Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Но вот на лестнице стукнула дверь, шаги. Чей-то голос. Кто-нибудь вспомнил про него? Ник? Жека?.. Володя приподнялся…
— Мертвяков нету?
— Нет тут мертвых. Нет! — закричал Володя.
Мужчина шел от квартиры к квартире. Потом на лестнице стихло, а с улицы донесся рокочущий звук тракторного мотора. Это «черная карета». Кто придумал такое название для трактора с громадными железными санями? Может, назвали так, потому что и трактор, и сани были покрашены в черный цвет?
Неужели и его скоро повезут на этой карете?
«И пускай, — подумал Володя. — Мама умерла. Отец…» Володя вынул из-под подушки смятый треугольничек письма. Мама обманула его — не прочла приписку, сделанную чужой рукой: «Сообщаем вам страшную весть. Вчера, во время артиллерийского обстрела, ваш муж и отец майор Волков Сергей Петрович был убит осколком снаряда. Будьте мужественны!..» — вот какие страшные строчки не прочитала мама.
Володя сжался комочком: приходи побыстрее, Вечный Сон. Сил больше нет… вот и мама взяла и… Заснула?.. Володя открыл глаза. Она не заснула! Ее убили фашисты, пробравшиеся в город голодом и холодом! Так что же, он тоже умрет, и… Володя откинул одеяло: он не просто засыпает, это «бабочник» убивает и его! Убьет, и останутся неотомщенными отец, мать, бабушка… дед Иван, и Люба, и Лидочка Снегирева… Как же так? Вот он отступит, а там другой, третий…
И Любины винтовки еще лежат в земле… Значит, зря она погибла… Он, лишь он знает, где они.
Застонав — так было тяжко вылезать из-под одеяла, из тепла, — Володя сел. Прислонился спиной к стене: все плыло перед глазами. Превозмогая себя, он затолкал ноги в заледеневшие валенки. Так, значит, ты теперь водишь свою собаку на Лавскер-аллее, да?!. Отшвырнул одеяло, встал, подошел к окну, отдернул шторы.
— Любины винтовки… Зоопарк… — бормотал Володя, открывая дверь на лестницу.
Он почувствовал, что кто-то на него смотрит. Поднял глаза: кот Мур, просунув голову сквозь прутья лестницы, глядел на него с чердачной площадки. Жив еще!
— Кис-кис… — позвал Володя.
Вихляя и заваливаясь то на один, то на другой бок, кот скрылся на чердаке. Сверкнули там два желтых огонька и потухли… Чем он питается?
Ну и морозище. Градусов за тридцать. Перехватило дыхание, запершило в горле. Топталась и шевелилась у магазина очередь. С чувством птицы, отбившейся от стаи, Володя прошел мимо.
Он не любил очереди: стоишь, ждешь… Но сейчас он с таким удовольствием встал бы в самом ее конце и спросил: «Вы крайний?» И кто-то сказал бы слово «да». А потом кто-нибудь подошел и спросил бы: «Вы последний?» И он бы ответил: «Становитесь».
Колючий воздух раздирал гортань. Володя уткнул нос в мамин шерстяной платок, надетый поверх шапки. Дом Жеки. Надо зайти, давно мы уже не виделись.
Позапрошлым летом в этом самом доме Володя установил абсолютный рекорд скорости, лежа животом на перилах лестницы, скатился с пятого этажа на первый за минуту две секунды. Можно было бы и быстрее, но скорость замедлялась на поворотах. Вспомнив сейчас об этом, он распрямился даже: сколько в тот день было поздравлений! Даже Герка потряс руку и сказал: «У тебя блестящее будущее, Волк. Тренируйся!» И Ленка поглядела на него с таким уважением, будто он по крайней мере перелетел Атлантический океан на воздушном шаре…
Вот и квартира Жеки. Володя долго стучал в дверь, достал из-за наличника ключ. Сухо, жестко щелкнул замок. В лицо пахнуло застоялым воздухом. Почему-то на цыпочках прошел по коридору, толкнул дверь и остановился на пороге. Синий холодный свет, текущий из окна, освещал комнату и кровать, на которой, покрытый флагом, лежал Жека. Володя подошел, сел на край кровати, посмотрел в лицо друга: умер…
Прощай, друг. Володя никак не мог оторвать взгляда от лица Жеки. Осторожно приподнял одеяло: «Ведь ты завещал мне его…» — подумал он, будто извиняясь перед умершим товарищем, оправдываясь перед кем-то. Под одеялом со сложенными на груди руками Жека прижимал к себе книги. Одна из книжек чуть съехала. Володя вздрогнул: может, это Жека шевельнулся? Может, и не умер он, а действительно спит? Володя взял книгу — «Дети капитана Гранта». Раскрыл ее: «26 июля 1864 года по Северному каналу мчалась великолепная яхта…» Захлопнул книгу. Потрогал одеяло, потянул: «За такое на рынке дадут много продуктов». Вздохнул и поправил одеяло, не мог он этого сделать. И флаг поправил: прощай, Жека!
На пороге комнаты он обернулся и еще раз глянул на Жеку. Адмирал лежал спокойный и уверенный в том, что если умер он, то его друзья осуществят его мечты.
— Милый ты мой. Голубчик… — Открыв дверь «ковчега», Ник обнял Володю, повел к гудящей печке. — А где Татьяна Ивановна?
— Заболела. Отвез ее в больницу, — отрывисто проговорил Володя. Он почему-то решил, что не надо рассказывать о ее смерти. — Я пошел за водой.
— Идем вместе. Петровна, ты поставь-ка чайник, вернемся — нутро прогреем. — Полы его пальто разошлись, и Володя увидел, что на животе у Ника на веревке висит громадный револьвер. А Ник, заметив взгляд Володи, засмеялся:
— Во какую пушку дали. Что? А патроны, гляди, прямо как ружейные.
Ник вынул из кармана два толстых, со свинцовой пулей патрона. Володя потянул револьвер за рукоятку. Был он длинноствольным, никелированным, тяжелым и теплым.
— А кобуры нет. Умучился я с ним. — И Ник, задрав свитер, сунул револьвер за ремень.
Они привезли воды. Ник сказал, что надо идти в Михайловский парк. Евдокия и Владимировна уже там, надо помочь женщинам вырыть в снегу траншею: они ищут под дубами желуди…
Женщины ползали на коленях в снежной траншее под толстенным дубом. Попыхивая цигаркой, Владимировна показала добычу — литровую банку желудей.
— Вы нам траншейку пошире разгребите. И подлиньше.
— Сейчас все сделаем, сейчас, голубушки. — Ник схватил лопату. Володя тоже стал рядом. Снег был промороженным, рассыпчатым. Он плохо держался на лопате, рассыпался, как белый песок. Володя кидал и кидал снег… рядом сипло дышал Ник.
Прорыли траншею метра в четыре, Владимировна им крикнула, что хватит, не надо больше рыть, и Володя сказал, что ему нужно идти. Ник не стал расспрашивать — куда и зачем, кивнул: иди — и начал рыться в хрусткой прошлогодней листве и смерзшейся траве.
Как холодно. Там, в парке, он разогрелся, а теперь вдруг стало очень холодно. Ежась, он брел по ветреной улице. Остановился, затянул потуже полотенце, которым обвязывался вместо пояса, — холод снизу не пробирался к груди. Да, путь еще очень далек — на кладбище. К кораблям на Неве идти смысла нет: разве могут военные моряки накормить всех…
Цирк! Володя замедлил шаги, зажмурился. И услышал музыку… Увидел золотой песок арены… сверкающую нить проволоки под самым куполом… И по ней идет девочка в костюме с блестками. Это — Нина. Где она? Что с ней? Володя окинул взглядом пустое, забытое здание и двинулся прочь, идти еще так Далеко.
Вскоре он увидел, что на перекрестке двух улиц догорает трехэтажный дом. Может, там какую-нибудь обгоревшую доску он сумеет добыть или еще что-нибудь?.. И Володя почти побежал. Вот так однажды он помогал вытаскивать из горящего дома вещи, и потом пожилая женщина отдала ему толстенную и тяжеленную книгу «Мужчина и женщина», которую он легко сбыл на рынке.
Остро запахло паленым. Чадное пламя столбом поднималось над домом, а из окон медленно вытекали потоки дыма, похожие на перевернутые водопады. В стороне стояли трое пожилых мужчин в брезентовых, поверх пальто, куртках и зеленых касках, нахлобученных на шапки. Возле ног лежал свернутый шланг. Зачем они его притащили, ведь все трубы заморожены? Высокий старик, замотанный по-бабьи платком, дергал двуручную пилу, пытаясь распилить еще чадящую балку, а рядом сидела, сжавшись в комочек, как больной котенок, девочка.
— Эй! — окликнул его пильщик.
Володя тотчас понял, что означает «эй»: «давай попилим, и один чурбан ты возьмешь себе». Володя задумался: столько дров… но тотчас, отклоняя предложение, отрицательно мотнул головой. Еще нужно пилить, потом тащить балку домой, а санок нет…
Он глянул на девочку, по ее серым щекам текли слезы, промывая светлые бороздки. Трещали, догорая внутри дома, деревянные перекрытия, порой в доме слышались гулкие хлопки, это лопались раскалившиеся кирпичи; медленно падали на снег лохматые лепестки сажи. С грохотом рухнула внутрь дома прогоревшая крыша, и столб искр вырвался из окон. Делать тут было нечего.
Девочка подняла на него блеклые, будто обмороженные глаза и вытерла слезы рукавом плюшевого пальто. Другой рукой она прижимала к себе куклу.
— Ты оттуда? — зачем-то спросил ее Володя, кивнув на дом.
— Угу, — откликнулась девочка, хлюпнув носом. — Отту-уда.
— А где твоя мама? Там, да?
— Не-ет… — проныла девочка, — там тетя Зина. Соседка. Мы с ней жили. А мама еще давно ушла и не пришла.
