Виктор Александровский - Когда нам семнадцать…
— Тоня Кочкина заходила к ней на днях.
— И что же? Ольга ведь решила бросить школу…
«Бросить школу…» Я как-то сразу представил себе Ольгу одну в пустынной квартире. Как ей, должно быть, сейчас тяжело! Звонок прервал мои мысли. Вместе с другими учениками я вошел в класс.
Еще накануне заботливые руки девушек придали ему особенно уютный вид. На окнах стояли цветы. Между столиками протянулись ковровые дорожки. На столе экзаменационной комиссии, покрытом сукном, стояли букеты сирени. Мы тихо расселись по местам, с волнением ожидая, когда откроется дверь. И вот наконец в класс вошли члены комиссии…
Максим Петрович поздравил нас с началом экзаменов, подошел к классной доске и торжественно снял лист бумаги, которым были прикрыты названия тем сочинений.
«Труд — дело чести, доблести и геройства», «Творчество великого русского поэта А. С. Пушкина», «Отечество, каким я представляю его через двадцать пять лет».
Какой будет наша страна через четверть века? Ведь это же очень интересно… А что, если взять да и написать мне об этом?
Я увидел свою отчизну в ярком убранстве садов… Я, точно наяву, шел по живописному берегу Байкала и видел огни Ангарской гидроэлектростанции. «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы…» Я начал писать.
«Счастье человека в пользе, приносимой обществу. Нам открыты все дороги…» Это все верно, очень верно, но ведь это лишь общие фразы, восторги. А наше место в жизни? И готовы ли мы к борьбе? Вот Ольга… Она же не сдает экзаменов. Кем хочет стать Чаркина? Почему школа не сумела перевоспитать Маклакова? Я задумался, перечитал написанное, и сочинение мне не понравилось. Нет, не такого слащавого рассказа ждут от выпускника десятого класса. Жизнь — это борьба. И то, что совершится в предстоящие годы, будет завоевано упорным трудом, а может быть, и кровью. И мы, выпускники школы, должны стать беззаветными участниками этой борьбы.
Я заново начал писать сочинение.
Свою работу я сдал одним из последних.
— Лешка! — окликнул меня в коридоре Филипп. — Ты слышал, что наделала наша Милочка?
— Смешное что-нибудь…
— Да нет, наоборот! Она, понимаешь ли, ходила проведать Ольгу!
— Что же тут особенного? — перебил я Романюка.
— Ну как же! Разве ты забыл, как пренебрежительно относилась к ней Ольга? А Мила сумела побороть в себе обиду и пошла к ней. Ты почитай, что пишет Ольга всему классу.
Я вынул из протянутого мне конверта вчетверо сложенный листок, узнал почерк Ольги.
«Милые, дорогие ребята! — писала она. — От всей души спасибо вам. Только теперь я поняла цену вашей суровой и честной дружбы. Вы требовали от меня жить с коллективом, а я сторонилась вас. Я даже отказалась помочь в трудную минуту Милочке. А она, оскорбленная, униженная мною, пришла ко мне. Она долго сидела у моей постели и говорила… Говорила так тепло, сердечно… Вот пишу и плачу и не могу собраться с мыслями. Почему я была так далека от вас? Вы, может быть, уже слышали, что мне пришлось разоблачить своего отчима. Узнав, что он скрывается на квартире Бонч-Борина, я сообщила об этом. Но ведь все это можно было сделать гораздо раньше, если бы я верила вам, своим товарищам. А я поступала, как мне вздумается, сожгла свой дневник, пыталась забыть все, что видела и слышала плохого, и даже разубеждала Алешу. Правда, все было так сложно, запутанно, но почему я боялась заговорить с кем-то из вас? Мне представлялось — подымется шум, разговоры, а я хотела жить спокойно… Ах, какая ошибка! И когда в литейном цехе (помните, на экскурсии?) партизан Зотов обратил внимание на Бойко, заподозрив в нем кого-то, я уже не могла оставаться безразличной…
Ольга.
P. S. Я незаметно для себя написала фамилию „Бонч-Борин“. Не удивляйтесь! Ведь это „наш“ Ковборин. Он служил в том же карательном отряде, которым командовал отчим, а отчим вовсе не Бойко, а поручик Кронбрут!»
Кронбрут? Командир карательного отряда? Это тот, который убил моего отца?
Я долго не мог прийти в себя. Вот оно что! Вот какой выстрел дала наша пушка!
Шефы с завода преподнесли нам подарок: номер «Ленинца», который должен был выйти обычной стенгазетой, они издали, как печатную газету. «Ленинец» вышел перед самым торжественным собранием.
Когда, запыхавшийся, я вбежал в школу, Тоня встретила меня упреком:
— Где ты пропадал?
Я показал ей на пачку газет под мышкой:
— Понимаешь, Тоня, их нужно срочно передать Максиму Петровичу.
— Он на сцене. Но через зал не пройти. Народу полным-полно! Беги с другой стороны коридора.
На сцене, к моему удивлению, горела единственная лампочка. Пахло пихтой. Ребята гремели стульями, расставляя их для президиума.
— Почему здесь так темно? — спросил я суетившегося тут Вовку.
Он загадочно улыбнулся.
Я выглянул в зал. Недалеко от сцены сидели Павел, Зина, рядом с ними — Василий Лазарев. Доктор Кочкин что-то им рассказывал. Слушая его, Павел беспрестанно смеялся. Ведь сегодня он тоже был выпускником, только «домашним», как подшучивала Зина. Чуть дальше сидели инженер Чернышев и Виталий Львович.
— Все готово! — Вовка поставил последний стул.
Мы пробежали с ним в зал. Люстра погасла. Медленно раздвинулся занавес. И в этот миг сцена вспыхнула яркими разноцветными огнями. Сразу видно, что над ее украшением потрудились десятки умелых рук. Длинный, покрытый красным бархатом стол обступали зеленые ели. Вершины их горели гирляндами малиновых, синих, голубых электрических огней. Слева от стола, обитая красным плюшем, возвышалась трибуна с гербом СССР. К ней из зала по ступенькам лестницы вела ковровая дорожка. Заиграл оркестр. За столом президиума разместились учителя, родители, шефы с завода, новый директор школы Максим Петрович Грачев. Он и сделал доклад о результатах учебного года.
— Партия направила школьную жизнь по новому пути, и мы будем твердо идти этим путем… Отличное усвоение знаний… Сближение учебы с жизнью, с социалистическим производством!
Но вот Максим Петрович заговорил о нас, выпускниках, и голос его зазвучал как-то особенно проникновенно:
— Немногим более года назад наши сегодняшние выпускники загорелись мечтою ехать на Север — помочь челюскинцам. Благородная цель! Но ведь жизнь наша богата и другими волнующими событиями. Они, эти события, врывались в стены школы каждодневно. И мечты наших друзей стали дерзновеннее, богаче. Первый выпуск десятого класса с честью оправдал надежды педагогического коллектива!
Слушая Максима Петровича, я смотрел на него и думал: чем заслужил такую привязанность ребят и особенно нас, десятиклассников, этот строгий и очень простой с виду человек?
Что-то говорили Тоня, Филя. Я плохо слушал… Дарили цветы учителям. Вот из зала по ковровой дорожке на сцену вбежал ученик в пионерском костюме. Это был Петя Романюк. Подражая взрослым, он решил говорить с трибуны и, став за нею, исчез с головой.
В зале засмеялись.
— Петя, ты лучше выйди на середину сцены, — сказал Максим Петрович.
— Мне учительница с трибуны велела говорить. Только там табуретку не поставили.
Опять все засмеялись.
Романюк-младший вдохнул побольше воздуха и громким голосом произнес свою коротенькую речь:
— Дорогие выпускники! Мы — младшая ваша смена. Мы желаем вам счастливого пути! Мы обещаем вам, что будем учиться так же хорошо, как вы, и даже еще лучше.
Выступающих оказалось много — педагоги, родители, шефы с завода. В конце собрания каждый из нас подошел к столу и получил удостоверение об окончании средней школы. Отличникам учебы были выданы награды.
Потом начался бал-маскарад.
Я ходил и не узнавал своих друзей: все были в масках. Вовка переоделся Хлестаковым. Игорь изображал надменного Онегина, Милочка — кокетливую барышню-крестьянку.
Грянул оркестр. Мелькали костюмы, улыбки, взлетал серпантин.
— Скучать изволите, барин? — раздался за моей спиной голосок Милочки.
Я обернулся.
— А вы что, грибы изволите собирать, барышня-крестьянка?
Милочка рассмеялась.
— Давай, Леша, по-современному. Ты почему не танцуешь?
— Да вот куда-то исчезла Кочка, — сказал я растерянно.
— И я тоже одна! — ответила Милочка. — У Игоря стряслось что-то с этими… как их называли-то раньше… рейтузами! — Милочка взяла меня под руку. — Пойдем…
И мы стали танцевать.
— Сказать тебе откровенно, Леша, о чем я жалею сегодня? О том, что не вступила в комсомол. Обидно за себя. Столько лет была какой-то глупой девчонкой. Я ведь иду в госпиталь медицинской сестрой.
К нам подбежали Евгений Онегин и цыганка в широких одеждах. Она оторвала меня от Милочки и закружила. Сквозь музыку я услышал недовольный голос:
— Ну какой же ты невнимательный! Вертелась около тебя почти целый час, а ты даже не замечал.
