Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна
Черноокая дѣвица! Это моя милая Агаша, а черногривый конь… Ахъ! это тотъ Мышенокъ, котораго я хотѣла купить для крохотельной колясочки… Вотъ и Мышенокъ! Вотъ и всѣ мои затѣи. И зачѣмъ это я княжна Дубровина и какъ была я глупа, когда завидовала богатымъ. Вотъ и богата! Живу въ большомъ домѣ, все золотая мебель, огромныя лошади въ огромной каретѣ, но что мнѣ изъ этого? Въ каретѣ возятъ меня въ воскресенье къ обѣднѣ, въ домѣ тоска! Господи какъ я скучаю, особенно по праздникамъ. Когда это кончится! И еслибъ я знала хоть одну дѣвочку. Все одна! Все одна!…
Анюта ухитрилась встрѣтить Ѳеню съ глазу на глазъ, что было довольно трудно, потому что Анюту ни на одну минуту не оставляли одну. Она сидѣла или съ миссъ Джемсъ или съ Катериной Андреевной, которая одѣвала и раздѣвала ее и укладывала спать. Однажды ей удалось пробѣгая корридоръ встрѣтить Ѳеню. Она сунула ей письмо въ руку и прошептала. Пожалуста! Пожалуста! Опусти въ ящикъ, это къ моему папочкѣ.
Черезъ два часа Анюту позвали къ Варварѣ Петровнѣ. Когда ее невзначай звали къ ней, она всегда тревожилась и силилась успокоить себя, разсуждая сама съ собою и говоря себѣ фразы въ родѣ слѣдующихъ: «что она можетъ мнѣ сдѣлать? Побранитъ. Бѣда не велика! накажетъ? ну пускай! Зачѣмъ же я боюсь, зачѣмъ бьется мое сердце? Я не хочу ее бояться, я не хочу, чтобы билось мое сердце!» и несмотря на эти разсужденія сердце ея все-таки билось. Такъ и теперь она вошла въ кабинетъ тетки неспокойная, силясь однако не выдавать своей тревоги. Тетка сидѣла въ своемъ кабинетѣ за письменнымъ столомъ. въ своемъ широкомъ креслѣ. Въ рукахъ она держала письмо написанное Анютой.
— Подойди! Это что такое? сказала ей тетка ледянымъ голосомъ.
Анюта вспыхнула и молчала.
— Отвѣчай же мнѣ, что это такое?
Анюта разсердилась.
— Мое письмо, сказала она смѣло и всякая боязнь мгновенно исчезла въ ней.
— Какъ ты осмѣлилась писать письмо безъ моего вѣдома.
— Письмо къ папочкѣ. Я по немъ, по нихъ всѣхъ тоскую.
— Я не запрещаю тебѣ писать имъ, но ты обязана показывать мнѣ свои письма.
Анюта молчала.
Варвара Петровна сломила печать и принялась за чтеніе письма. Гнѣвъ Анюты залилъ все лицо ея пламенемъ.
— Маша мнѣ всегда говорила, произнесла она запальчиво, — что читать чужое письмо нечестно.
Варвара Петровна зорко взглянула на нее.
— Чужое письмо читать даже безчестно, сказала она, но письмо человѣка взрослаго. Письмо ребенка его воспитатели обязаны читать и я эту обязанность исполняю.
Она медленно прочла письмо, а Анюта стояла передъ ней блѣднѣя и краснѣя поперемѣнно. Какая это была ей пытка.
Варвара Петровна дочитавъ письмо спокойно положила его на столъ и сказала:
— Я не пошлю его. Это не справедливое и не хорошее письмо. Ты здѣсь имѣешь все, что только можно доставить ребенку. Англичанка заботливо воспитываетъ тебя, а это дѣло не легкое, при твоемъ необузданномъ нравѣ. Мнѣ тоже не легко управлять тобою и всячески стараться, чтобъ изъ тебя вышла благовоспитанная дѣвица. Если я противна тебѣ теперь, то надо еще знать буду ли противна когда ты выростешь. Меня не трогаетъ твое обо мнѣ мнѣніе теперь, но я не хочу, чтобы ты безъ моего вѣдома писала письма. Развѣ ты сама не понимаешь, что писать письмо тайкомъ низко. Это обманъ.
— Писать къ папочкѣ! Низко! Обманъ! воскликнула Анюта въ негодованіи.
Варвара Петровна опять на нее взглянула и сказала:
— Ты очень хорошо понимаешь, что я называю низостію не письмо къ дядѣ, а твое ослушаніе! Я не намѣрена вдаваться съ тобою въ споры и резонерство. Иди къ себѣ и чтобы въ другой разъ этого не было. Слышишь?
Взволнованная и пристыженная Анюта вышла. Она ожидала, что за выраженіе: противная тетка ее накажутъ и удивилась, что Варвара Петровна отнеслась къ ея о ней мнѣнію такъ холодно и небрежно.
Прошло нѣсколько времени, а изъ К* давно не приходило никакихъ извѣстій. Съ каждымъ днемъ все нетерпѣливѣе, все тревожнѣе ждала Анюта письма. Однажды молоденькая Ѳеня, насмѣшница и хохотушка, которую почти не допускали до княжны, встрѣтила ее въ спальнѣ и показала ей письмо.
— Что это? закричала Анюта, — письмо изъ К*.
— Кажется изъ К* и на ваше имя. Извольте смотрѣть: ея сіятельству, княжнѣ Аннѣ Сергѣевнѣ Дубровиной, кажется ваше имя! сказала Ѳеня смѣясь.
— Давай скорѣе, воскликнула Анюта.
— Нѣтъ ужь позвольте! сказала Ѳеня высоко держа письмо, чтобъ Анюта его не выхватила и убѣжала махая имъ въ воздухѣ и приговаривая: Отдавать вамъ не приказано! Не приказано!
Анюта мгновенно вышла изъ себя.
— Отдай письмо! Отдай! Оно мое! Мое!
И нянька и гувернантка вышли поспѣшно изъ классной и застали Анюту въ припадкѣ яраго гнѣва. Миссъ Джемсъ, узнавъ въ чемъ дѣло, оставила Катерину Андреевну уговаривать Анюту и сошла внизъ къ Варварѣ Петровнѣ. Онѣ имѣли серьезное объясненіе. Миссъ Джемсъ расходилась во многомъ съ Варварой Петровной. Она находила, что Анюта имѣла право писать къ дядѣ, что хотѣла, что дядя замѣнилъ ей отца. Варвара Петровна желала вырвать изъ сердца племянницы любовь, тѣсно связывавшую ее съ провинціальными родными, незнатнаго рода, не имѣющими положенія въ томъ кругу, гдѣ Анюта должна была провести жизнь свою. И теперь миссъ Джемсъ горячо протестовала противъ распоряженія, по которому Анютѣ не отдаютъ писемъ ея изъ дому, отъ семьи. Но Варвара Петровна была упорна и задавшись чѣмъ-нибудь преслѣдовала цѣль неуклонно. Она положила конецъ представленіямъ гувернантки и сказала рѣшительно:
— Я такъ хочу.
— Дѣвочка, возразила миссъ Джемсъ, — вотъ уже болѣе недѣли безпокойна. Она очевидно ждала письма съ нетерпѣніемъ, а теперь ей не отдаютъ его. Это жестоко.
— Вотъ письмо, отдайте, сказала Варвара Петровна. — я не имѣла намѣренія скрыть его, я только хочу, чтобы всѣ письма къ ней проходили черезъ мои руки.
Но я сдѣлаю сгрогій выговоръ горничной; я не допущу, чтобы смѣялись и оскорбляли чувство моей питомицы такими глупыми выходками, сказала горячо миссъ Джемсъ.
— Въ другой разъ швейцаръ будетъ приносить прямо ко мнѣ всѣ письма, сказала Варвара Петровна.
Анюта получила письмо свое изъ рукъ миссъ Джемсъ. То было короткое, самое обыкновенное письмо, но Анюта читала и перечитывала его, цѣлую недѣлю носила въ своемъ карманѣ днемъ и клала его подъ свою подушку ночью. Наконецъ она завернула его въ бумажку съ золотыми краями и рѣзными какъ кружево бордюрами, которую ей подарила Лидія, и положила его въ свою шкатулку. Эту шкатулку подарила ей маменька при прощаніи: въ ней лежали всѣ ея драгоцѣнности: камешекъ съ рѣки Оки, вѣтка изъ сада папочки, перо любимой курицы, два гривенника въ хорошенькомъ кошелькѣ, работы Маши, и, наконецъ, послѣдній подарокъ папочки къ Пасхѣ, золотое яичко изъ фарфора. Все это хранила Анюта бережно, и ключъ отъ шкатулки берегла въ столѣ своемъ, не позволяя никому отпирать ее и даже заглядывать въ нее. Она отпирала ее въ тѣ минуты когда особенно грустила и думала о своихъ. Такъ она всегда и называла ихъ, болтая съ Александрой Петровной. Однажды она замѣтила Анютѣ:
— Развѣ мы не твои?
— Не такія какъ они. Вы пришли позднѣе. Конечно я васъ люблю, тетя Саша, но не такъ, не такъ какъ моихъ, воскликнула Анюта въ такомъ порывѣ чувства, что опечалила добрую тетку.
Прошла долгая осень. Настала зима, и Москва наполнилась возвратившимися изъ деревень семьями; но это не измѣнило жизни Анюты. Попрежнему жили и Богуславовы тихо и уединенно. Единственное развлеченіе Анюты состояло въ томъ, чтобы по воскресеньямъ ѣздить безъ няньки и гувернантки въ приходскую церковь къ обѣднѣ, за которой пѣлъ стройный хоръ пѣвчихъ. Анюта была очень богомольна и всегда горячо молилась Богу, что приводило въ восторгъ Лидію. Послѣ обѣдни Лидія спрашивала у Анюты:
— Не заѣхать ли намъ на Кузнецкій Мостъ, мы возьмемъ кренделей и сухарей для сестрицы и конфетъ у Трамблэ. Какъ ты думаешь? прибавила она лукаво.
— Ахъ! тетя, пожалуста. Мы выйдемъ и выберемъ сами.
— Конечно сами, говорила Лидія съ удовольствіемъ, и онѣ останавливались у кондитерской и закупали что имъ больше нравилось. Лидія зачастую покупала бомбоньерки и бездѣлушки, которыя нравились Анютѣ, и дарила ей ихъ. Обѣ довольныя, обѣ веселыя возвращались онѣ домой и прямо шли къ сестрицѣ, предъ которою Лидія вынимала свои закупки. Этимъ заканчивались всѣ развлеченія Анюты, она давно перестала мечтать о театрѣ и о другихъ удовольствіяхъ, которыя когда-то мерещились ей.
