Иван Логвиненко - Багряные зори
— Не пугай, не испугаешь… Чего пришел?
— Подозрительных тут не видели?
— Как же не видели? — ответил дед. — Видели.
Полицай насторожился.
— Видели здесь одного, — продолжал говорить дед Михаил, — шатается, бродяга бездомный…
— Кто?
— Да ты, иудов сын!
— Ах, оставьте, дед, — сказал полицай и махнул рукой. — Дайте хотя бы самосаду на цигарку. — И рябой достал газету, оторвал кусок.
— А почему ты немецких сигарет не куришь? — съязвил старик.
— Они как пакля. И дым не тот: сладкий, вишь, какой-то, приторный.
— Это он вам, холуям, после Сталинграда стал приторный!
— Вы бы, дед, лучше язык за зубами попридержали! — сердито сказал полицай и бросил оторванный кусок газеты.
— Ну что? Донесешь на меня фрицу? Отведешь в полицию? Да плевал я на вас! В сорок первом ты бы меня не пожалел. А сейчас, значит, боишься?
Полицай неожиданно вздохнул и прибавил:
— Думаете, мне легко? — Снял карабин, положил его на землю и подошел к плугу. Взялся за рукоять: — Обойду дважды…
Старик вскочил на ноги и сжал мозолистой рукой дубовый чистик[13]:
— Брось, говорю, брось! Не смей! Ты знаешь, что такое земля? Она — голуба наша. Люби ее, и она тебя не обидит. Только не предавай ее, мать родную, не дай ее врагу на растерзание, потому что тогда для нее и ты станешь лютым врагом… Власти захотел? Будешь служить свинопасом на немецком выгоне! Собакой бездомной, безродной околеешь на чужом дворе!
Раскраснелся дед Михаил, смотрел на полицая сердито из-под седых нахмуренных бровей. Тот не выдержал его взгляда, опустил глаза и замолчал.
— Как придут красные, — наконец проглотил он горькую слюну, — вы скажите, что я, вишь, вам никакого зла не чинил…
— Иди! Не растравляй душу. Она тоже, как вот потрескавшиеся ладони, — и дед поднял вверх руки, — вся в мозолях.
— Куда же мне идти? Начальник меня в Лубянку послал учительницу арестовать.
— Пока не поздно, ищи тропинку в лес. Да не с голыми руками иди. Может, еще вымолишь прощения… — посоветовал дед Михаил.
— Дайте самосаду на дорогу.
Дед вытащил из кармана сложенную в гармошку газету, оторвал кусок, вынул кисет, протянул полицаю.
— Кури. Сам насек. Хорошо мозги проветривает, очищает от скверны.
Полицай молча отсыпал махорки, старательно свернул козью ножку, вскинул на плечо карабин и медленно поплелся к дороге.
Дед и Володя тревожно смотрели ему вслед. Куда пойдет? На Лубянку выполнять приказ или домой?
Через минуту они облегченно вздохнули. Полицай перешел дорогу и степью напрямик пошел домой.
— А вы, дедушка, смелый! — с завистью посмотрел на старика Володя.
— Не то время сейчас, чтобы лясы точить и нести всякую околесицу, — рассердился старик.
Потом подошел к упряжке и выпряг гнедого.
— Иди сюда! — позвал Володю. — Садись верхом и что есть силы скачи в Лубянку. Коня стреножишь, оставишь в сенокосах, а сам — в село. Отыщешь там учительницу. Она в селе одна. Передай ей, зачем шел полицай. Пускай прячется. За стадо не беспокойся, я посмотрю.
Володю торопить не пришлось. Присел дед возле плуга, поднял оброненный полицаем кусок газеты и по слогам прочитал:
— «Помощь немецкой армии.
Сбор теплой одежды для армии принял на себя, по поручению, пан бургомистр. На его призыв и под его руководством созданы сборочные пункты как в городе, так и в селах. Сбор прошел в три недели: собрано — три овчинных тулупа, восемь пальто, пятнадцать халатов, тридцать пар чулок…» Рвань перекатная! Душегубы, — выругался в сердцах дед, скручивая цигарку.
«Я, СЫН ОТЧИЗНЫ И ТРУДОВОГО НАРОДА…»
Они собрались в сарае. Володя сидел на опрокинутой бочке, а остальные примостились в углу на соломе. По-видимому, ожидали еще кого-то.
Стараясь сдержать улыбку, Володя крепко сжимал губы. Когда Володя пришел в Молчановку, Иван Яценюк не прогнал его, а, подробно расспросив обо всем, привел сюда, познакомил с ребятами. И казалось, вот-вот произойдет что-то важное…
— Ты его, Ваня, хорошо знаешь? — не поднимая головы, нарушает молчание светловолосый юноша.
— Если не знал, Витя, не был бы здесь. Мы с ним еще до войны не один раз встречались. Способный парень, боевой, наш. Правда, немного вспыльчивый.
— А откуда ты знаешь о его способностях?
— Стихи он писал. А потом мы с ним вместе ходили в литкружок. Помнишь, им руководила Анна Семеновна…
— Чередниченко?
— Да, из Ольшаницы.
— Помню.
Ребята притихли. Слышно было, как кто-то по грязи шлепал к сараю.
Скрипнула дверь, и на пороге появился худощавый юноша низкого роста, в коричневых башмаках.
— Здравствуйте, — тихо произнес парень.
— Здравствуй, — ответил за всех Иван. — Садись.
Юноша робко присел.
— Зачем звали? — спросил он.
— Поговорить надо. Разговор у нас с тобой, Петя, серьезный, — начал Володя. — Помнишь наши занятия в литкружке?
— Разве можно забыть то время…
— Но тогда мы только на бумаге, в своих стихах клялись любить Отчизну.
— Вы меня, кажется, в чем-то обвиняете? — сразу вспыхнул Петя и тут же покраснел.
— Пока ни в чем, — строго ответил Иван и протянул юноше вырезку из газеты. — На, прочитай!
Парень пробежал глазами по строкам:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Мужчины и женщины Украины!
Германия дает вам выгодную и хорошо оплачиваемую работу. 28 января текущего года транспортный поезд идет в Германию. О ваших близких будут заботиться до тех пор, пока вы будете работать в Германии. Мы ждем, что украинцы немедленно согласятся получить работу в Германии.
Гебитскомиссар.
Петр поднял голову, удивленно, с улыбкой бросил:
— Не думал, что здесь находится биржа труда. Вы что, вербуете меня в Германию?
Иван протянул Петру вторую вырезку:
— Читай дальше!
Петя прочитал:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Кто не придет на осмотр по вербовке в Германию и его доставит полиция, тому надлежит уплатить денежный штраф в размере 1000 рублей. Заплатить штраф обязаны не только лица, не пришедшие на осмотр, но и их родственники.
Гебитскомиссар.
— Что все это значит? — поинтересовался Петр.
— Просто советские люди саботируют подобные распоряжения. А грязная газета, опубликовав такое объявление, открыто признается в этом.
— А что же дальше?
— Читай все, что я собрал. — И он бросил парню на колени вырезки и общую тетрадь.
ОБЪЯВЛЕНИЕ
За невыполнение требования работать на строительстве железной дороги приговорены к смертной казни и расстреляны Кирилл Патык и Мария Шерстюк из села Скибин.
ПРИЗЫВ
Украинцы!
За сведения, которые дадут возможность арестовать парашютистов, партизан и других саботажников, назначается премия в размере 1000 рублей. По желанию премия частично или полностью может быть заменена товарами, остро необходимыми для жизненных нужд. Каждый может быть уверен, что доброе имя его будет сохранено в полной тайне.
Военный комендант Украины.
Прочитав, Петр возвратил Ивану вырезки и раскрыл общую тетрадь.
За переход к партизанам Бойко В. Н. в Ольшанице была арестована его мать — Бойко Евфросинья, 67 лет, жена Дарья, 36 лет, и двое детей— четырехлетняя Валя и двухлетняя Галя.
Во время ареста начальник кустовой полиции тяжело ранил Дарью, от чего та скоропостижно скончалась. В тот же день Евфросииья Бойко вместе с двумя внуками были расстреляны в Ракитном…
За помощь партизанам немцы расстреляли и других жителей Ольшаницы: Чередниченко Семена Даниловича и его дочерей — Александру и Галину…
В полиции расстрелян председатель колхоза села Бакумовки Ковтун.
Петр перелистал страницы. Вся тетрадь была аккуратно исписана каллиграфическим почерком Ивана. Возвращая тетрадь, он сказал:
— Зачем ты меня познакомил со всем этим?..
— Чтоб ты понял: не только живые, но и мертвые борются.
— Они-то борются, а мы? Одни слова. Слова, не подкрепленные делами, — пустое занятие.
— А ты готов к борьбе?
— Поэтому и позвали?
— Да.
— Конечно, готов.
— Не испугают тебя пытки, не предашь товарищей?
— Нет.
Иван поднялся, достал из кармана лист бумаги, развернул его, взволнованно посмотрел на друзей, словно видел их впервые, и прочитал:
— «Я, Иван Яценюк, сын Отчизны и трудового народа, вступая в ряды бойцов за свободу, в этот тяжелый час торжественно клянусь и обещаю бить ненавистного врага пока хватит сил, не жалея ни своей крови, ни своей жизни. Очищая землю от немецкой скверны, я до последнего дыхания буду верен своей Отчизне. Если попаду в руки врагов, то клянусь, что никакие пытки, никакие мучения не заставят меня предать родную землю, предать друзей по борьбе. Но если я нарушу свою клятву, пусть мое имя навеки покроется позором! Кровь за кровь! Смерть за смерть!» — Иван карандашом расписался на листе и передал своему соседу.
