Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
— Мы его обязательно-обязательно… правда, Володя? — выкрикнула Иришка и, подув в ладони, добавила строго и внушительно: — Мы тут всегда возим и довозим. Вот.
— Хорошо, я верю, очень хорошо, — торопливо проговорила женщина и сунула руку за пазуху, вынула что-то завернутое в газету.
Володя взял сверток и на ощупь определил, что это большая и толстая плитка жмыха.
— Это я приготовила могильщику. Чтобы его похоронить…
— Всех укладывают в один ров, — сказал Володя. Он упрятал сверток за пазуху. — Иришка, помогай. А вы не беспокойтесь, все сделаю.
Они вдвоем с Иришкой потянули сани, те со скрипом выкатились на тропку, женщина вскрикнула, пошла рядом, а потом вдруг упала, обняла моряка. Володя смотрел на согнутую спину, на руки, вцепившиеся в труп, и чувство вины перед этой женщиной становилось все сильнее. Но какой вины? Многие тут вот таким способом — отвозят мертвых на кладбище — добывают себе пропитание, вот и он… «И кто теперь копает могилы!» — как бы оправдываясь, думал он.
— Пора нам, — сказал Володя. — Иришка, потянули.
Женщина пошла рядом. Поправляя край простыни, задыхаясь, она торопливо говорила:
— Мальчик… я тебе верю… очень прошу… ты не обманешь? Он был моряк… он видел весь мир, он был во всех странах… Костенька, Костя, прощай! Мальчик, я дальше не пойду… не могу видеть, как его в ров… Костя, прощай!
Женщина остановилась и закрыла лицо руками.
Некоторое время они шли молча.
— Чего сопишь? — спросил он девочку. — Выдохлась?
— Я? Нисколечко! — ответила Иришка. Аленку свою она посадила на санки, засунув се ножки под край простыни. — Я знаешь какая сильная, знаешь?
— А зачем ты соврала? Мы тут… всегда возим. А?
— Тогда бы она…
— Никогда не ври, — строго сказал Володя. — Поняла?
Иришка остановилась и вдруг покачнулась. Заметив, что Володя следит за ней, она улыбнулась и даже подпрыгнула, желая доказать, что она совершенно не устала и покачнулась случайно. «Пускай немного передохнет, — подумал он, — сейчас будет горка, самый трудный участок пути». Володя осмотрелся: впереди него и сзади, тяжело переставляя ноги, шли люди, волокли санки, на которых лежали неподвижные «белые куклы».
— Отдохнула?
— Да я и не устала вовсе. Вот и нисколечко, — торопливо сказала Иришка. — Видишь, как тяну!
Володя почувствовал, что тащить санки стало легче. «А ведь без нее мне было бы очень трудно», — подумал он, искоса поглядывая на девочку. Низко опустив голову, закусив нижнюю губу, она старалась изо всех сил. На впалых ее щеках тускло просвечивал румянец, возле виска билась тоненькая синяя жилка. Казалось, что вот-вот эта синяя ниточка перервется.
Послышался стук. Это женщина, идущая впереди них, наклонила санки, и фигура в белом упала на твердый, утоптанный снег. Не поднимая головы, женщина, повернувшись, прошла мимо них. «Может, и нам?.. — нерешительно подумал Володя. — Конечно же, моряку все равно, где лежать, а до кладбища еще тащить и тащить. С полкилометра, а то и больше».
Сильно кружилась голова. Но он бы обязательно сдержал свое честное слово, если бы не тот «кладбищенский гад». Если он попадется ему на глаза, то будет плохо. Да вот и он! Володя увидел длинную, нелепую фигуру.
— Иришка, подожди, — сказал он и почувствовал, как смертельно устал, ну просто сил уже никаких нет. Оглянулся. Сплюнул зло. Сказал с ненавистью: — Вот он… гад кладбищенский. Док!
— Может, оставим моряка тут?
— А честное слово? Оно что, просто так дается? — с отчаянием сказал Володя.
Подпрыгивая и выбрасывая правую ногу вперед, будто подфутболивая ею невидимый мяч, мужчина быстро приближался, вертя маленькой головой.
— Молодой человек, это опять вы? — послышался его голос. — Простите, как это понять? Промышляете на мертвых?
— Это мой дядя! Он умер! — крикнул Володя.
— Ай, дядя! Теперь уже дядя? Были дедушка и бабушка, была мама, а теперь — дядя? Молодой человек, я вас предупреждал, вы поступаете некультурно.
Остановившись, Володя с ненавистью глядел в злое лицо Дока, серым клином торчащее из отворотов мехового воротника, стянутого синим галстуком. Увеличенные толстыми стеклами очков выпуклые глаза Дока скользнули по мальчику, и он в смятении чувствовал, что эти глаза видят даже сквозь ткань, что пристальные зрачки уже обнаружили плитку жмыха, и Володя прижал рукой жмых за пазухой.
— Оставьте это себе, — великодушно сказал Док. Приложив варежку к длинному острому носу, он шумно сморкнулся одной ноздрей, потом другой, облизнул сырые красные губы и добавил: — Но чтобы это было в последний раз. И не вздумайте украсть эти санки. А как тебя звать, милая девочка?
Иришка промолчала, и Док поспешил прочь. Володя наклонился вперед, потянул, но санки словно прилипли к снегу. Иришка топталась рядом, сопела, шептала что-то.
— Что же ты? Будешь тащить или нет? — спросил Володя у девчушки.
— А я тащу-тащу, стараюсь, а они не тащатся! — пропищала Иришка.
— А ну, взяли!
Что-то выкрикивая, подгоняя друг друга, мальчик и девочка одолели горку и подошли к воротам. Снег тут был накатан, утрамбован, везти стало легче, и они оба задышали ровнее. «Если бы не она, — подумал Володя, — не довез бы. Ну и моряк! Словно чугунный». Он поднял глаза. Иришка тоже. Поправляя шапку, сползшую на брови, глянула вперед и вскрикнула: на фиолетовом снегу грудами лежали большие и маленькие фигуры.
— В ров! В ров! — слышался отвратительный голос Дока. — Везите ко рву.
Размахивая руками, он суетился, покрикивая на людей, и то кому-то помогал подтащить умершего, то отвозил пустые санки к дому, где в распахнутом белом полушубке стоял и курил громадную «козью ножку» тряпичник дядя Вася. Порой он что-то коротко и сердито говорил Доку, тот внимательно выслушивал «компаньона», быстро-быстро кивал и с еще большей энергией принимался за свою работу. Володя с завистью поглядел на груду санок, уложенных у стены дома, и побрел в глубину кладбища.
Вскоре они добрели до края глубокого рва: мерзлая земля была взорвана динамитом. На дне рва, рядышком, будто прижавшись друг к другу, лежали сотни замотанных в тряпки промороженных тел.
— Приехали, — сказал Володя. — Прощай, моряк.
— Спи спокойно, — добавила Иришка, — Ты тут не один.
Они повернули санки боком, наклонили их, труп со стуком скатился вниз и упал поперек рва. Иришка покачала головой. Володя потоптался на месте, вздохнул и осторожно спустился в ров. Простыня, которой был замотан моряк, раскрылась; на большом, крепко сжатом кулаке с синей наколкой у запястья было изображено солнце, поднимающееся из волнистого моря, летящая чайка и написано: «Здравствуй, мое море!» — вверху над солнцем и «Я еще вернусь, моя суша!» — внизу. Володя присел возле моряка, дотронулся до синего солнца… Океан, джунгли, коралловые острова… Неужели все это было в его жизни? И вот он мертв… Но ничего. Корабли не останутся без экипажей. Другие люди придут им на смену!
— Ме-ерзну, — тоненько проныла вверху Иришка.
Напрягаясь до стона, Володя уложил моряка рядом с другой белой фигурой, прикрыл простыней и полез по откосу. Иришка протянула руку, он поймал ее пальцы, которые даже через перчатку и варежку казались связкой тоненьких палочек, выбрался из рва.
Солнце садилось. Густо-синие тени ползли по снегу. С каждой минутой становилось холоднее, и когда Володя вдыхал воздух, то в носу и гортани ломило, а в груди очень чесалось и пекло, и хотелось кашлять, но он сдерживал себя.
Все же он закашлялся и кашлял долго, в груди что-то рвалось с болью. Все закачалось, поплыло.
— Э-ээ… да вы, мой друг, сильно простужены, — услышал он за спиной ненавистный голос и поднял голову; он и не заметил, как Док подошел к ним. Скинув варежку, тот прижал свою ладонь ко лбу мальчика. — Нуте-ка, нуте-ка. Вам необходим постельный режим, а на ночь горячего молочка с медом или — малинку. — Док так близко наклонился к нему, что мальчику показалось: сейчас он поцарапает его своим острым носом.
— Вы дезертир, да? — спросил Володя. — Все воюют, а вы?
— Я попрошу вас не дерзить! — закричал Док, а потом, наклонившись, ухватился за штанину на своей правой ноге, потянул ее. Из валенка вылезла плохо обструганная деревяга. — Инвалид я, видите? Отдайте же санки!
Опустив штанину, Док с такой силой дернул санки, что Володя упал на твердый снег, ударился головой, и все исчезло: отвратительное лицо, серая деревяшка в широком валенке, небо… На какое-то мгновение он потерял сознание и потому не чувствовал больше ни холода, ни жжения в груди и боли в желудке, ни страха. Ничего. Затем ощутил, что кто-то трет ему щеки и услышал плачущий голос девочки.
— Володя, Воло-одь! — звала она и прикладывала к его лицу жесткие колючие комки снега. — Что ты, а?
