе далеком, совсем таком, как Люська сейчас.
Откуда бы он хотел начать жизнь заново, с какого возраста? С такого, в каком он на этой фотографии в испанской шапочке, Или постарше? Чем старше, тем разумнее, казалось бы. «То-то, сейчас я разумный, хоть куда, — с горечью подумал Николай Иванович. — Чем дальше, тем хуже». И как незаметно из стареющего мальчика он превратился в простого старика. В школе у него была любовь — одноклассница, конечно. Прежде, в далекие годы, влюблялись в одноклассниц. Девочка она была крупная, носила модные, по тем временам, бурки и кубанку. Он, Коноплястый, ходил в своей испанской шапочке и, чтобы шапочка была испанской, дома пришили кисточку от коробки из-под духов. Шапка получилась вполне испанская. Николаю Ивановичу хотелось пойти погулять с одноклассницей, показать, что он дружен с ней. Ни разу даже рядом не прошел. Потом он ее увидел с другим мальчиком. Они шли на виду у всех.
О чем думает, что вспоминает! С возрастом становишься глупым, и тебя уносит все дальше в глубь твоей жизни…
Круг обязанностей Зои Авдеевны был прежним, новые обязанности не возлагались: не надо было ходить за печеньем, изюмом, кукурузными хлопьями. Николай Иванович нагружал этим портфель, когда торопился теперь домой с работы, со своего строительного склада, бежал, спешил, но успевал посетить необходимые магазины. В фирменной палатке у метро покупал Люське бутылочку пепси-колы, синтетической воды, как считала Зоя Авдеевна. Он же, Николай Иванович, принимал кости от соседей. С Люськой у Зои Авдеевны установились отношения в стадии временного урегулирования конфликта, но уступать хотя бы пядь земли на кухне Зоя Авдеевна ни за что но хотела. Переставляла, перепрятывала сахар, соль, чай, чашки, ложки, вилки, тарелки, веник, хлеб, кастрюли, сковородки: сбивала Люську с толку и этим подчеркивала свою необходимость из принципа — «Но позволю девчонке взять надо мной верх!». Требовала, чтобы веник но стоял, а лежал, если замечала, что Люська добиралась до него и пользовалась им. Чтобы кастрюли стояли в шкафчике на полке с перевернутыми на них крышками, если тоже замечала, что Люська добиралась до кастрюль и пользовалась ими.
Николай Иванович в отсутствие Люськи часто сдавался на милость победителя, а победитель в эти минуты был не только суров, но и насмешлив: «Вы должны знать мать, иначе невозможно иметь дочь!»
Заступницей Люси была лифтерша Нюра.
— Признал он ее, Зоя, хоть как ты ни бушуй.
— У меня от нее крапивница, — фыркала Зоя Авдеевна.
— Неопасно, — улыбалась Нюра. — Что ты девочку пустяками мучаешь? И Николая Ивановича.
— Кто их мучает?
— Ты.
— Мальчишек водит полную квартиру. Собаку таскает. Я ее мучаю!.. — опять фыркала Зоя Авдеевна.
Потом Зоя Авдеевна начинала мыть подъезд и устилать его разломанными картонными коробками, которые теперь всюду в подъездах заменяют половики. Картонные коробки были с заграничными надписями. Это нравилось Сапожкову, он с удовольствием прочитывал и говорил:
— Сильный сюжет.
Глава 4
Их первый совместный выход в город. Николай Иванович вышагивал в фетровой, подновленной в чистке шляпе и в подновленном в чистке пальто. Люська — в своей полосатой кепке. Поводок держала небрежно, будто на нем была собака редкостной породы. Собака между тем застревала в ногах у прохожих, цепляла ошейником плетеные сумки, запутывалась в детских колясках, и пока Люська возилась с собакой, распутывала, вынимала, отцепляла, Николай Иванович приподнимал шляпу и просил извинения. Пеле ударился о тяжелую урну, Николай Иванович не выдержал и сказал:
— Не понимаю, какой он все-таки спортсмен.
— Ты не видел его в деле.
— Ну и что он в деле?
— Очень хорош. Только горячится.
Пеле поскользнулся на апельсиновой корке и едва не упал.
— Хочешь, Уксуса приведу?
— Кто такой?
— Еще форвард.
— Может, не надо?
— Почему? Ты постепенно познакомишься со всеми моими друзьями. Они устроят разминку у тебя на глазах в квартире. Мяч я принесу.
Николаю Ивановичу стало жаль пусть и плохонькую, но целую пока что квартиру — досталась она ему нелегко, в конце жизни малогабаритная, однокомнатная.
— У тебя много форвардов?
— Много. Кубик, Шарик. Играют двое на двое. Пеле хочет мороженое. Нам на двоих одно.
— На улице зимой?
— Тогда два на троих возьмем.
Почему два на троих — Николай Иванович не понял. Детям, кажется, нельзя есть зимой на улице мороженое. Это воспоминание было у Николая Ивановича из старых запасов, когда он жил в коммунальной квартире, населенной детьми, и невольно был в курсе принципов воспитания.
— Как у тебя горло?
— Смотри.
Люська остановилась посредине тротуара, открыла рот, растянула его даже пальцами, высунула язык и заголосила, чтобы он лучше увидел горло.
Передохнула. Потом снова. Очень смешно и громко.
Николай Иванович оглядывался, стеснялся. Люська взрослая, Люська девочка. Николая Ивановича мгновенные перемены смущали, сбивали с толку, он терялся, не успевал перестраиваться. В Люську с размаху врезался парень с сумкой Adidas.
— Чего ревешь белугой!
— Я белуга? — Люська ткнула поводок Николаю Ивановичу, смерила парня взглядом. — Ах ты, Адидас несчастный! Японский поклон — начали!
— Чего начали? — оторопел парень.
— Приемы!
Парень отмахнулся от Люськи сумкой и скрылся.
— Понял? — спросила Люська Николая Ивановича.
— Не понял.
— Вначале кланяемся по-японски… — Люська поклонилась по-японски, как она считала. — Делаем магические жесты… — Тоже, как она считала:
Николай Иванович, не менее оторопело, чем Адидас, смотрел на Люсю.
Их окружили любопытные.
— Ладно, — сказала Люся и взяла у него поводок. — Научу потом — адское каратэ.
Николай Иванович впервые пожалел, что нет здесь сейчас Зои Авдеевны, может быть, она сумела бы обуздать Люську. Осторожно спросил, когда Люся уже окончательно успокоилась:
— Если вместо мороженого купим что-нибудь другое?
— Сегодня хочу мороженого. Как у тебя самого горло? Еще с гландами?
Николай Иванович испугался, что Люся начнет проверять у него горло, быстро ответил:
— С гландами.
— Надо есть мороженое, пока ты с гландами.
— Ты так думаешь?
— Я знаю.
— Не наоборот? — засомневался Николай Иванович.
— Раньше было наоборот, а теперь нет. Теперь все наоборот, что было раньше. — Люся уже сворачивала к будке с надписью «Мороженое». Она давно заприметила будку.
— Постой здесь с Пеле, я куплю. Ты не знаешь ассортимента.
Николай Иванович дал Люсе деньги и остался стоять с Пеле. Пеле начал себя вылизывать — забрызгался, что ли, когда поскользнулся на апельсиновой корке?
Люся вернулась с двумя простыми вафельными стаканчиками.
