Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
— С нашего дома, гад, смолит!
— Из слухового окна! — крикнул Володя.
Саша сильным пинком распахнул дверь на чердак и, сунув в нее ствол винтовки, выстрелил. «А-а-хх» — прокатился гул по лестнице.
В то же мгновение с чердака прогремели несколько ответных выстрелов и Саша отпрянул от двери. Побежал вниз.
— Что же ты? — Володя схватил зенитчика за рукав шинели. — Застрели ракетчика! Ведь он…
— Да отстань ты, — сказал Саша. — Самолеты к фабрике идут. Отбиваться надо.
— Сбейте хоть одного! Сбейте хоть одного!
Раскатисто ударила зенитка. Вторая, третья… Вдруг раздался все нарастающий вой, а потом взрыв такой оглушающей силы, что Володе показалось, будто его голова лопнула и разлетелась на части. Дом всколыхнулся. Со звоном вылетели стекла лестничных окон, и на лестницу ворвался столб едкого дыма и пыли. Володя упал; тугой волной, упруго хлынувшей на лестницу, его притиснуло к стене.
Наверно, на какое-то время он потерял сознание, потому что когда снова открыл глаза, то увидел рядом маму. Она стояла возле него на коленях и тормошила его. Хватаясь за стену, он медленно поднялся. На лестнице было странно светло. Мама тянула его в квартиру, а Володя, вырвав свою руку, стал спускаться по лестнице. Подошел к окну. Выглянул — флигеля «А» не было. Вместо второй половины дома громоздилась гигантская груда кирпичей и изогнутых железных балок. Ледяной, остро пахнущий взрывчаткой и штукатуркой ветер дул в окно: было очень холодно, но он высунулся и поглядел влево, на батарею. Там все было перемешано: земля, снег, снарядные ящики, орудия. Согнутая, будто сломившаяся пополам фигура на красноватом от кирпичной пыли снегу. Рядом — еще один зенитчик. Лежит, раскинув руки, глядит в небо. Разводя перед собой руками, будто плывет брассом, брел от разгромленной батареи человек. Упал.
— Мама, все убиты! — крикнул Володя с отчаянием.
— Я сейчас!.. Возьму только сумку с медикаментами!
«Щуплого» и пятерых зенитчиков убило наповал. У Саши осколками была перебита правая рука. И еще — рана в боку. Тут же, на кирпичах, рассыпанных по всему двору, мама перевязала его, а потом они — мама с одной стороны, Володя с другой — повели его в госпиталь…
…В приемном покое госпиталя было столпотворение: стоны, крики, шарканье многих ног. Измученные санитары все несли и несли носилки с ранеными: одна из бомб упала и на фабрику «Красное знамя». Это туда наводил вражеские самолеты диверсант.
Мама осталась помогать перевязывать раненых, а Володя побрел домой. В развалинах флигеля рылись, разгребали кирпичи, выворачивали балки несколько молчаливых мужчин в брезентовых куртках поверх ватников. И Комаров был тут же. Оттаскивал в сторону расщепленные доски. Комаров сказал:
— Ей, сосед. Вот брезентовые куртки спрашивают: был музыкант в своей квартире во время взрыва или нет? Я говорю: нет.
— Был. Помню, шел домой…
— Показалось, может? — сказал Комаров. — А я его уж несколько дней не видел. Загнулся наш музыкант давным-давно. Так что можете топать в казарму, ребята.
— Музыкант не умер. Он не может умереть! — с убеждением сказал Володя. — Ведь он отбой трубит.
— Ха, какой там отбой, — проворчал Комаров, бросая еще одну доску. — Всем скоро будет полный отбой.
— Вроде бы какой-то шорох, — сказал один из спасателей и ухватился за толстую балку. — Ну-ка, потянули.
Все впятером вывернули и оттащили в сторону балку. Темное отверстие в груде битого кирпича… Из отверстия вдруг показалась рука… потом красная от кирпичной пыли шапка. Володя потянул за руки и увидел возле своего лица заросшие щетиной щеки Гринькова. Он выполз из обломков, медленно распрямился. Пальто на его груди топорщилось: из-за отворота высовывался футляр трубы.
— Повезло тебе, отец, — сказал один из спасателей, — Жив?
— Только вышел из квартиры, а тут и рухнуло. Балкой меня прикрыло… — медленно выговорил Гриньков и подул в драные варежки. — Пальцы окоченели. А у меня в восемь репетиция.
— Какая еще репетиция? — спросил Комаров. — Эй, музыка, ты в своем уме?
— В консерватории репетиция. Уж с полмесяца… — озабоченно проговорил музыкант. — Пойду. Общежитие там, вот и… Все хорошо, только верхнее «си» никак не возьму: в глазах темнеет. До свидания.
Ушли и спасатели. Володя выкопал несколько досок и понес их к себе. Брел за ним, пыхтел Комаров, целую охапку досок волок. Бросил с громом возле своей двери. Отдуваясь и тыча ключом в замочную скважину — темнотища, ничего не видно, — сказал:
— Скажи все же мамке… пускай забежит, а? Посылку мне с Большой земли привезли. Селедочка там есть. Порошок яичный. А?
…Мама пришла домой под утро. Измученная, засыпающая на ходу, она повалилась в кровать и тотчас заснула. Володя стянул с нее валенки, ватные брюки и ватник. Накрыл одеялом и пристроился рядом.
Мама вздрагивала, стонала во сне… Луна светила. Яркое белое пятно лежало на полу. Удивительно: окна в их квартире, да и почти все окна флигеля «Б» остались целыми. Вот ведь повезло. Видно, взрывные волны от бомб ушли в другую сторону. В общем — как бы там ни было, но повезло.
Утром Володя отправился на Неву за водой, а мама — в магазин за хлебом. Вернувшись, сходил на батарею. Одно орудие было совершенно разбито — ствол оторван, второе лишь накренилось, у третьего погнута одна из станин. Неужели — конец батарее? А где же мама? Часа уже три прошло, как она отправилась за хлебом. Может, сразу в зоопарк пошла?..
Поднявшись к себе, Володя бродил по квартире, продувал в морозных узорах на стеклах окна «глазки» и глядел во двор, поджидая и торопя: ну где же ты, где? А, вот, наконец-то! Заслышав стук в дверь, он поспешил в прихожую и торопливо откинул крючок.
— Двадцать пять квартира-то? — услышал он усталый голос и увидел высокого мужчину. Тот рылся в противогазной сумке, ворчал: — Темнотища. Ни фига не видно… Держи письмо, малый.
— С фронта? — воскликнул Володя и, забыв поблагодарить, закрыл дверь, ринулся в комнату, взглянул на серый, помятый треугольничек. От отца! Такие всегда и приходили от него. Но где же мама? Письмо, вот радость-то! Подумав немного, он сунул письмо во внутренний карман пальто и решил, что письмо прочитают они вместе. Да-да, надо идти к булочной, искать!
Он прошелся вдоль очереди. Побежал в зоопарк, но Ник сказал, что Татьяна Ивановна еще не приходила.
С чувством смертельной тревоги Володя заспешил домой. Задыхаясь, взбежал по лестнице, замолотил в дверь кулаком. Может, разминулись в пути?.. В квартире было тихо. Он все же открыл дверь, вбежал в комнату, может, она приходила и теперь разыскивает его? Нет, не приходила.
Где ее искать?
Он опять выбежал на улицу. Поглядел вправо, влево. Каким путем она возвращалась из магазина? Может, напрямик, через длинный и узкий Собачий переулок?
Важно, равнодушно ко всему этому страдающему миру сыпал снег, мягко прикрывал развалины дома, кирпичный сор, черную искореженность металлических балок. Проваливаясь в снегу почти по колено, Володя вышел в пустынный переулок и огляделся. С каждой минутой ему становилось все страшнее…
Из белой пелены выплыла фигура: мама! Хватаясь рукой за стену дома, с платком, упавшим на плечи, в волосы набился снег, она медленно шла навстречу. Володя обхватил ее руками, и мама резко, будто ее кто ударил под коленки, рухнула. Володя начал ее поднимать, он смахивал снег с ее головы, плеч. Маму всю трясло, на лице растерянность и страх.
— Что с тобой? — тормошил он ее. — Что случилось?
— М-меня ударили… — Она всхлипнула. — По г-голове.
— Тебя ударили? Кто ударил? Идем скорее домой, поднимайся.
— Мальчик подбежал. Говорит: «Тетенька, моя мама упала в переулке. Помогите, пожалуйста…» — Она встала, как-то удивленно и жалко улыбнулась. — И я пошла. «Вот сюда, в подъезд», — зовет меня мальчик. Зашла в подъезд. И вдруг… — Она вцепилась Володе в плечо и страшно выкрикнула: — И ни хлеба, ни карточек!
— Ни хлеба, ни…?
— Я… упала. Очнулась: ни хлеба, ни карточек!
— Но может, ты просто выронила? И надо поискать?
— Они ударили меня… И отняли! — слабо крикнула мама и с испугом поглядела в его лицо: — Прости меня, прости!
— Родная, о чем ты? — Володя начал поправлять ей платок, застегивать пальто, видно, рылась в карманах, искала карточки. — Ничего… Пошли скорее Домой… Что-то я тебе хотел сказать… Да-да, мы как-нибудь.
— Как «как-нибудь»? — Мама прислонилась к стене. — Как?! Ведь утерянные карточки не восстанавливают. Вова, ведь середина декабря… Ой, моя голова… все плывет, кружится…
— Обопрись о мое плечо. Дай я тебя подхвачу… вот так.
Володя повел ее домой. «Она права, как выжить без хлеба?» — думал он с ужасом, он едва сдерживался от каких-то отчаянных выкриков! Ведь столько было случаев, когда вот так женщин, да и мужчин завлекали в глухие переулки, а то и прямо на улице отнимали хлеб и карточки. И она поверила какому-то мальчику?! Но что было толку от слов упрека? И он сказал:
