Иван Логвиненко - Багряные зори

Иван Логвиненко

Багряные зори

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Часто среди ночи просыпается Володя, долго прислушивается к этому перестуку и тихо, чтоб не разбудить мать, выходит во двор.

А матери тоже не спится, и, как только сын выходит за порог, она взволнованно спрашивает:

— Ты куда?

— Я сейчас, — недовольно отвечает Володя.

Ночная прохлада совсем прогоняет сон. Мальчуган ежится от холода и исчезает в темноте. По тропинке поднимается он на высокую насыпь и долго смотрит на север. Там Киев. Туда как раз и идут воинские эшелоны, оттуда везут раненых. А над городом — зарево. Взрывов не слышно — далеко. Солдаты рассказывали: жестокие, кровопролитные бои идут за город…

Утром Володя припадает к репродуктору. Короткие, горькие сообщения с фронта…

— Володя! — зовет мать из сеней. — Возьми кошелку с грушами и с молоком и отнеси на станцию. Не опоздай к поезду.

Не впервые Володе бегать к эшелонам с ранеными. Туда бегает не только он один. Приносят люди молоко, груши, яблоки. Угощают солдат. У кого нет молока, несут воды холодной, колодезной. Жара-то вон какая!

Добежал Володя до семафора, посмотрел на мост, а по нему из Фастова тихо и плавно идет бронепоезд. Сошел с рельсов парнишка, ждет. Поезд подошел к переезду, паровоз устало вздохнул, развесив белые платки на зеленых кустах, и остановился. Семафор закрыт.

Башни, пушки, даже низенькая труба — все выкрашено в зеленый цвет и вдобавок еще и ветки клена прикреплены. Там, где должны находиться окна, — узенькие щели, из них выглядывают пулеметы, черными дулами караулят. А на крыше низенькие круглые башни с пушками. Не крепость на колесах, а зеленый островок.

И вдруг открылись толстые дверцы, и на землю спрыгнул коренастый командир в гимнастерке защитного цвета, в галифе. Хромовые сапоги начищены до блеска. В правой руке полевая сумка из добротной желтой кожи. А на груди — орден. «Знак Почета», — узнал Володя. Да еще наган в кобуре с правой стороны.

— Эй, мальчик! — позвал командир. Володя быстро подбежал к нему.

— Куда идешь?

— На вокзал. Вот раненым молоко несу да еще груши, — объяснил мальчишка и, немного откинув в кошелке вышитое матерью полотенце, предложил: — Угощайтесь.

— Нет, это раненым. Лучше принеси водички холодной.

— Я мигом, криничка[1] близко! — И Володя, оставив кошелку на насыпи, бросился к будке за ведерком.

Взяв ведерко, Володя кинулся со всех ног к криничке. Стал на колени, зачерпнул воды, потом сорвал капустный лист и прикрыл им сверху ведро, чтоб вода не разбрызгалась.

Поспешая к бронепоезду, мальчишка все время думал, но никак не мог вспомнить, где же все-таки видел этого человека…

— Ну и шустрый ты, паренек! — похвалил командир Володю. Мальчишка, подавая ведро, как взрослый, сказал:

— Пейте на здоровье!

Командир рукавом вытер крупный пот со лба, взял ведро в руки и зычным голосом крикнул:

— Мушкетеры! А ну сюда, воду пить! — и сам первый пересохшими губами припал к ведру.

А вода такая холодная, что даже сверху железо покрылось росою.

Напившись, командир передал ведро бойцу.

— Товарищ Гайдар! — крикнули с бронепоезда. — И здесь встретились с тимуровцами?

— А у нас везде тимуровцы! — ответил тот. Володя пристально вглядывался в лицо командира.

— Чего ты так смотришь? — недоумевает он. Володя покраснел, а потом смущенно признался:

— А я вас знаю…

— Откуда?

— У меня ваши книжки есть, с портретом. И отец вас знал. Он вместе с вами воевал и часто о вас рассказывал.

— А как его фамилия?

— Бучацкий… Отца звали Петр.

— Аркадий Петрович! Поезд трогается! — закричали вдруг из вагона.

— А где отец? — продолжает командир.

— Умер.

Гайдар обнял мальчишку и сказал:

— Хорошим солдатом был твой отец… Ну что, поедешь с нами?

— А возьмете? — спросил Володя.

— К сожалению, твое время еще не пришло, но когда придет… — Дальше Володя уж не слышал: последние слова потонули в гудке паровоза, смешались со стуком колес.

Словно зачарованный стоял Володя на насыпи. А из бронепоезда приветливо махал ему рукой Гайдар.

Стоит мальчишка и уже в который раз припоминает выступление Аркадия Петровича по радио:

«Пионеры! Вы слышите, грохочут поезда? Это беспрерывно идут на запад эшелоны. Там ваши отцы, братья, родные, знакомые. Они спешат на фронт — туда, где наши солдаты отважно ведут неравные бои с врагами. Ночью, отбивая налеты вражеских самолетов на наши города и села, ослепительно вспыхивают огни прожекторов, яростно грохочут орудия наших зенитчиков.

Этот суровый и тяжелый для всех нас год покажет человечеству, кто действительно трудолюбивый и непокоренный…

Родина о вас всегда заботилась, она вас вырастила, берегла, а порой даже и баловала.

И вот настало время, когда и вам надо не словами, а делами доказать, как вы преданно любите свою Родину-мать…»

Стоит Володя на насыпи и вспоминает восторженные рассказы отца о гражданской войне, о Дальнем Востоке, о Сибири, о тех местах, где партизанил и воевал отец, об их командире пятьдесят восьмого отдельного полка по борьбе с бандитизмом — семнадцатилетнем Аркадии Голикове.

Сибирь, тайга, горы — есть где белякам прятаться и неожиданно нападать на беззащитные села, города, чтобы грабить людей и убивать их. И тогда решил командир полка Голиков: «Незачем гоняться целым полком за разрозненными отрядами». Он разделил полк на небольшие группы, устроил засады на всех дорогах и перерезал бандитам путь, оставив их в горах без продуктов, без помощи…

Закончилась гражданская война. Отозвали Голикова из Красноярска в военную академию. Однажды вызвал он к себе бойца Петра Бучацкого и спрашивает:

«Вот и война закончилась. Бойцов ожидает другой фронт, трудовой. Чем думаешь заняться?»

«Подамся домой, на Украину», — отвечает красноармеец.

«Был и я на Украине, — с удовольствием вспоминает командир полка, — в пятнадцать лет закончил Киевские курсы красных командиров. Воевал под Фастовом, есть там у меня друзья-железнодорожники. Определю тебя работать на железную дорогу. Пойдешь?»

«А почему бы и нет?» — улыбнулся боец Бучацкий.

Склонился над столом командир полка Аркадий Голиков, написал письмо к товарищу в Фастов…

Так вот и стал отец Володи железнодорожником. Не один раз потом он с благодарностью рассказывал Володе о своем командире.

А когда закончил Володя второй класс, учительница Мария Тодиевна подарила ему книжку с надписью: «Володе Бучацкому за отличные успехи в учебе и отличное поведение».

«Школа» — так называлась эта книга. А в ней большой портрет автора. Совсем еще молодой парнишка: крепко сжатые губы, смелый юношеский взгляд, на голове лихо заломленная кубанка, портупея с кортиком, а слева на гимнастерке яркая красная звезда. Внизу подпись: «Адъютант командующего охраны и обороны всех железнодорожных дорог А. Гайдар. Пятнадцать лет».

Вечером развернул отец книгу, увидел портрет и сказал:

«Так это ж он…»

«Кто?» — не без любопытства спросил Володя.

«Мой командир, Голиков», — с гордостью объяснил отец сыну.

«А почему же… Гайдар?»

«Гонялись мы за бандами на монгольской границе. Так его монголы еще тогда Гайдаром прозвали».

«Почему?»

«Гайдар — это дозорный по-ихнему. Храбрый, значит, передовой воин».

Не раз собирался отец письмо написать своему командиру. Не вышло: открылись старые раны, поболел немного, а там и умер.

С тех пор книгу отцова командира Голикова Володя бережет как самую большую драгоценность…

Словно ото сна очнулся Володя. Быстро подхватил кошелку и побежал на вокзал. Дрожат рельсы. Мчится бронепоезд через Ольшаницу, Мироновку, мчится туда, где идут тяжелые бои.

НИКТО НЕ СПАЛ…

Поначалу докатились из-за Роси глухие взрывы. Казалось, что в Синяве кто-то без устали бьет огромным молотом по скале. Жгучей болью отзывалось эхо этих ударов в каждом человеческом сердце. В селе срочно уничтожали документы, убивали скот, жгли хлеб — словом, делали все, чтобы ничего не досталось врагу. В слезах смотрели люди, как в огне пожарищ гибли плоды земли, выращенные мозолистыми руками.

Пожар охватил колхозные постройки, перекинулся на высокие стога прошлогодней соломы. Яркое зарево осветило затерянные в полумраке дворы, хаты, одинокие фигуры людей, от которых падали косматые тени, длинные и черные, словно привидения. Ветер на лету подхватил горящую солому и остервенело швырял ее тяжелыми пригоршнями в ночную степь.

А на разбитых дорогах клубилась пыль. К днепровским переправам беспрерывно один за другим тянулись беженцы, гнали скот, ехали или шли пешком. Немцы не бомбили — просто они расстреливали людей из пулеметов. Выходили из-под солнца самолеты, и черные кресты теней быстро проносились над полями, опускались на дороги…