Ханс-Георг Ноак - По эскалатору вниз

1

Рядом с мужчиной — треугольное лицо, заученная улыбка — шел Йоген по выложенному булыжником двору к дому номер 9. Небольшой газон в центре был серым, как костюм домоправителя, а пять георгинов выполняли свое назначение так же слабо, как его ярко-красный галстук. Они не поднимали настроения.

Йоген не отрывал взгляда от булыжников. «Если до подъезда увижу на земле бумагу двенадцать, нет, десять раз, — думал он, — все будет не так уж скверно. Десять раз — это не слишком много и не слишком мало. Десять раз — это по-честному».

Картонная крышка от молочной бутылки — раз. Потом ничего. Нет, вот еще! Серебристая обертка от жевательной резинки. Это два. Тут же, рядом, затоптанная до неузнаваемости пачка сигарет. Три. Но до подъезда уже рукой подать. Пакет валявшийся на нижней из пяти ступенек, не в счет. Да к тому же господин Катц нагнулся, поднял его и бросил в корзину для бумаг, стоявшую у входа. Четыре вместо десяти. Результат не очень-то хороший; а может, как раз и ничего. Он не оставлял места для иллюзий, которые все равно лопнули бы, как мыльный пузырь. Вот именно — лопнули бы!

Живая изгородь там, в глубине, была на самом деле неприступным тыном, под нежно-зеленым цветом скрывался серый тюремный колер. Окна лицемерно излучали радушие, за ними коварно притаились решетки. Мужчина мог сколько угодно изображать дружелюбие; зато бесшумное позвякивание невидимой связки ключей не исчезало, Кругом одна ложь! В том числе вывеска на входе. Особенно эта вывеска! Почему «Интернат», а не застенок, колония или уж, на худой конец, исправдом? Почему «для мальчиков», а не, как подразумевалось, хулиганов, негодяев, воришек — словом, для всяких выродков?

Кто хочет врезать своему противнику в солнечное сплетение, не должен делать сильный замах. Выдашь себя, все дело испортишь. Бить надо внезапно, без подготовки, ни с того ни с сего, лишь тогда удар достигает желаемой цели. Здешняя публика свое дело знала туго. Все старались не обнаружить и тени угрозы. Никто не должен чувствовать себя в опасности, быть настороже. С такими легче справиться. Дружелюбие было чистейшей воды обманом и более ничем. Кругом одна ложь!

Нет, не все ложь. Эти пятнадцать физиономий не лгали. Написанное на них любопытство было явным, ненаигранным.

Йоген увидел перед собой пятнадцать ребят — они, как по команде, перевели свои взгляды от тарелок к двери. Они оценивали новичка, которого поджидали: на его кровати уже лежали свежие постельные принадлежности. И они знали каждое слово, что сейчас скажет Кот. Каждое — кроме имени. Это было единственным отступлением.

— Ну как, ребятки, вкусно?

— Исключительно, господин Катц… Как сказать… ничего… Не задавай дурацких вопросов… Спасибо, господин Катц… Редкая гадость… — Все вместе создавало, к счастью, невнятное бормотание.

— Отлично! Мне, во всяком случае, очень понравилось. Я к вам с пополнением. Зовут новенького Юрген-Йоахим Йегер. Мы обстоятельно побеседовали, и могу сказать: парень что надо! Мне он нравится, и вам он тоже наверняка понравится. Помогите ему быстрее включиться в нашу жизнь. Отнеситесь к нему по-доброму! Вы — старожилы, все должны понимать. Господин Шаумель, вы наверняка приготовили место для нашего нового товарища? Так оно и есть, вижу, вижу! Садись туда Йегер, ешь на здоровье! Когда желудок ублажен, и сердце радуется. Завтра продолжим наше знакомство. Всего доброго, ребятки! Всего доброго, господин Шаумель! Я еще задержусь у себя в кабинете, так что, если вы захотите ознакомиться с личным делом…

Господин Шаумель остался сидеть на своем месте за уже пустой тарелкой.

— Садись, ешь! — сказал он высоким голосом, не вяжущимся с его широкой грудной клеткой. — Да поживее, чтобы нам не пришлось тебя слишком долго ждать! Пудель, будешь его няней!

— Слушаюсь, господин Шаумель! — Долговязый белобрысый парень с прилизанными, зачесанными на затылок волосами отодвинул ногой стул. — Иди, новенький! Садись, тут свободно!

На терелке лежала жареная селедка.

— Еще был сыр и колбаса, — сказал верзила. — Да кто-то слопал. Так тебе сегодня вечером много и не надо. Ты ведь с воли, а тут в первый вечер все равно никакого аппетита. Ты по ночам заплывы не устраиваешь?.. Я интересуюсь, не делаешь ли ты «пи-пи» в постельку! Нет? Тогда пей чай. С кожурой немецких яблок — натурально, безвкусно и очень полезно. Жми давай, пора кончать!

Йоген торопливо ел. Трое других, сидевших за столом, глядели на него.

— Звать тебя как? — спросил Пудель. — Я что-то плохо расслышал.

— Юрген-Йоахим Йегер. Или просто Йоген.

— Фу-ты ну-ты! Сплошное йю, йо, йе! Юрген у нас уже есть. Ахим тоже, Йоген тоже. Тебя будут звать Йойо, понял?

Йойо так Йойо. Не в этом дело. Просто некоторым родителям ума в свое время не хватило. Даже имени настоящего толком подобрать не могли. Юрген-Йоахим Йегер — не имя, а объект для насмешек. Хоть бы пастор поинтересовался, когда крестили, нет ли тут случаем какой ошибки. А может, отец на радостях лишнюю рюмку пропустил? С него вполне могло статься. Дома его ни разу не называли Юргеном-Йоахимом. Там все говорили ему Йоген, а здесь он — Йойо. А почему бы и нет? Если этого верзилу Пуделем кличут. Он, правда, больше на колли смахивает.

Господин Шаумель встал и задвинул стул. С шумом и шарканьем ребята поднялись и встали позади своих стульев. Йоген судорожно запил чаем последний недожеванный кусок.

— Кто дежурный по столу? — спросил воспитатель, и, когда откликнулся парень с шарообразной, наголо остриженной головой, господин Шаумель сказал: — Терьер! Я так сразу и подумал! Сегодня за завтраком столы были безобразно липкие! Я бы попросил больше тщания! Человек проявляется в мелочах. Сейчас свободное время. Из дома не выходить. Пудель, пойдешь с новеньким, объяснишь ему все, что полагается, затем приведешь ко мне. Такса — молитву.

Интересно, сложит Такса лапки на груди или нет? Нет, набожно склонил голову и промямлил нечто вроде «хвала за трапезу». Затем все что-то пробубнили под нос: не то «спасибо, отче», не то «спокойной ночи».

— Шевелись давай! — сказал Пудель. — Надо тут все по-быстрому закончить. У меня еще сегодня дела.

Инструкций оказалось немного. Обувь чистить в подвале. У каждого свое отделение. Рядом душевая комната, умывальная, туалет.

— Если малость проштрафишься, будешь тут чистить-блистить, пока пупок не развяжется!

Опять поднялись наверх. В общей комнате стриженный под ноль Терьер драил столы песком, двое других с шахматами стояли рядом, поджидая, когда можно будет сесть. Дверь слева вела в холл с двумя нишами. В одной пышно цвели кактусы, в другой стоял аквариум, и пестрые рыбки в зеленоватой воде тыкались мордочками о его стеклянные бока. Две двери справа выходили в спальни.

У стены между дверью и окном стояли в ряд восемь узких шкафчиков. На каждой деревянной дверце строго по одной линии были наклеены крупные цветные снимки из собачьего календаря.

— Вот этот — твой, — сказал Пудель, указывая на дверцу с фотографией пса-боксера, снятого на вишнево-бархатном фоне. — Так уж тебя наш Шмель окрестил. Сам видишь — боксер. Все лучше, чем Пудель. А вон там, снизу, твоя кровать. Над тобой спит Такса, справа от тебя — я. Надеюсь, ты во сне не бормочешь, а будешь храпеть, я тебе все ребра пересчитаю, усек?

На кровати уже лежало все, что Йоген принес с собой в чемодане. Он сел на край кровати, вынул из стопки вещей выходные брюки, обшарил карманы. Сигарет не было.

— Такса, не покажешь новенькому, как вещи в шкафу разложить? Я еще к изгороди прогуляться хочу.

— Ладно, — согласился Такса и спрыгнул, грохнув об пол, с верхней кровати.

Тем временем Пудель порылся в своем шкафчике, ненадолго исчез, потом вернулся и сказал:

— Да, сведи-ка его к Шмелю! Он еще отутюжить его хочет!

Такса был одного роста с Йогеном и такой же худощавый, только его светлые волосы были наголо острижены. Он изучающе оглядел Йогена.

— Твои роскошные черные патлы тут тебе живо обкорнают, — предрек он. — Лучше всего прямо сейчас сходить к Шмелю, чтоб с этим было покончено. Я тебе потом помогу, так что перед душем шкаф будет в порядке.

Такса постучал, услышав «войдите!», открыл дверь кабинета и мягко подтолкнул Йогена. Сам же постарался остаться незамеченным. Если бы Шмель засек, что не Пудель, а он привел новенького, возникли бы нежелательные расспросы.

Только я положил на стол личное дело новенького, и вот уже этот Юрген-Йоахим Йегер сам заходит в мой кабинет. Документы на вновь поступающих я стараюсь по возможности просматривать до первой беседы. Так положено, к тому же это может оказаться весьма полезным; но вообще-то я больше привык полагаться на свой опыт — скольких воспитанников повидал… Когда занимаешься этим как практик более двадцати лет, то с первой минуты видишь, что за птица тебе попалась. Как ни крути, а за эти годы сотни парней вот так стояли передо мной, и я могу сопоставить свои первые впечатления с тем, что из них вышло впоследствии.