Михаил Коршунов - Воскресный день
Николай Иванович глубоко вздохнул. Накручивал на руку поводок, совершенно забыв, что к другому его концу прикреплена собака. Вытащил из-под себя собаку, предмет лежал перед ним, вяло наклонив голову. «До чего обделен природой», — подумал Николай Иванович. Неизвестно, что думала собака в отношении Николая Ивановича. Может быть, то же самое. Они посидели молча несколько минут, привыкая друг к другу. Николай Иванович начал разматывать поводок, и собака вновь водворилась под креслом. Николай Иванович еще попробовал поразмышлять на беспокоящую его тему, но придумать что-либо утешительное, что-либо в свою пользу — не смог. Заглянул под кресло, сказал:
— Алло!
Никакого ответа. Похрапывание с посвистом.
— Алло! Приглашаю на кухню к холодильнику.
При слове «холодильник» собака немедленно проснулась, самостоятельно вылезла из-под кресла.
— Ты правильно живешь, — сказал Николай Иванович. — Никаких стрессов и разочарований.
И они оба отправились на кухню к холодильнику: Николай Иванович впереди, прихрамывая — отсидел ногу, — за ним собака с поводком, волочившимся по полу.
Николай Иванович открыл холодильник, достал из него оставленный Зоей Авдеевной на обед суп с клецками, подогрел на плите, налил немного Футболисту в стеклянную банку. Футболист тут же вставил в нее пасть, но пасть тут же и заклинило.
Николай Иванович испугался, что Пеле задохнется. Пеле не только не задохнулся, но каким-то образом съел суп и даже клецки.
Николай Иванович попробовал выдернуть Пеле из банки — не получилось. Пеле спокойно пошел снова в комнату спать. «Нервы как у грузовика», — проводил его взглядом Николай Иванович. Налил себе в тарелку супа и начал есть безразлично, как он ест всегда дома или на работе — не имеет значения. На второе были котлеты из рыбы, он не взял, не захотел. Ершиком помыл тарелку и ложку и вернулся в комнату, в кресло.
Люся явилась через два с половиной часа. Футболист бодро со стеклянной физиономией, ничуть не смущаясь, как не смущается ни при каких обстоятельствах и его хозяйка, направился к дверям на ее звонок. Николай Иванович направился к дверям, смущаясь — на собаке нелепая стеклянная тара. Открыл дверь.
— Что с ним? — Люська наклонилась к Пеле.
— Надел и ходит. Я пытался снять, у меня не получилось.
— Артист! — Люська постучала по дну банки. — Эй!
«Артист» промычал что-то в ответ. Люська зажала банку коленями, ухватила «артиста» и начала не выдергивать, а вывинчивать, как перегоревшую лампочку, и вывинтила, отряхнула от супа, который еще оставался на морде, и поставила на пол. Банку откатила под тумбочку. Руки бесцеремонно вытерла о его шерсть. Все быстро и просто.
— До свидания. Мы спешим. Ребята ждут внизу у тети Нюры. — Набросила поводок на запястье, подтолкнула ногой Пеле впереди себя и опять, как это она умеет, исчезла.
Из-под тумбочки выкатилась в коридор пустая банка, Николай Иванович тупо на нее воззрился. Только что здесь опять была эта девочка. Постепенно в Николае Ивановиче восстановилось нормальное кровообращение и ориентировка в пространстве, и он медленно пошел в комнату. Наваждение. Курьез.
Николай Иванович уселся в кресло. Надо было опять думать, что-то решать. Если он не умеет ничего решать и думать для него теперь мучение? Даже такое примитивное изделие, как банка, сильнее его, а что говорить про окружающую действительность? Про непонятную девочку, про Зою Авдеевну, Сапожкова, майора. Все и вся сильнее Николая Ивановича в этом противоречивом и, как теперь еще говорят, утилитарном практическом мире. Надо быть объективным и не бояться признаний в отношении себя, может быть и самых горьких. Никогда не предполагал, что так стремительно иссякнет молодость и что он растеряет то немногое, что имел, что еще как-то держало его на поверхности.
Глава 3
Люся позвонила по телефону:
— Можно прийти в пятницу? Мне надо с тобой серьезно поговорить.
«Вот оно! — испугался Николай Иванович. — Надвигается».
— К шести вернешься с работы? Что ты молчишь? Заснул?
— Приходи. Конечно. — Но тут же вспомнил: по пятницам Зоя Авдеевна производит закупки и готовит обед на три дня. Хотел отменить встречу, но сигналы об окончании разговора уже кололи ухо — у этой девочки земля горит под ногами.
Наступила пятница. Утром заглянула Зоя Авдеевна — взять деньги на продукты. Николай Иванович попытался перенести для Зои Авдеевны пятницу на субботу или, в крайнем случае, на воскресенье. Но конечно, сделал это неуклюже, и Зоя Авдеевна просто приказала:
— Давайте деньги, а то в магазины понаедут покупатели, и я не пробьюсь в очередях. Буду потом мигренью страдать.
Николай Иванович, стоя в очередях, как ни странно, не испытывал раздражения: он лишний раз общался с людьми, с их проблемами и переживаниями. В очереди ты, как нигде, не одинок.
Николай Иванович коротко, но незаметно вздохнул, дал деньги Зое Авдеевне и ушел на работу.
После окончания войны он был регистратором в поликлинике, секретарем народного суда, работал в библиотеке на раскладке книг. С возрастом стало трудным разносить по стеллажам книги, и он перешел кладовщиком на склад строительного управления. Здесь большую часть времени сидел в неподвижности: не только физической, но и душевной. Казалось, что так будет лучше.
Сегодня на работе Николай Иванович с надеждой думал, что к тому времени, когда появится Люська, Зоя Авдеевна купит все в магазинах, успеет сготовить обед и уйти восвояси. Зоя Авдеевна досконально изучила Николая Ивановича: в магазинах была долго, посидела в подъезде с Нюрой тоже долго, помогла одним жильцам выколотить от пыли ковры и только тогда поднялась в квартиру и уже с выжидательным лицом приступила к готовке обеда.
Николай Иванович окончил работу, опломбировал склад, в замки вложил записочки — число, месяц, год и личная подпись, таков порядок, — и пошел домой.
Войдя в квартиру и обнаружив Зою Авдеевну, робко откашлялся, спросил:
— Вы еще здесь, Зоя Авдеевна? — хотя и спрашивать не требовалось — Зоя Авдеевна была перед глазами.
— Я не могу кувыркаться между магазином и кухней, — ответила Зоя Авдеевна.
Николай Иванович не стал уточнять, зачем надо обязательно кувыркаться: не в его характере что-либо уточнять. Ну и конечно, вскорости — настойчивый звонок в дверь. Николай Иванович спешит сам открыть: слабая надежда — вдруг все еще как-то обойдется, образуется.
— Трой, — говорит Люся и показывает на одного из мальчиков. — Атомщик. Кирюша, — и показывает на другого. — Историк. Они меня проводили. — У Люськи в ногах стоит Пеле, она его сжала ботинками.
Сначала привела собаку, теперь этих ребят. Больше всего Николай Иванович боится проблем и скандалов, а скандал разразится, потому что Зоя Авдеевна сейчас будет здесь.
Кирюша сразу понравился Николаю Ивановичу — с несмелыми сговорчивыми глазами, такими понятными для Николая Ивановича, лицо захвачено до краев веснушками. Николай Иванович в детстве тоже был веснушчатым, даже прозвище получил Коноплястый. На Кирюше — вязаная шапка с отогнутым широким краем, полупальто, застегнутое до самого подбородка. Именно так в детстве застегивался и Николай Иванович, но прежде на пальто бывали еще крючки, которые подпирали горло.
Трой на голову выше Кирюши, без шапки, с простой решительной стрижкой, в куртке, из которой он тоже вырос, как и Люська. Глаза смотрят из-под низких бровей. Серьезно настроенный, волевой и, наверное, поэтому счастливый.
— Прошу тебя, не устраивай чупидеспи, — сказал Трой Люсе. Громко, почти потребовал: — Обещаешь?
Люся посмотрела на него, сдвинулась на лбу предостерегающая морщинка: Люся, конечно, не терпит подчинения, даже от Троя.
— Он прав, — подтвердил Кирюша, но негромко и несмело.
— Хватит меня учить. Надоели!
Николай Иванович из этого странного разговора мало что понял, но уточнять, интересоваться не стал — не его дело. Кажется, ребята выступают в пользу Николая Ивановича.
— Может, вы останетесь, мальчики? — спросил Николай Иванович, но больше из вежливости. Мыслями он был там, на кухне, где Зоя Авдеевна, — какой маневр она задумала?
— Мальчики не останутся, — сказала Люська. — Ну-ка, растворитесь!
Ребята кивнули Николаю Ивановичу — первым Трой, потом Кирюша. Кирюша пытается копировать Троя, это ясно: слабый подражает сильному. И оба ушли.
Люся сняла куртку. Сегодня она была без своей полосатой кепки, в красном, повязанном на голове, легком шарфе. Шарф Люся оставила, не сняла, только сбросила его на плечи. Из заднего кармана джинсиков торчала ручка большого гребня. Ловко дернула за бомбошку-вишню, подвязанную к замочку «молнии», и сбросила ботинок, дернула опять за вишню и сбросила второй ботинок.
