Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

— Да, сказала Варвара Петровна съ неудовольствіемъ и презрѣніемъ, — ее не воспитывали, а кормили и холили какъ любимаго щенка.

— Какъ умѣли любили, возразила съ жаромъ и волненіемъ Александра Петровна. — Ты несправедлива. Они обучили ее чему могли, научили ее любить Бога и старались смягчить ея нравъ. У нея сильный характеръ и воля.

— Ее-то и надо сломить.

— Направить волю, а не ломать.

— Мы это и дѣлаемъ!

— Вы ожесточите ее.

— Пустяки!

Сестры замолчали. Обѣ были недовольны. На другой день Анюта не появлялась; она сидѣла въ классной, потому что не хотѣла выучить и списать стиховъ. Александра Петровна говорила, что чувствуетъ себя хуже. Варвара Петровна боялась за сестру, но не считала возможнымъ уступить ей. Лидія по наущенію старшей сестры, умоляла Варвару Петровну простить Анюту.

— То-есть, отвѣчала она, — уступить упрямому и самовольному ребенку! Это противно моему долгу. Я никогда не соглашусь на это. Саша, Сашенька, не разстраивай ты себя и пожалѣй меня. Я ни въ чемъ никогда тебѣ не отказывала, но теперь не могу. Подумай, что выйдетъ изъ этой дѣвочки, если мы будемъ потакать ей, если позволимъ ей своевольничать. Вспомни какъ насъ воспитывали…, вѣдь крайне строго держала насъ мадамъ Монтильи, а мы вышли…

— Ну да, да. Хорошо, я согласна, только съ условіемъ: пришли ко мнѣ Анюту, я хочу поговорить съ ней сама, одна…

— А мнѣ позволь остаться, сказала Лидія съ неудержимымъ любопытствомъ.

— Вотъ и видно, сказала смеясь Варвара Петровна, — что тебя мадамъ Монтильи не воспитывала. Ты была меньшая, балованная и осталась балованнымъ, любопытнымъ ребенкомъ. Ты ничего не понимаешь въ воспитаніи и баловница. Пусть сестрица переговоритъ съ Анной одна. Охъ! вздохнула Варвара Петровна, — большая это потачка!

И она съ досадой вышла изъ комнаты.

Александра Петровна приказала послать къ себѣ Анюту. Она вошла съ красными отъ слезъ глазами. Александра Петровна протянула къ ней руки и Анюта бросилась къ ней со слезами.

— Анюта, милая, посмотри, я совсѣмъ разстроена, больна, а все отъ тебя; ты огорчаешь меня. Что бы сказалъ твой папочка, ты видишь я называю его какъ ты любишь называть его, что бы онъ сказалъ, еслибъ услышалъ какъ ты ужасно кричала: не хочу, не хочу! А твоя Маша? Вѣдь ей было бы стыдно. Она сказала бы, что ты ихъ осрамила.

Анюта молча плакала.

— Поди на верхъ, выучи стихи и перепиши ихъ.

— Я несчастная, совсѣмъ несчастная, проговорила всхлипывая Анюта.

— Не правда, ты не несчастная, а своевольная, возразила съ нѣкоторою твердостію Александра Петровна.

— Несчастная, воскликнула съ силой и негодованіемъ Анюта. — Взяли меня противъ моей воли, взяли у моихъ, привезли сюда мучить!…

— Кто тебя мучитъ и чѣмъ?

— Всѣмъ. Гулять хочу или не хочу, гуляй: играть хочу или не хочу, играй. Спать тоже по часамъ, все по часамъ, по минутамъ, даже гадко! Я птица въ клѣткѣ, бѣлка въ колесѣ. Хуже того, я на цѣпи сижу какъ собака!

— Анюта, жить нельзя какъ хочется. Мы всѣ на цѣпи, или лучше всѣ на уздѣ. Въ безпорядкѣ, безъ узды, жить нельзя.

— Противно, воскликнула Анюта.

— Мало ли что противно, но неизбѣжно. Надо умѣть покоряться.

— Покоряться! Я не хочу, закричала Анюта въ приливѣ гнѣва.

— Опять, опять! И все ты споришь! Ужасная спорщица и резонерка, а я спорить ухъ какъ не люблю. Я прошу тебя, поди на верхъ и сдѣлай что приказано и впередъ обѣщай мнѣ сценъ не дѣлать.

— Какихъ сценъ?

— Кричать какъ вчера: не хочу! Такихъ сценъ воспитанныя дѣти не дѣлаютъ.

— Я не хочу быть воспитанною, воскликнула Анюта, но, посмотрѣвъ на усталое взволнованное и больше обыкновеннаго блѣдное лице больной, устыдилась за себя и сказала ласково:

— Тетушка…

— Когда мы одни, ты и я, зови меня тетей Сашей, сказала Александра Петровна нѣжно, тонко понявъ, что Анюта смягчилась и что настала минута воспользоваться ея настроеніемъ. — Я хочу быть твоимъ старымъ другомъ. Когда тебѣ будетъ тяжко, приходи ко мнѣ, скажи, я помогу тебѣ. А теперь поцѣлуй меня, поди на верхъ, выучи и перепиши стихи и приходи обѣдать… Мнѣ безъ тебя очень скучно…

— Милая тетя Саша! воскликнула побѣжденная Анюта.

Черезъ часъ она подала Англичанкѣ чисто переписанные стихи. Она пересмотрѣла ихъ и сказала такъ же спокойно:

— Вы можете идти внизъ обѣдать съ тетушками.

Анюта не вынесла собственной покорности и кипѣла негодованіемъ. Эти слова Англичанки показались ей новымъ оскорбленіемъ, и буря поднялась въ ней. Она еще болѣе возненавидѣла миссъ Джемсъ.

Глава II

Дни шли за днями столь однообразные въ этомъ пустомъ домѣ, что Анюта, исполняя свои ежедневныя обязанности, какъ-то притихла и заключилась въ себѣ самой. Ни одного дитяти своихъ лѣтъ она не видала, развѣ на улицахъ и на бульварѣ. Однажды въ Александровскомъ саду она увидѣла, какъ толпа дѣтей собравшись играла въ мячъ, но методическая миссъ Джемсъ, строго исполняя приказанія Варвары Петровны, не позволила ей даже остановиться и посмотрѣть на игру незнакомыхъ дѣтей. Громкій смѣхъ играющихъ болѣзненно звучалъ въ сердцѣ Анюты, воскрешалъ воспоминаніе о прошедшихъ счастливыхъ дняхъ жизни у папочки и вливалъ въ душу ея жгучую печаль объ этомъ потерянномъ счастіи. Одиночество томило ее. Въ запущенномъ саду тетокъ ей позволено было играть въ мячъ и въ кегли, но играть одной было несносно. Однажды она взяла въ садъ книгу, но миссъ Джемсъ замѣтила, что ей надо для здоровья бѣгать и отняла у ней книгу.

— Для чтенія вамъ назначенъ часъ, сказала она.

— Часъ! часъ! твердила Анюта про себя, — терпѣть не могу часовъ.

И однако она должна была волей-неволей соблюдать ихъ.

Однажды въ сумерки на нее нашло неодолимое желаніе написать письмо къ своимъ; она уже черезъ Варвару Петровну получила два письма отъ папочки и отвѣчала ему, но по приказанію Варвары Петровны должна была приносить ей свои письма для прочтенія.

"Милый папочка", начиналось первое письмо ея къ нему.

Варвара Петровна прочитавъ эти слова отдала письмо назадъ.

— Я не пошлю его, сказала она. — Напиши другое. Я ужь сказала тебѣ, что ты дядю должна звать дядей.

— Но какъ же назову я его дядей, сказала Анюта, сдерживая свой гнѣвъ, — онъ подумаетъ, что я его разлюбила.

— Напиши, что я приказала тебѣ.

Но Анютѣ показалось, что въ этомъ заключалось что-то обидное для папочки, и она послѣ многихъ размышленій написала письмо, которое начиналось: всѣ вы мои милые и дорогіе. Варвара Петровна была недовольна, но не сказала ни слова и послала письмо. Анюта, зная, что ея письма проходятъ чрезъ чужія руки, писала осторожно, не раскрывая своего сердца, и ей вдругъ захотѣлось написать все по душѣ, и она улучивъ время, когда Англичанка сидѣла у другаго стола, написала длинное письмо, въ которомъ звала папочку — папочкой, а маменьку — маменькой, увѣдомляла, что при ней находится не отлучно противная Англичанка, что она ее ненавидитъ, что ея тетка Варвара Петровна такая же противная, что и ее она очень не любитъ, а другія двѣ тетки, добрыя, и одна милая. Она заканчивала письмо признаніемъ, что жить ей и тяжко и тошно и подписывалась ваша несчастная Анюта.

Но какъ послать письмо, думала Анюта. Опустить въ ящикъ когда я гуляю? Совсѣмъ нельзя: Англичанка увидитъ, непремѣнно увидитъ! У нея рысьи глаза! У! противная! Развѣ попросить Ѳеню, она можетъ бросить въ ящикъ. Да, попрошу. Вотъ Ѳеня, какая счастливая, идетъ куда хочетъ, и къ обѣднѣ, и въ праздникъ въ гости. У нея есть подруги — даже недавно она и въ театрѣ была. А я? Я невольница. Сижу въ заперти, на цѣпи! Право такъ. Я помню Митя мнѣ читалъ стихи, а мы съ Ваней ихъ выучили наизустъ. Прекрасные стихи, не думала я тогда, что они ко мнѣ подойдутъ.