Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
Кажется, я уснул. Хорошо бы я уснул. Колесов смеялся и показывал телефон с теплообменниками и коробками передач.
– Заяц!!!
Заорала Шнырова, вскочила и выставилась в окно, к зайцам она да, неравнодушна. Автобус тряхнуло, воздушные шарики под потолком разом разбежались по сторонам. Шнырова стукнулась плечом, зашипела, вернулась на место. На задних сиденьях злорадно улыбнулась Дрондина, я не видел, но мог поспорить, что это так.
– Зайцев много в этом году, – зевнул Колесов. – Это к грибам.
Колесов шуганул красный шарик, и, немного подумав, добавил:
– И ягодам.
Колесов знает приметы: лягушки квакают к дождю, зайцы скачут к грибам, думаю, он сам их сочиняет.
– И осень будет…
– По зайцу промазали! – возмущенно сказала Шнырова. – Надо лучше ездить, водитель!
В отместку водитель закурил.
Шнырову зовут Александра, Дрондину Наталья.
Шнырова стала ругаться, что в школьных автобусах курить нельзя, водитель включил музыку, прибавил громкости, а потом и скорости. Звучали мои нелюбимые песни, впрочем, мучился я недолго – справа заблестела Сунжа и скоро из-за поворота показалась угрюмая табличка «2.5 км. →» Я ее подновлял в мае, но краска оказалась дрянной, потекла и смешалась, отчего указатель приобрел кладбищенский вид. Впечатление усиливала проволочная петля, похожая на висельную – произведение Шныровой. Я эту петлю уже сорок раз снимал, всю весну, но Шнырова ее приделывала обратно. Она не любит Туманный Лог.
Автобус остановился. Шнырова выскочила первой, не прощаясь, не оборачиваясь, с независимым видом пошла в гору.
Дрондина прощалась с девочками, они смеялись и обещали созваниваться каждый день. Ага.
– Давай, Графит, пока, – Колесов хлопнул меня по плечу. – Заезжай летом, в кино сходим, в июне откроют.
– Если мопед починю, – ответил я. – Пока, Колесов.
Я подхватил рюкзак, поймал причитающийся мне шарик и направился к выходу.
На воздухе было прохладно и пахло прелой травой из канавы, Шнырова независимым зеленым пятном удалялась в перелесок, костляво отмахивая в сторону левой рукой. Шарика с ней не было, шарик она привязала к указателю. Указатель стал еще страшней.
Дрондина отличница, любит литературу, историю и биологию.
Шнырова троечница, не любит ничего. Разве что музыку и ИЗО, потому что на них ничего делать не надо.
Из дверей выбралась Дрондина, отдалилась от автобуса и выпустила из спичечного коробка слепней, закинула на плечи рюкзак, стрельнула пальцем вслед Шныровой.
– Опять она, – вздохнула Дрондина. – Опять с зайцами. Разве так можно?
– Да, – сказал я. – Зайцы-попрыгайцы, трудно не задавить.
– У нее и бабка такая, – Дрондина повертела у виска пальцем. – Сама дура и в дурдоме еще работает. Дрондины все полубелые. И папашка ее чиканько, а мать по утрам в окно смотрит.
– Бывает, – сказал я. – Многие смотрят. Пойдем?
– Пусть эта уйдет сначала, – Дрондина плюнула вдогонку.
Шнырова скрылась, и мы пошагали через перелесок к реке.
Шнырова и Дрондина не выносят друг друга. Эта семейная вражда, вернее сказать, фамильная, и корни ее уходят в века. Во времена Крымской войны, пользуясь отсутствием Шныровских мужиков, Дрондинские отжали у соседей Ведмедёвские пожни. Вскоре вернувшиеся Шныровские отбили пожни обратно и обломали супостатам бока, а одному спину пополам перебили.
Сразу по окончании Крымской войны отменили крепостное право. Дрондиным вольность оформили сразу, а бумаги на Шныровых затерялись в губернских канцеляриях. Дрондины вовсю числились свободными землепашцами, а Шныровы зябли крепостными, и от этого обстоятельства Дрондины сильно возгордились и стали именовать Шныровых сиволапыми, подколодными, а иногда и обиднее – панским хлевом, кроме того, требовали при встрече шапку ломить. Шныровы от такого впадали в ярость и бились со Дрондиными чуть ли не насмерть.
Закончилось все печально для обоих семейств: их прежний барин, и, кстати, мой прапрадед, проезжал через свои земли возле Туманного Лога на Парижскую выставку и был привлечен в качестве третейского судьи. Прадед не стал вникать в причины этих катаклизмов и приказал высечь обе стороны на конюшне. После чего вражда несколько приутихла и заново разгорелась уже в новом веке – вернувшись с русско-японской войны, прапрадед Шныровой украл у прапрадеда Дрондиной топор златоустской стали. На что прапрадед Дрондиной отсек вору заступом палец на ноге.
Революция и коллективизация привели к дальнейшей эскалации конфликта. Шныровы приняли советскую власть, Никифор Шныров стал комиссаром и раскулачил зажиточных косопузых Дрондиных. В ответ на это Степан Дрондин стал атаманом и ушел в леса, и однажды, когда Никифор с маузером следовал на заседание губисполкома, Степан из обреза прострелил ему голень.
Некоторое примирение принесла Великая Отечественная война, на которой и Шныровы и Дрондины проявили себя самым героическим образом и вернулись с орденами и медалями. Но после победы, в мирное время, противостояние возобновилось.
Пятьдесят лет назад, Аграфена Дрондина, девица восемнадцати годов выходила замуж за Якова Шахова, заведующего райкооперацией, достойного человека с автомобилем и кирпичным домом в городе. Из-под венца ее увел Олег Шныров, они сбежали в Норильск и жили там долго и счастливо. Чтобы унять гнев Дрондиных, пришлось вызывать милицию и пожарных.
Сорок лет назад Катерина Шнырова в болотах за Сунжей обнаружила заповедную полянку с необычайно крупной, сладкой и ароматной клюквой. Клюква была так хороша, что каждую осень только с этой делянки Катерина имела доход в пятьсот рублей, и за три года Шныровы накопили на мотоцикл «Днепр». Все шло хорошо, пока поляну не обнаружила Юлия Дрондина. В одну из августовских ночей она с мужем прокрались на болото и обнесли всю клюкву, на вырученные деньги Дрондины затеяли новую баню. Когда баня поднялась под стропила, Катерина Шнырова закопала под углами тухлые яйца в глиняной шубке, и следующие десять лет Дрондины мылись в бане с неотвратимой вонью.
Тридцать лет назад… Впрочем, вспоминать противостояние Шныровых и Дрондиных можно бесконечно, я вспомнил лишь те эпизоды, которые особенно любила пересказывать моя тетя, приезжавшая каждый Новый Год.
Надо признать, что новое столетие не добавило дружелюбия ни Шныровым, ни Дрондиным, однако, двадцать первый век внес механические коррективы – после закрытия колхоза мужская часть фамилий отправилась на вахту, так что факел вражды перешел в женские руки. Тетя Валя не любила тетю Свету.
Шныровские жили на западной стороне, дрондинские на восточной, в разных концах улицы Волкова. У Шныровых имелась коза Медея, у Дрондиных собака Бредик, они тоже друг друга ненавидели. Бредик обожал куснуть козу за ноги, Медея бодала спящего Бредика в круглый лохматый бок.
– В прошлом голу на День
