Михаил Глинка - Петровская набережная
Женька замолчал. Теперь он, кажется, сказал все. Мите на него смотреть было больно, какое уж там — судить! Но Толя Кричевский, хоть Митя и был уверен, что он думает так же, только губы сжимал.
— Так ты что думаешь, Карасев… — сказал он наконец. — Что думаешь… — Трудно было Толе говорить, но он все же закончил: — Если блокада была, так теперь что хочешь можно делать?
Женька совсем съежился.
— Да ладно тебе, Толик, — сказал Митя. — Я вот, например, верю. И Ларик верит. И нельзя… чтобы его выгнали!
Женька застыл. Он не повернулся к Мите, но Митя почувствовал, как к нему рванулась душа Женьки. Такой уж у Мити был сегодня день — слышать эти волны: сначала от Толи, теперь вот от Женьки.
— Все равно судить его надо. Судить и наказать.
И тут Женька вскочил. Впервые он стал смотреть им в глаза, даже заглядывать.
— Хотите, я сам… Чтобы меня… Хотите, я сам себе руку… Ну, отрублю?! А?! Ну, не руку… два пальца? Хотите? Вот сейчас? — Он даже смеялся чему-то.
Ребята онемели.
— Нет, ты все-таки… того! — сказал долго молчавший Ларик. — Пальцы его нужны кому-то. Дурик и есть!
Но нет, совсем не дурик он был! Глядя на него, Митя ясно видел, что Женька давно представлял себе, как его поймают и как будут наказывать. Женьке наверняка казалось, что жизнь его на этом прекратится: опозорят, выгонят, все. А сейчас… Но прошлую жизнь от будущей должно что-нибудь отделять!.. Боль? Страдание? Женька сейчас не просто просил, он требовал наказания.
— Пальцы… Сдурел, что ли? — повторил Ларик, глядя на свои. Готовность Женьки расстаться с пальцами именно на Ларика, игравшего на пианино, подействовала особенно.
— Или хотите — к муравейнику меня привяжите? И оставьте. Тут недалеко есть… Здоровый! — Женька поднял голову. — Если вы ничего мне не сделаете, я сам… что-нибудь сделаю!
Они переглянулись. В его голосе они снова услышали отчаяние. И они поняли, что он опять стал терять надежду на то, что когда-нибудь снова станет таким, как они.
— А что, — вдруг сказал Ларик, самый из них спокойный, — штаны пусть снимает и садится. А мы время засечем.
Женька застыл.
— И сколько ему сидеть? — сказал Толя.
— До вечерней поверки! — крикнул Женька счастливо.
— От тебя знаешь что останется к поверке?
— Ну, на час! А? Ребята?!
— У нас и времени-то нет такого… — пробормотал Толя, чтобы его слышали только Митя и Ларик.
Странный это был суд. Мите сначала казалось, что они все шутят.
— Десять минут выдержишь? — наконец сказал Толя. — Ставлю на голосование! Кто за то…
— Ты же командир! — сказал Митя.
— А на суде командиров нет.
— Тогда пять, — сказал Митя, и Ларик его поддержал.
— Ладно, — сказал Толя. — Пять. Будь по-вашему. А что за муравьи-то?
Полуметровый муравейник был совсем вблизи. Когда они обступили его, он сначала казался просто кучей лесной трухи, но когда Толя поворошил муравейник палкой и на поверхности забелели белые горошины муравьиных яиц, что там началось!
Женька решительно скинул ботинки и стащил штаны робы. Помедлил секунду и снял трусы. И они двое, Митя и Ларик, посмотрели на Толю.
— Ну что, что еще?! — закричал теперь уже на них Толя. — Ну что вы на меня смотрите?
Но они, ничего не говоря ему, продолжали на него смотреть. Да, пусть сейчас он их командир. Они не отказываются выполнять его приказы, сами его выбрали, но…
— Ну что? — крикнул Толя. — Что уставились?
Не станут они с Лариком ему этого объяснять. Не станут. Пусть сам поймет. Женьке ведь и дальше среди них жить, а как ему жить, если он сейчас сделает то, что собирается сделать? Как?
— Надень… — сказал Толя. — Рассупонился тут…
Ничего не понимавший Женька стоял перед ними, а они прятали глаза.
— Так что? — спросил он. — Что делать-то?
«Нам всем быть офицерами, — думал Митя. — Ну да, это еще не скоро, но ведь когда-то — быть».
— Пусть руку сунет, — вдруг сказал Ларик. — На руке что, не кожа, что ли?
— Две! — мгновенно ожив, крикнул Женька. — Обе!
Теперь Женька, надев брюки, скинул голландку и засучил рукава тельняшки. Он встал перед муравейником на колени и с каким-то странным выражением лица, словно в глубине муравейника должно было находиться что-то замечательно интересное, засунул обе руки в муравейник по локоть.
— Нелидов, считай!
— Раз, два, три, четыре…
Через полминуты Женька открыл рот и стал закатывать глаза. Муравьи судорожно сновали по его рукам и плечам. Некоторые уже добрались до шеи. Муравьи были крупные, коричневые, поджарые. Когда несколько муравьев побежали по Женькиному лицу, он закрутил головой, но рук из муравейника так и не вытянул.
— Семьдесят восемь, семьдесят девять… — Митя считал как мог быстро, но муравьи работали, видно, еще быстрей.
Досчитав до ста, он схватил Толю за рукав и, не переставая быстро считать, знаками спросил его: не пора ли прекратить? Видно же, как Женька мучается! Но Толя твердо выдержал Митин взгляд.
— Сто десять, сто одиннадцать…
Отсчитывая секунды Женькиных мук, Митя вдруг подумал, что если делать все по совести, то как это может быть, чтобы блокадника Женьку судил бы он, Митя, всю войну пробывший в эвакуации? Да еще эта красная галоша. А Карлуша? Кто-то шепнул в этот момент Мите, что никто ведь, кроме него, о его преступлениях не знает! «Но сам-то я знаю», — подумал он.
Продолжая считать: «Сто пятьдесят два, сто пятьдесят три…» — Митя стал снимать с себя голландку. Толя и Ларионов изумленно на него смотрели.
Митя стал засучивать рукава.
К счету «сто восемьдесят» он был готов. Никому ничего не объясняя, он шагнул к муравейнику, оттолкнул Женьку прочь и, как Женька, встал на колени в этот страшно шевелящийся мусор и сунул руки вглубь. Как они сразу по нему забегали! И как сразу стали вцепляться! Сначала, правда, было еще терпимо, но уже спустя секунд десять ему показалось, что руки его постепенно погружаются в кипяток… Муравьи хлынули в рукава тельняшки, полезли к подмышкам, побежали по шее… Хватая ртом воздух, Митя почувствовал, как они копошатся уже около его ушей, бегут по лицу… Но он продолжал считать.
Только бы выдержать до трехсот, до тех трехсот, сто восемьдесят из которых уже отсидел тут Женька! Митя продолжал считать, а на него, ничего не понимая, смотрели с изумлением Толя и Ларик, а совершенно голый Женька в это время, подпрыгивая, хлестал себя тельняшкой по спине и бокам.
— Двести девяносто девять, — крикнул Митя, — триста!
Отпихнувшись от муравейника руками, которых он уже не ощущал, он свалился на бок и отполз от муравейника на четвереньках.
А еще через пятнадцать минут Толя, Митя и Ларик быстро двигались по все больше темневшему лесу. Упавшие деревья, заросли густого подлеска и валуны по-прежнему преграждали им путь, но никто из троих мальчиков не обращал сейчас на эти преграды ни малейшего внимания. Кожа на руках Мити пылала, как настеганная крапивой, и чесалась зверски, Митю уже знобило, но он не променял бы этот вечер ни на какой другой. Толя и Ларик поглядывали на Митю, обоим хотелось что-то у него узнать, но Митя, которого знобило все сильней, чесал свои волдыри (их высыпало все больше), молчал и шел первым. Митя понимал, что стоит ему остановиться или что-нибудь сказать — и он разревется. И еще он думал о Женьке, который продержался дольше его… Женьку они отправили обратно в лагерь, а с продуктами решили поступить так: незаметно подкинуть их на камбуз, да и все. А там уж разберутся.
Сквозь деревья они увидели озеро. Через несколько минут, скрытые кустами, они разглядывали раскинувшуюся перед ними ширь. Чуть правее из воды вставал небольшой лесистый островок.
— Вон! — прошептал Ларик. — Вон они!
Из-за мыса островка высовывалась корма серой шлюпки. Но вот корма, не трогаясь с места, пропала из виду — на ее месте вырос куст.
— Маскируют!
Ветерок, шуршавший над озером, стих, и ребята отчетливо услышали, что с островка доносятся какие-то звуки: вот что-то звякнуло, потом раздался треск, опять что-то звякнуло. Над водой вдоль берегов пролегли нити тумана. Спускались сумерки. На острове мигнул и снова пропал красноватый огонек — то ли закурил кто-то из офицеров, то ли тайком зажигали костер. Но вот над деревьями стал подниматься легкий дымок. На островке готовили ужин.
— А у нас-то с собой что? — спросил Ларик. — Может, перекусим?
— В лагере перекусишь, — ответил Толя. — Давай-ка беги вовсю, расскажи, что мы тут увидели.
— Ну, нет, командир, так я не уйду, — сказал Ларик, порылся в их общем свертке, сунул что-то в карман, что-то сразу за щеку и только после этого, помахав им, побежал.
Толя и Митя залегли в кустах, глядя на островок так, словно он мог сейчас сняться с места и уплыть куда пожелает.
