Иван Логвиненко - Багряные зори
Алекса согласился. На этом и порешили.
Однако до чего долгая осенняя ночь. Сокальский внес в план некоторые изменения. Алексе не сказал ни слова…
«Ну погоди, я тебе еще отомщу, — по-прежнему тешил он себя мыслью, готовя хитрую западню Божко. — Руками Алексы сотру в порошок! А убежит «бедолага» к партизанам, сохранит себе жизнь, расскажет обязательно и обо мне. Вот только помилуют ли меня?.. Всё они знают, всех припомнят — и старых и малых. Нет, не с ними мои пути-дорожки, если жить хочу. А как хочу! — едва не вскрикнул Сокальский в темноте. — Алекса после убийства убежит, а меня немцы повесят. Штельцер за Божко не помилует. Может еще догадаться, чья это работа. Вот будет на весь район позору! Днем, в самом помещении полиции партизан убивает лучшего следователя района и преспокойненько убегает…»
И созрело решение:
«После убийства следователя «бедолага» Алекса живым оставаться не может. Как это Божко меня учил? «Свидетель должен молчать. Только мертвый не предаст…» — улыбнулся Сокальский, довольный самим собой. — Ученому, Иван Ефимович, ума у других не занимать. Ваш ученик еще кое на что способен… Как только в кабинете следователя раздастся выстрел, я сам первым брошусь в комнату и уничтожу Алексу. «Колокол свободы» напечатает статью «Поединок пана Сокальского с бандитом»; в районной газете скажу, чтоб передовую озаглавили «Победа». Сам Штельцер меня отметит… Как все-таки вовремя появился этот «бедолага», — думает Сокальский и засыпает безмятежным сном.
…Сокальский поднял тяжелую голову. Хмельными глазами смотрит он на стол, на пустой стакан.
— Та-ко-ой план… про…про…валился… — и снова тянется к бутылке.
…Не спал этой ночью и Божко. Совсем стемнело, когда добрался он до Ольшаницы. Тускло дымил фонарь в здании полиции, куда зашел следователь. Рябой полицай с похмелья не сразу взял в толк, кто вошел. Щелкнув затвором карабина, едва не пристрелил следователя.
Божко послал его за Бучацким.
— Лошадей запряги, подвезешь, — сухо сказал полицаю.
— Лошадями еще их развозить, — огрызнулся рябой, — что-то забарствовали…
— Не твоего ума дело, болван! — рассердился Божко. Рябой полицай торопливо вышел.
— Нет порядка, совсем распустились, дисциплину забыли!.. — ворчал Божко.
Подошел к стене и прочитал уже известное ему распоряжение.
«…Мною установлено, — писал гебитсполицайфюрер, — что за последнее время отдельные полицаи при встрече не здороваются поднятием руки и выкриком «Хайль Гитлер!».
Приказываю довести до сведения всех полицаев мои требования, а руководителям призвать всех подчиненных к исполнению своих обязанностей.
Напоминаю: приветствие должно быть исполнено движением руки — быстрым и резким. Тех, кто нехотя подымает руку, или тех, кто с трудом ее подымает, будто страдает ревматизмом, я прикажу в кратчайший срок вылечить от этой болезни.
Всех, кто до сих пор еще не научился здороваться таким образом, предупреждаю и напоминаю, что сверху падает не только дождь, снег и жареные куропатки, но иногда и град из шомполов, способный быстро восстановить память тем, у кого она пропадает…»
— До чего дожили, — качает головой следователь.
Часа через два заскрипела несмазанными колесами подвода, и в комнату вошел Володя. Заспанный, в больших отцовых сапогах, в материном жакете. Снял фуражечку:
— Здравствуйте…
— Здравствуй, паренек, здравствуй! — приветливо говорит Божко и поднимается со скамьи. — А ты куда лезешь! — обратился он к полицаю грубо. — Подожди на конюшне. Да смотри не распрягай лошадей. Скоро отвезешь парня домой.
«Здорово! — подумал Володя. — Что-то новое…»
— Садись, Володя!
— Ничего. Я могу постоять…
— В ногах правды нет.
— А где же она теперь есть? Божко словно и не расслышал.
— Поди, набегался за стадом?
— Я уже не пасу. Болею.
— Ну садись, — взял его ласково за плечи следователь, посадил на стул и сам присел рядом. — Нашел камушек? — спросил он мальчугана шепотом.
— А я думал, что вы уже забыли. Нашел. Очень хорошо им огонь высекать.
— Я не о зажигалке. Я спрашиваю: к приемнику подобрал камушек?
— К какому приемнику? — ощетинился Володя. — Не знаю никакого приемника.
— Не веришь мне? — обиделся Божко. — Я же тебя спас…
— Это я помню…
— Вот и хорошо, что помнишь. Никогда не забывай… И когда наши придут, тоже не забудь. А насчет того, что не доверяешь, правильно делаешь. Теперь самому себе нет веры.
— Почему же так? — удивился Володя. — Честным всегда надо верить. Без этого нельзя жить. Немцы посеяли подозрения и отучили верить в людей.
— Значит, ты мне тоже не веришь?
— Я вам этого не сказал.
— Я знаю, что у тебя был приемник, но не было камушка. Я давно достал для тебя, да за делами все некогда передать, — уже шепотом продолжает Божко. Сунул руку в карман, достал что-то завернутое в серый кусок бумаги и незаметно протянул Володе: — Бери, будешь потом слушать передачу.
Володя вскочил как ошпаренный:
— Нет у меня никакого приемника! Ничего мне не надо!
— Замолчи, сумасшедший! — зашипел Божко. — Люди услышат, еще и я с тобой в историю влипну. Я же тебя не заставляю… Может, матери дров надо? Так я сейчас выпишу.
— Не надо нам ничего.
— Ну что ж, парень, я ведь хотел по-хорошему. Не надо так не надо. А будет нужда — все равно приходи. Отец твой настоящим человеком был, вот и я решил о вашей семье позаботиться. Погоди, я вам еще пригожусь. Гора с горой, говорят, не сходится, а человек с человеком… Помни, что я дружил с твоим отцом. Только смотри не скажи, что я тебя предупредил не бродить без надобности, особенно возле железной дороги. Не забудь — никому ни слова.
Открыл дверь, переступил порог, крикнул в темноту:
— Василий, отвези парня!..
Проскрипел воз и затих, а Божко стоял возле окна, напряженно вглядывался в темноту и время от времени повторял:
— Какое одиночество, какой ужас…
Володя, взволнованный ночным вызовом, необычным разговором, никак не мог сообразить: что же все-таки случилось, какая беда подстерегает его? И лишь возле пруда, на перекрестке, к нему неожиданно пришла мысль:
«Крысы убегают с тонущего корабля… Где-то я читал… где, в какой книге?..» — пробовал припомнить Володя.
И еще: «Волк меняет шерсть, а не повадки!»
РЯБОЙ ПОЛИЦАЙ
«Неужели я один остался из членов подпольной группы? — думает с волнением Володя. — Знал пятерых — все погибли. А у нас даже обыск не делали… Выходит, не предали ребята, не испугались смерти, выдержали пытки. «А если я не выдержу и предам, — вспоминает мальчуган слова присяги, — пускай мое имя навеки покроется позором!» Нет-нет, не может быть, чтобы я только один из всей группы остался на воле. Как же быть? Не сидеть сложа руки до самого прихода Красной Армии!»
Вечером пробрался к криничке. Пересохла вся. Последний раз Володя брал воду из нее для Гайдара, а потом отвел ручеек в болото… И вот остановился парень под самой ольхой:
— Аркадий Петрович! Наступило мое время. Клянусь выполнить присягу! Обещаю отомстить за кровь и смерть моих друзей. Ничто меня не испугает!..
А по железной дороге, мимо колодца, грохотали воинские эшелоны с техникой. Немцы поспешно перебрасывали войска из-под Корсуна на запад.
В этот вечер Володя долго возился в кладовке. Разыскал чудом сохранившийся инструмент отца — ключи для подвинчивания рельсовых гаек, молоток. Заткнул за пояс, накинул брезентовую куртку. Мать бросилась следом, закричала:
— Ты куда? Вернись! — и схватила за руку.
Володя не вырывался. Серьезно посмотрел матери в глаза, ласково сказал:
— Мама, не мешай!
Прокатилась горячая слеза по щеке матери.
— Будь осторожен, сынок… — и горько заплакала.
— Буду, мама, — прошептал Володя и быстро пошел к берегу.
Не вернулся Володя той ночью домой. И на следующую не вернулся.
…Грохочут эшелоны. А там, далеко-далеко на горизонте, где должна быть Белая Церковь, стоит зарево. Прошли еще два эшелона, с тех пор как Володя за блокпостом притаился в кустарнике. Дважды подползал к рельсам, пальцы разбил до крови, орудуя ключом. По одной гайке осталось на стыках. И сразу же после второго эшелона Володя змеей подполз к рельсам. Отвинтил последние гайки.
Уже возле самой Рогозянки услышал, что пошел эшелон на Белую Церковь. Пошел, но не дошел. Загрохотало, загремело, с вагонов застрочили автоматы.
Володя бросился к берегу, ног под собой не чуял. Только сердце билось в груди: так-так, так-так!.. Возле моста перед ним выросла фигура.
— Стой! — раздался выкрик.
Володя замер. Перед ним стоял рябой полицай.
Крепко схватил мальчишку за плечо.
— Кто такой? — спросил сурово.