Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
– Это горные бобры, – тут же ответила Шнырова.
– Горных бобров не бывает, – возразила Дрондина. – Не надо чушь всякую молоть.
Шнырова немедленно ответила:
–У нас в апреле полполеницы березовых дров исчезло, я теперь знаю, куда.
– Куда? – наивно спросил я.
– Она, – Шнырова указала пальцем. – Она дрова сперла и прикормила ими бобров!
Дрондина онемела от такой наглой выдумки, а Шнырова продолжала:
– Это же всем известно, Дрондиха всех прикармливает. Зайцев, шиншилл, бобров. Ей подморгни, она и волков прикормит, они тут кругами крутят…
– Я не прикармливала!
– Это не бобры, – сказал я.
Шнырова и Дрондина замолчали.
– Столб спилен, провода обрезали, – указал я. – Бобры здесь не причем.
Я почесал голову.
– Как теперь жить будем?
Спросила Дрондина.
– Быстро и недолго.
Ответила Шнырова.
Быстро и недолго.
Двое из Батарейного
Мама уехала по делам в Кострому, я ленился и немного скучал. Хотя я обычно не очень с мамой общаюсь, но все равно, уехала ненадолго и… Пустота. Машинкой пострекотать что ли…
Я зевнул, прикидывая, вставать или нет? Вставать не хотелось, лениться стыдно. Я потрогал голову, никакой температуры, никакого повода.
Встал.
Тут же настойчиво застучали в окно.
Я аж подпрыгнул.
Ни Шнырова, ни Дрондина в окно не стучат, у нас не принято стучать, разве что кто посторонний… Но у нас посторонние не часто.
И сейчас это был не посторонний, а тетя Света, мама Дрондиной. Оказалось, что Дрондина заболела. Ничего страшного, но остро, зуб, ночью, и так сильно, что Наташа не могла уснуть. И не помогает ничего, ни анальгин, ни цитрамон, ни спиртом полоскать. Вода. Если холодную воду держать во рту, то дышать можно. Так Наташа до утра и прополоскалась. Даже Бредик не мог вынести этих мук, и сначала выл в солидарности, а потом сбежал.
Надо в поликлинику. Такси не вызвать, идти попутку ловить – можно полдня прождать – после дождя дорогу размесило, асфальт полопался, трактор, да и тот по обочине. А Наташа на стены головой кидается, одна надежда на тебя… То есть на меня.
Понятно. Зуб это святое.
Я сказал, что через десять минут буду ждать у моста, пусть приходит.
Мама Дрондиной отправилась за Наташей, а я закрыл дом, выкатил из сарая «Дельту».
Мопед как обычно не заводился, но я привычно растолкал его под гору. У моста глушить не стал, перевел по рельсам на другую сторону, поставил на подножку, стал ждать.
Показались Дрондины.
Тетя Света с трудом вела под руку Наташу. Дрондина, лицо распухло, так что только нос торчал наружу, глаз не видно, если бы на улице встретил, не узнал бы. Кроме того, Дрондина оказалась закутана в странный… полушубок что ли. Нет, в старую серую кофту, мохнатую и пухлую. И в шапку. В натуральную кроличью ушанку, я такие на фотографиях старых видел.
Дрондина походила на шмеля. Хорошо, что ее не видит Шнырова.
– Наташу сильно знобит, вот мы и оделись, – объяснила тетя Света. – Лучше бы поскорее…
Поскорее, это понятно. Я забрался на мопед, Дрондина с трудом устроилась за моей спиной.
Поехали.
Асфальт действительно полопался. В прошлый наш со Шныровой заезд дорога была терпима, заплаты держались, но после большого дождя от битумных лепешек осталось мало. Да и трещины прорезались, так что пришлось держаться правее, по обочине.
Несмотря на габариты, Дрондина Шнырову в весе не особо превосходила, во всяком случае, рулилась «Дельта» не сильно хуже. И судьба была к Дрондиной милостива в тот день, во всяком случае, до Никольского мы доехали без приключений: ни собаки на нас не нападали, ни мотор не сталинградил, ветер и тот попутный. Порой, когда колесо влетало в ямину поглубже, Дрондина взвывала за спиной, а так сидела смирно, не валко.
Въехали в город.
Зубная поликлиника располагалась на дальнем конце Никольского, пришлось рулить крюком, по Вокзальной, чтобы полицаям на глаза не попасться. Повезло.
Поликлиника – в здании старого железнодорожного вокзала, древние акации и пахнет мазутом. Вросшие в землю колесные пары переделаны в скамейки. Пока я пристегивал мопед к забору, Дрондина пыталась бежать. Применил силу.
– По записи или с острой болью? – не глядя, буркнула тетка в регистратуре.
– С острой болью, – ответил я.
– Фамилия?
– Дрондина.
Она поглядела на меня с сомнением.
– То есть это она Дрондина, – указал я на Наташу. – Она больная. Сама не может говорить, я ее сопровождаю.
Дрондина промычала тюленем.
– Понятно, – сказала тетка. – Сопровождаешь, значит. Как фамилия?
– Дрондина Наталья Вячеславовна.
Тетка удалилась в картотеку.
В поликлинику вошла женщина с рыжим мальчиком под мышкой. Мне показалось, что мальчик был на поводке, но потом я понял, что это подтяжки. Дрондина и мальчик переглянулись и поняли друг друга.
Вернулась регистраторша.
– Нет вашей карточки… – тетка почесала лоб. – Как я вас оформлять стану?
Дрондина протяжно застонала. Рыжий мальчик тоже попробовал сбежать, но был привлечен за подтяжки бабушкой. Дрондина издала неопределимый желудочный звук.
– Нам плохо, – сказал я. – Очень.
– Ладно, примем по полису, – смилостивилась регистраторша. – Бахилы надевайте! И прямо по коридору, в крокодила!
– Спасибо!
Я купил бахилы, надел на кеды. Дрондина окончательно впала в больничное малодушие.
– У меня больше ничего не болит, – проникновенным голосом сообщила она. – Мне уже гораздо лучше…
Я натянул бахилы и Дрондиной и стал подталкивать ее по коридору.
– Почему крокодила? – ныла Дрондина. – Я не хочу в крокодила, она сама крокодил…
– Да-да, крокодил, – согласился я. – Сюда только таких и принимают, это же зубная поликлиника.
Дрондина остановилась и улыбнулась.
– А я себе шорты сшила, – неожиданно сообщила она. – Из плюша. Оранжевые.
– Все равно зубы надо посмотреть, – мягко сказал я. – А вдруг там…
Я взглянул на стену в поисках поддержки, и на помощь пришли плакаты «Воспаление надкостницы» и «Ортодонт – друг человека».
– Воспаление надкостницы, – я указал на плакат. – Хочешь до госпитализации довести?
– Нет… – прохрипела Дрондина.
Плакат впечатлял, я сам подумал – не пройти ли санацию на всякий случай? Лучше сейчас, чем потом зубы пилить.
– Тогда вперед.
Мы кое-как преодолели длинный темный коридор
