Тайное письмо - Коллектив авторов
— А ты зачем сюда поднялся без разрешения? Кто тебе позволил дотрагиваться до этих машин? Нечего вилять, ты ведь пришел, чтобы украсть муку, не так ли? — Кастет, точно ястреб, налетел на мальчика, колотя его твердыми, как молот, кулаками и пиная ногами.
— Какое ты имеешь право бить меня? Я ничего не украл, я не вор! — Су Нам еле стоял на ногах.
— Что? Ах ты, дрянь этакая! — Надсмотрщик занес над головой мальчика кулак.
Но ударить Су Нама ему не пришлось. Кто-то сзади схватил Кастета за руку:
— Не слишком ли ты наседаешь на мальчика?
— Кто это смеет вмешиваться в мои дела?
Круто повернувшись, надсмотрщик оказался лицом к лицу с рослым, атлетического сложения, молодым человеком. Это был моторист фабрики.
— Допустим, он провинился в чем-то; и все-таки разве можно за это так бить ребенка? — Моторист говорил спокойно, но в его твердом голосе чувствовалось нечто такое, что заставило ретивого надсмотрщика по убавить спесь.
— А ты кто такой? Какое тебе дело до этого? — Над смотрщик попытался было вырвать руку, которую крепко держал моторист.
— Как это «какое дело», когда ты бьешь невинного человека?
— Он вор! Он муку украл!
— Врет он! Что я украл? — Су Нам почувствовал поддержку и осмелел.
— Хорошо, пусть! Где доказательства? — не повышая голоса, спросил моторист. — В обеденный перерыв я первым поднялся сюда немного отдохнуть и видел все, что делал мальчик. Он только смотрел на эту машину. Если ты не веришь и моим словам, тогда посмотри ему в глаза. Разве у человека с нечистой совестью бывают такие глаза?!
Надсмотрщик ничего не мог ответить. Он только зло поглядел на моториста.
На молодом рабочем был старый залатанный комбинезон. Лицо и руки его были густо вымазаны машинным маслом. В честном, открытом взгляде, в упрямых складках возле крупного волевого рта, в спокойном, обдающем ледяным холодом голосе рабочего чувствовалась сила, которая внушала японцу страх.
В эту минуту надсмотрщик невольно вспомнил тот вечер, когда его избили до полусмерти, и окончательно утратил свою воинственность.
Моторист, видимо разгадав перемену, оставил его в покое и повернулся к Су Наму. Мальчик весь дрожал от обиды и возмущения, слезы душили его.
— Дядя, я... я...
— Пошли. — Он взял Су Нама за руку. — Я все знаю, успокойся.
Обняв всхлипывающего мальчика за плечи, моторист направился к выходу. Пропустив Су Нама вперед, он обернулся и встретился взглядом с надсмотрщиком, который все еще стоял на том же месте и провожал их ненавидящими глазами.
Вечером после работы Су Нам и моторист вместе вышли на улицу. Все небо затянуло тяжелыми свинцовыми тучами, не было видно ни одной звезды. Гнетущую тишину нарушал только гул морского прибоя. Вдали, на самом горизонте, мигало неусыпное совиное око маяка.
Огромный порт был погружен во тьму. Лишь в одном из уголков ярко горели электрические фонари. Там, в каком-то странном хороводе, сгибаясь под тяжестью мешков, бегали грузчики. Шла погрузка муки на только что прибывшее японское судно.
Моторист и Су Нам остановились и долго молча смотрели туда.
— Вот и еще один японский пароход скоро отчалит с нашей мукой, — тихо вздохнул Су Нам.
Услышав эти печальные слова мальчика, моторист удивленно посмотрел на него, точно спрашивая: «Откуда ты, малый, все это знаешь?» Затем, после недолгого раздумья, он заговорил:
— Ты прав. Пшеница, выращенная корейскими крестьянами, попадает на эту мукомольню. Здесь корейские рабочие делают из нее муку, которая вывозится в Японию. Да разве только это? Все, что ценно и дорого, завоеватели выкачивают из Кореи. Недаром рабочие Вонсана объявили недавно всеобщую забастовку.
— Дядя, мой папа то же самое говорил. Мы, корейцы, надрываемся на непосильной работе, но только и видим, что нищету и голод.
— Папа? Где твой отец сейчас работает?
Будь это днем, он непременно заметил бы, как помрачнело лицо Су Нама. Его отец был грузчиком в порту. Летом прошлого года он сорвался с высокого помоста в воду с большим мешком соли на спине и получил тяжелое увечье. С того дня отец слег в постель и вскоре умер.
Выслушав краткий рассказ Су Нама о его семье, моторист сказал:
— Помни, твой отец — одна из многих жертв японских колонизаторов. Чтобы добиться справедливости, о которой так мечтал твой отец, нужно бороться. Надо быть таким человеком, который способен отдать все силы, а если потребуется, то и жизнь в борьбе за свободу.
— Я буду таким человеком! — В звонком голосе Су Нама прозвучала твердая решимость.
В эту ночь мальчик долго не мог уснуть. Было уже очень поздно, когда сестренка Су Ок, тоже не спавшая, позвала его:
— Брат!
— Что?
— Брат, еще одна неделя, и тогда ты получишь зарплату?
— Конечно, получу.
— Как хорошо! — Девочка чуть не захлопала в ладоши от радости. — Мы тогда купим и рис, да?
— Конечно.
— Ты внесешь плату за учение, и я смогу ходить в школу. Еще нам надо заплатить за комнату, не забудь это.
— На все хватит, не беспокойся.
— Это ты серьезно? Слышишь, брат, у нас с тобой есть очень важное дело, самое важное. — Девочка понизила голос.
— Что тебе? Сладости какие купить?
— Не говори глупости. — Она придвинулась к Су Наму и тихо шепнула ему на ухо: — Маме надо купить лекарство.
— Спохватилась! Я об этом раньше всего подумал.
— Как хорошо, — обрадованная девочка забарабанила ногами по циновке, которая служила ей постелью, — тогда наша мама скоро выздоровеет!
На глаза матери, молча слушавшей перешептывание детей, навернулись слезы. Она застонала.
— Что с тобой, мама, ты плачешь? — забеспокоилась Су Ок.
— Нет, зачем мне плакать, — голос матери дрожал. — Какие же вы молодцы, рассуждаете как взрослые. Был бы жив отец, разве он позволил бы вам заниматься такими недетскими делами...
— Мама, — Су Нам поднял голову с подушки. — Мама, прошу тебя, больше никогда не говори так. Я ведь работаю за отца.
Для Су Нама теперь было большой радостью ежедневно встречаться на фабрике с мотористом и слушать его рассказы. Особенно мальчик любил, когда моторист рассказывал о борьбе рабочих, об их забастовках, о том, как живут в Советском Союзе.
Когда Су Нам узнал, что японские оккупанты, заставляя бесплатно работать по три месяца его и других подростков, без зазрения совести эксплуатируют детский труд, его возмущению не было предела. Он крепко сжал кулаки, и в прежде кротких глазах заполыхал
