Теодор Вайсенборн - На пороге надежды
В траве поодаль сидели «тигры». Мартин оглянулся. Они были в саду разрушенного дома. А прыгал он с балкона второго этажа. Метров с трех. Мартин перехватил взгляд босса.
- Эй, Конни! - голос Мартина дрогнул, у него еще бешено колотилось сердце.
Босс смотрел на него задумчиво, прикусив губу. На улыбку он не ответил.
- Испытание выдержал! - вскочил Рольф.
- Заткнись, - огрызнулся босс. Он настороженно взглянул на Мартина и медленно произнес: - Я буду считать, что ты выдержал испытание, только при одном условии: если скажешь, почему вчера не пришел.
- Это уже не важно, - возразил Рольф. - Он прыгнул, и хватит.
- Сказано: заткнись! - рявкнул босс и вновь пристально посмотрел на Мартина. - Ну, так как?
Улыбка сошла с лица Мартина. Его не оставят в покое. Все будет по-прежнему. Мартин чувствовал боль в ладонях. Место, куда он прыгал, было усеяно осколками. «Тигры» набили бутылок, чтобы он упал прямо на стекло. Мартин слизнул с ладоней кровь, достал платок, обмотал левую руку и прижал сверху правой. Райнер протянул лейкопластырь, но Мартин оттолкнул его.
- Не надо, - сказал он.
Подняв голову, Мартин с внезапной яростью поглядел прямо в глаза боссу, сделал шаг ему навстречу и, хотя губы у него дрожали, звонко сказал, обращаясь к яркому солнечному свету:
- Не хочу я в вашу банду.
Босс втянул голову в плечи и прищурился:
- Ты не выдержал испытания.
- Нет, выдержал, - вставил Рольф.
Мартин отвернулся. Он взобрался на гору щебня - у входа в подвал лежал его портфель, - постоял наверху, поглядел на улицу и, неожиданно ощутив себя самого всем своим существом, вдохнул полной грудью теплый воздух. Прислушавшись к голосам внизу, он понял, что испытание выдержано. Прием в банду? Каким пустяком это вдруг стало!
- Проваливай! Ты не выдержал, не выдержал!.. - орал внизу босс. Подобрав половинку кирпича, Конни бросил его в спину Мартину, но промахнулся.
Мартин спустился во двор пивоварни. Гудели автомобили, звенели трамваи, солнечные блики лежали на развалинах, в бузине щебетали птицы, и небо в этот вечерний час было таким ясным и синим, каким оно отражается в озерной глади разве что самым солнечным полднем. Хорошо сейчас на озере, где по воде скользят лодки, а голоса стали тише. Он будет в своей комнате один, как всегда, и пусть другие смеются над ним. Больше он их не боится.
Сжав побаливающие руки в кулаки и держа портфель под мышкой, Мартин прошел по Мольтке-штрассе и остановился у кафе-мороженого. Тут его окликнули Рольф и Райнер, бежавшие вслед за ним по улице.
- Мартин, Мартин, - кричали они, - подожди нас!
Мириам Пресслер. Герберт просыпается. Перевод Т. Стеженской
Герберт просыпается, когда мать включает рядом воду в ванной. Он всегда просыпается так рано, он вообще спит плохо. Проезжающие по улице машины ему не мешают, к их шуму он уже так привык, что почти не воспринимает его. Но стук двери, шум воды, звон тарелок и чашек в кухне - все это его будит.
Он знает, что рядом в ванной - его мать. Она всегда встает первой, и, только когда приготовит завтрак, когда сделаны и завернуты бутерброды, когда термос наполнен и кофейник стоит на столе, она будит отца. Его смена начинается в шесть утра. Теперь, должно быть, около пяти. Ночью он ездит очень редко. Хотя это и дает больше денег, но отец говорит, что не может этого выдержать. Проездить одну ночь для него хуже, чем три дня подряд. Ему необходимо выспаться с вечера.
Герберт знает, что теперь он может снова укрыться одеялом и еще подремать. Быть может, он даже снова заснет. Он любит это время, утром, когда никто еще его не трогает, никто на него не ворчит.
Приятное время перед вставанием, время, полное мечтаний и надежд. Иногда Герберт рассказывает себе истории о Бутхе, знаменитом герое, но это не всегда ему удается. Часто в его мысли врывается только что начавшийся день и уже не отпускает его. Тогда ему больше всего хочется встать и смыть с себя под душем страх, прогнать его запахом мыла и вкусом зубной пасты.
Только страх перед утренним ворчанием отца удерживает Герберта. «Что это ты делаешь сейчас в кухне?.. - спросит он его. - Ты же знаешь, что я этого не люблю. Утренняя суматоха меня просто бесит».
За окном уже светает. Сквозь щели плохо закрывающихся жалюзи в комнату Герберта проникает сумрачный свет. Он натягивает одеяло себе на голову и строит душную палатку, которая укрывает его от внешнего мира. Он представляет себе, что было бы, если б вообще не просыпаться, заснуть вечером, а утром уже не проснуться. Он не видит в этом для себя ничего страшного.
Сквозь бело-голубую клетчатую крышу из стеганого одеяла шумы доходят до него приглушенно и тихо, но он все равно не может совсем отделаться от них. Отец долго кашляет, отхаркивается и сплевывает мокроту в умывальник. Хотя он при этом спускает воду, Герберт видит потом комочки слизи, налипшие на неровности и трещины старого фарфорового умывальника и скользящие в струе воды. Герберта от этого тошнит. Отец мог бы пользоваться носовым платком или, по крайней мере, как следует мыть за собой раковину. «Этот кашель от куренья, - всегда говорит мать. - Ты это еще поймешь, когда станешь старше».
Герберт поворачивается на другой бок. Может быть, сегодня у него будет хороший день. Он долго спал, отдохнул и набрался сил. Он пойдет в школу со все еще новой школьной сумкой. Он получил ее в подарок на свое четырнадцатилетие. До этого он ходил с ранцем, оранжевым в белую клетку, хотя никто уже из класса не носил ранца. Теперь это позади. У него тоже сумка, как и у других.
- Ты уже большой, - сказал отец, - скоро станешь взрослым.
- Придет время, и он вырастет, - говорит мать. - А какой он худой! Посмотри - кожа да кости.
Отец внимательно осмотрел Герберта и кивнул:
- Да, правда. В его возрасте я выглядел совсем по-другому. А он весь в тебя. У вас все такие. Вспомни своего брата, он до сих пор не стал настоящим парнем.
Герберт при этом сделал вид, будто ничего не слышит. Он и правда не хотел это слушать, ему было совсем неинтересно знать, как выглядел его отец в четырнадцать лет. Но он не мог просто выйти из комнаты, закрыв за собой дверь, - разразился бы страшный скандал. Его родители часто поступали так: говорили о нем, словно его вовсе не было рядом. Герберт тогда чувствовал себя каким-то неодушевленным предметом.
В день рождения он получил портфель и велосипед, о котором уже давно мечтал. «Но в школу ездить на нем нельзя. А то его еще украдут. Такой дорогой велосипед».
Почти у всех в классе были велосипеды, отличные, украшенные спортивными значками велосипеды. По утрам мальчишки гоняли, хотя это и было запрещено, по школьному двору и демонстрировали свою ловкость, особенно если на них смотрели девочки.
- Зачем же вы купили мне велосипед, если я не могу ездить на нем в школу?
- Днем, - сказал отец, - когда ты сделаешь все уроки, катайся сколько хочешь, я не возражаю. А в школе его запросто могут украсть.
Мать кивнула.
- Кроме того, школа ведь рядом, несколько минут можешь и пешком пройти.
Герберт, послушный сын, примерный сын, продолжает ходить в школу пешком, а велосипед стоит в подвале.
Герберт теперь уже окончательно понял, что со сном больше ничего не получится. Он думал только о том, каким будет для него этот день. Конечно, он, как всегда, купит себе перед школой две порции «банджо»[4], а потом прямо и бесстрашно пройдет мимо всех. Он покажет им, что они ему безразличны, что они ничего не могут ему сделать, потому что он спокоен и осмотрителен. Герберт напряг левую руку и пощупал мускулы. Не такой уж он и слабый. Если бы другие не были так глупы! Так глупы и крикливы. Герберт не выносил шума, просто страдал от этого.
«Сегодня я не буду прислушиваться, - думает он. - Сегодня я просто не буду обращать внимание на шум. Как-нибудь я это сумею. Сегодня точно сумею».
Он представляет, как он идет мимо школы, выпрямившись, с поднятой головой, представляет, как он смотрит Клаусу прямо в лицо, а Клаус подходит к нему и говорит: «Мне очень жаль, Герберт, что я обидел тебя. Все тоже об этом жалеют. Мы больше никогда не будем делать ничего такого. Мы понимаем, что совершили ошибку. С сегодняшнего дня все будет иначе».
Клаус протянет ему руку, и Герберт пожмет ее. «Ладно, Клаус, - скажет он. - Не будем больше об этом. Все в порядке».
Герберт прячет в прохладную подушку свое пылающее лицо. Такого не будет. Такого никогда не будет.
Будет день как и все остальные. Он постарается незаметно пройти в класс и споткнется о первую же ногу, которую ему подставят. Он попытается быть приветливым с матерью, будет стараться помочь ей. Но из этого ничего не выйдет. У него, конечно же, выпадет из рук полное помойное ведро, и яичная скорлупа с кофейной гущей и сигаретными окурками вывалятся на пол в кухне. «Бестолочь, - скажет мать, - ты что, не можешь быть повнимательней?»
