Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
На «пять» никаких ресурсов не было. Шнырова фыркнула, передала кубики.
– Кидай, Графин.
– Да чего кидать, у меня десять, – Дрондина протянула листок с подсчетами. – Все, я победила. Граф на втором месте.
– Дрондины как всегда побеждают, – ехидно вздохнула Шнырова. – Обустроят себе поросячий загон – и хрюкают там, и рады!
Шнырова кивнула на построенную Наташей обширную империю.
– А у тебя холопий, – хихикнула Дрондина, указав на скудные владения Шныровой. – Построила себе холопий угол и квакаешь!
Шнырова покраснела и сжала губы.
– Я тебе сейчас покажу холопий…
Я хлопнул в ладоши.
– Все! – сказал я. – Саша, ты проиграла! Иди к реке.
– С мертвецами! – добавила Дрондина.
– Да сорок разов, – хмыкнула Шнырова. – Наташенько выпущу…
Шнырова взяла банку с улиткой, скрутила крышку и запустила улитку в сад.
– Никуда она не пойдет, – сказала Дрондина. – Время тянет, гонщица…
– Гав!
Сказала Шнырова, спустилась по ступеням и исчезла в тумане. Дрондина поглядела на меня.
Шнырова стихла. Исчезла в тумане. Мы с Дрондиной собирали игру.
– У меня телефон скоро разрядится, – пожаловалась Наташа. – Как думаешь, когда электричество дадут?
– Завтра. Или послезавтра. В Никольском на подстанции предохранители выжгло. Новые поменяют – и все дела.
– Эй! Идите сюда, здесь классно! – позвала из тумана Шнырова.
Я шагнул на крыльцо.
– Стой! – прошептала Дрондина.
– Что?
– Голос другой.
– Не понял?
– Это не Шнырова! – испуганно сказала Наташа.
– Это Шнырова, – успокоил я. – Пойдем, посмотрим.
– Зачем?
Я взял Дрондину за руку и вытащил в туман.
В саду было почти сухо, у нас это неудивительно. Выпавший дождь скоро превращается в туман, вода взбивается в холодный пар, как миксер взбивает сливки в пену. Внутри тепло.
– Пойдем к реке.
Солнце где-то далеко вверху, тусклым алым сполохом то справа, то слева.
Мы шагали и шагали по улице Волкова, а она все не заканчивалась. А уклон не начинался, я увидел в тумане незнакомые очертания, словно чужой дом, и сошел с улицы Волкова, и тут же потерялся.
– Заблудились, – сказал я.
Вот уж не думал, что я могу заблудиться
– Слышишь? – Дрондина схватила меня за руку.
Скрипели качели.
– Это качели. Сашка там…
– Заманивает!
– Да нет, просто… Пойдем, поглядим.
Мы направились на скрип, и вышли к тополям, хотя, по моим расчетам, тополя были немного в другой стороне.
Покрышка раскачивалась, но Шныровой в ней не торчало. Наташа испуганно огляделась, но вокруг лишь туман, в метре не видно.
– Наташа…
Могильным шепотом.
– Наташа…
Продолжала шипеть Шнырова страшным голосом.
– Замолчи! – не выдержала Дрондина.
– Я вижу твое сердце, Наташа…
Дрондина не выдержала, подхватила камень, запустила в сторону голоса. Попала. В тумане ойкнули.
– Вот дура то…
Из тумана послышалось сопение, потом, хромая, показалась Шнырова.
–Ты чего камнями кидаешься, дура?!
Дрондина подняла еще камень.
– Совсем озверела… – Шнырова потерла колено. – Ты мне кость раздробила…
– И башку раздроблю! – пообещала Дрондина.
Шнырова сместилась поближе к тополю.
– Вот какое с ней перемирие, Граф?! – спросила она. – Я с ней как с человеком, а она булдырями! Подумаешь, в штаны наложила…
Дрондина швырнула еще. Шнырова вильнула за тополь. Камень ударил по стволу.
– Мимо!
Тополь вздрогнул. Вряд ли от удара камня, наверное, кит, задел под землей хвостом. Тополь вздрогнул, в кроне зашелестело, и на нас обрушился водный удар.
Не дождь, а словно мы в воду прыгнули, а не она на нас пролилась. Промокли за секунду.
Шнырова стала похожа на тощую ощипанную курицу. Дрондина стала похожа на колбасу. Себя я со стороны не видел.
Шнырова расхохоталась, указывая пальцем на Дрондину. А Дрондина и сама поняла, что стала как колбаса, перетянутая ремешками.
Она вытерла лицо, поглядела на меня. А я ничего почему-то не сказал, что надо, а сказал глупость:
– Давай я тебя провожу…
– Сама дойду!
И Дрондина шагнула в туман.
Остались мы со Шныровой.
– Я тоже пойду, – сказала Шнырова. – Холодно.
Я остался под тополями один. И замерз.
В этот день электричества так и не дали.
Я вернулся домой, переоделся в сухое, лег на диван, накрылся пледом.
Вечером туман светился розовым.
Вечером туман светился розовым, ночью синим, утром же золотистым. На сундуке сидела одежда. Я хотел выйти в ночь, в синеву, но не решился. То ли шаги слышались вокруг, то ли звуки во мгле, да ну, я туманы никогда особо не любил.
Наступило утро. Утром в золотистом тумане явилась Шнырова. Кажется, я забыл закрыть дверь, потому что явилась Шнырова. И сидела напротив на сундуке, рядом с одеждой. А на журнальном столике стояла белая пластиковая ванна, судя по инею, с мороженым.
Шнырова спала, видимо, она пробралась в мою комнату рано, хотела устроить неприятный сюрприз, но уснула. Тогда я решил устроить сюрприз ей. Придумать что-то оригинальное не получилось, взял будильник, завел, поставил рядом со Шныровой на сундук.
Будильник зазвонил, но Шнырова не проснулась. Так и сидела. Я потрогал за ногу. Шнырова не просыпалась.
Я понял, шутка такая, опять мертвой прикидывается. Взял с подоконника банку, выкинул засохшие незабудки, а оставшийся цветочный бульон вылил Шныровой за ворот.
Шнырова не пошевелилась.
Я ухмыльнулся, взял Шнырову за запястья. Пульса не было. А ну ее нафиг, достали, побежал за мамой, разбудил, притащил. Мама, позевывая, осмотрела комнату.
– Саша принесла мороженое и лежит как мертвая? – переспросила она.
– Под кроватью спряталась…
Под кроватью Шныровой не оказалось. Шутка. С утра плохо соображаю.
– Иван, мне кажется, тебе надо… Чем-нибудь заняться. А то ты дурить начинаешь от безделья.
– Да она тут сидела! Она же бадью с мороженым оставила… – указал я.
Но никакой бадьи с мороженым на столе не было. Мама покачала головой и отправилась к себе.
– Ну и зачем? – спросил я громко.
– Да низачем, – Шнырова показалась в окне. – Чтобы весело. С добрым утром, короче.
Она неловко закинула на подоконник бадью, залезла сама. Мороженого килограмма три.
– Ложки принеси, – попросила Шнырова.
Я принес две чайных.
– Ты чего такая щедрая?
– Все равно пропадет, – пояснила Шнырова. – Морозилка остановилась, надо есть, а то растает.
Шнырова поставила бадью на стол.
– Папка еще тогда привез
