Ульяна Орлова - Время нас подождёт
— Здрасте! — сказал я.
Юра обнял эту старушку и попросил:
— Наташа, мам, покормите нас! Мы голодные, мокрые и злые!
Мама, значит, его. Она засуетилась на кухню, а девушка стала помогать мне раздеваться — взяла у меня куртку, шапку, аккуратно повесила их на вешалку. Потом присела на корточки возле меня.
— Наташа! А ты?
— Миша, — ответил я.
— Вот и славно! — почему-то обрадовалась она. — Иди мой руки и садись за стол.
Вот и всё. Будто и не в первый раз виделись.
В ванной перед умывальником висело большое чистое зеркало, и я ужаснулся. Потому что и вправду, как это он сказал: «Чучело… Бабучило». Щёки в грязных разводах, уши торчат как две ручки от кастрюли, а глаза мокрые. Будто я ревел только что, хотя я не плакал! И нос ещё поцарапанный. Он у меня и так чуть-чуть картошкой, а тут ещё и поцарапанный. Хотел свитер снять, потому что было жарко, но вспомнил, что рубашка у меня мятая и в голубую полоску, — на кого я буду тогда похож? Ладно, что свитер просто чёрный, и джинсы хотя испачкались, но не рваные. А вот из носка торчал палец, и я носки снял. Потом умылся и вышел из ванной.
Сел за стол. И тут же забыл про рубашку, про телефон, про Перца, про неудачный день, потому что передо мной поставили тарелку с котлетами. А рядом — с картошкой, жареной! Котлеты были красивые, с румяной корочкой. На секунду я задумался и — принялся за них. Потому что котлетки я все же люблю больше, чем картошку…
…А потом передо мной оказалась тарелка с пирожками и кружка с компотом.
— Осторожнее, повидло может быть горячее! — вернул меня к реальности голос Юры.
И я увидел, что на кухне остались только он и я.
Только сейчас я огляделся: кухня довольно просторная, стол стоял почти посередине, вокруг него — четыре табуретки с мягкими подушками, на двоих из которых сидели мы. В углу, справа от входа, у стены располагался холодильник — новый, белый, гладкий, со множеством магнитиков и фотографий. Возле него — угловой столик, под ним белая закрывающаяся мусорка, дальше: раковина, белая газовая плита, с обеих сторон от которой стояли шкафчики — все они были одного цвета, под дерево. Вдоль стены висели крючочки, на них — разные кухонные приборы, маленький серебристый ковшик и две сковородки — одна рыжая, глубокая, другая — черная, плоская. На плите стояли две металлических кастрюльки — большая и маленькая и красный чайник с цветочком. Обои были желто-голубые, с подсолнухами, на полу — линолеум, ну точно как у нас в коридоре на третьем этаже — рыжий и в ромбиках, на потолке красовалась новенькая люстра с тремя полукруглыми светлыми абажурами. На окне — полупрозрачная тюль, не прямая, а аркой, а за окном уже темно совсем! А мне ещё обратно топать… Чтоб не думать пока о грустном, я взял пирожок с повидлом и стал на него дуть, а потом спросил Юру:
— А где женщины? — и посмотрел на него.
А он сидел напротив и, подперев кулаком подбородок, смотрел на меня, и ничего не ел. Перед ним стояла большая чашка, из неё шёл белый дымок, а он смотрел как-то пристально и задумчиво. Глаза у него тёмные, как у меня, и с какой-то весёлой искоркой, нос курносый, задиристый, и усы, как у мушкетёров. Это я в фильме видел, когда нас в кино водили: смешные у них усы, у нас с такими никто не ходит. Только с бородой — учитель физкультуры, он её, когда сердится, поглаживает.
Так вот, Юра смотрел на меня, а я не люблю, когда на меня так смотрят. Как в кабинете у врача, когда у меня три недели назад заболел живот, и все думали, что это аппендицит, а это я просто съел три сосиски, и они оказались несвежими. Тогда доктор тоже с меня глаз не сводил, все щупал мне пузо и спрашивал: «здесь больно, а здесь, а здесь?». И никуда не деться от этого взгляда, который так и норовил проникнуть внутрь меня, — только если отвести глаза и смотреть в потолок. Тогда я так и сделал. А сейчас взял пирожок и уставился на белую скатерть. Сам не заметил, как съел его и взял второй, потом третий. Потом Юра спросил:
— Сильно они тебя били?
Я чуть не поперхнулся. Откуда он знает?!
— Неа… Сперва больно, потом привык.
Искорка в Юриных глазах куда-то исчезла, и они стали совсем тёмными.
— Это я сдурил, однажды. Ещё летом. У нас праздник был, а меня дежурить поставили, а он добренький такой, вроде покладистый — дай, говорит, за тебя подежурю…
— Он — это Перец?
— Ну… Подежурил, а через два дня поймал меня на улице: «Долг отдавай!» Я ему: «Какой долг, ты чё, с луны упал?», а он… В общем, с того дня — никакого покоя. Поймают где-нибудь у магазина, или вечером, когда в туалет идешь — затащат в подсобку, и там давай «обрабатывать». Я им ручки таскал — нам дарили на первое сентября, и тетрадки, им мало… А сегодня ночью они поймали меня, и Гвоздь, это друг Перца, он большой такой, сам не дерется никогда, но как скажет… «Кранты, говорит, тебе, Пешкин, если сегодня долг не отдашь…» Ну вот, и я в автобусе…
Не хотелось мне рассказывать, что меня дёрнуло в автобусе руки в чужие карманы совать. Никогда я не воровал и не попрошайничал, как у нас некоторые делали… А тут страшно стало, что ли: сейчас думаю, вернусь я туда, а там на воротах уже Перец меня караулить будет… Даже в полицию лучше, хоть на три дня отсрочка будет… Один раз меня с другими ребятами водили туда, допрашивали, но это уже совсем другая история, кстати тоже Перца касается, может, он на меня с той поры зуб точит….
— А Пешкин — это твоя фамилия?
— Не, это прозвище такое. Я в шахматы люблю играть, да не умею. Постоянно с королем и двумя пешками остаюсь…
— Мда… — Юра потёр подбородок, нахмурился.
— Да ладно, не парься, я, если совсем туго будет, в подвалы убегу… Один такой, что ли?
Юра вскинул глаза и сдержанно спросил:
— А в подвалах, знаешь, что бывает?
— Ну, знаю… Но я же не такой, я не буду!
— Все не такие! А потом мальчишек хоронят…
Он не договорил, потому что вошла Наташа. Чаю налила себе, стул пододвинула и стала щебетать. Ну прям как наши девчонки! Что-то рассказывала она про кота, который залез в стиральную машинку, но я её не слушал. Просто сидел и смотрел в окно, и думал, думал, что сейчас все закончится, и нужно будет идти по холодной слякоти к остановке, ехать туда… Или в полицию, что-то объяснять, оправдываться…. Нет, не буду оправдываться! Буду молчать, пусть хоть что делают, я ни пикну! Я хорошо научился, если нужно… Носки только надо найти, кажется, я их под ванну запихнул, а то Юра увидит, какие там дырки, и мама его увидит, и будет про меня думать что-нибудь нехорошее. Скажет — оборванца в дом привёл… Или зашивать станет, а они грязные… Надо как-то незаметно их достать, и идти, а то уже совсем спать хочется…
— Юр, да он уже носом клюёт!
Я встряхнулся. Поморгал.
— Мишенька, там в комнате я тебе уже постелила. Идём, я тебя провожу, — это незаметно подошла сзади бабушка.
— Мам, спасибо! — сказал Юра, поднимаясь из-за стола. — Всё было очень вкусно!
— Ничего, ничего, сейчас отдохнёте, устали поди… И ты, Юрик, ложись, а то ведь еле стоишь уже…
Я ничего не понял. Вскочил.
— Спасибо! Ну, я пойду!
И юркнул в ванную искать свои носки.
Глава 3.
Про семью и кота Мурзика.
…И стали мы жить втроём. Нет, точнее вчетвером, не считая кота. Я и сам не заметил, как оказался в семье.
Вот почему так всегда бывает: ждешь-ждешь, надеешься, мечтаешь — тишина. А как мечтать перестал, забыл о своем желании, так — на тебе! Все, что хотел, даже лучше. И думаешь, как теперь со сбывшейся мечтой-то жить?
Но — обо всём по порядку.
Так я и не вернулся в ту ночь в детский дом. И на следующий день не вернулся. Юра меня усыновил. Правда, он на эту тему всегда отшучивался, либо молчал, либо так говорил: «из плаванья привёз подарочек». Ага, «подарочек»!
Я сначала не поверил. У нас никто не верил. Если вдруг случалось, что усыновляли — мы ещё долго ждали возвращения того счастливчика. Потому что было — возвращали. Забирайте, мол, свой «подарочек», он нам не годиться. Нет, они так не говорили. Они говорили, точнее, слухи у нас ходили такие: «не думали, что с ним будет так трудно», «хотим съездить отдохнуть» и т. п. А «трудный» ребенок продолжал ждать родителей.
Но были и такие, кто не возвращался. И мы тихо мечтали об этой участи, вечером на кроватях шептались, во дворе — под большим тополём говорили, спорили — кого первого возьмут себе, у кого какая мама будет. Конечно, большинству хотелось маму молодую и красивую, а папу — доброго. Мне было всё равно. Когда маленький был — просто хотел жить в семье, думалось, что там веселее, уютнее. А старше стал — мечтать перестал. Шансов мало, что тебя усыновят — больше любят малышей. Во-вторых — в семье свои правила. Здесь-то я уже попривык к ним, а там — придётся привыкать заново. Воспитатели — не родители, у них у каждого свой дом и свои заботы. А «деды» — старшие ребята — им лишь бы только не мешаться и дорогу не перебегать. А в семье как: папа и мама, что там они себе думают? Каждый из нас, конечно, надеялся, что нас будут любить, как своего ребёнка, но как оно на самом деле? Раз возвращают обратно… И потом, как с наказаниями в семье? И что, к примеру, стану я делать, если мой «новый» папа вдруг вздумает меня ударить? Смогу ли принять это? Вряд ли.
