Константин Курбатов - Волшебная гайка
Мы собирали клюкву и аукались. Аукаться было интереснее, чем ползать на четвереньках. Ягод у меня не прибывало. У других мальчишек дела шли не лучше. Зато девчонки старались на совесть. Даже в Мусиной корзине почти закрылось дно.
Вскоре у меня покраснели пальцы. Они стали такими, будто я специально макал их в краску. У Юрика покраснели подбородок, губы и щеки. Его портретик натолкнул меня на отличную мысль. Я набрал горсть клюквы и размазал ее по лицу.
Я сделался краснокожим. С копьем наперевес я кидался на девчонок, и они визжали сумасшедшими голосами. Мальчишки побросали корзины и пачками переходили на сторону моего племени. Дикие прерии манили нас в свои объятия. Мохнатые бизоны скрывались за каждым пригорком. Ева гонялась за нами и кричала, что потеряла голову.
Окружив Мусину корзину, краснокожие терпеливо выслушали очередную Евину речь о значении сознательности в жизни человека.
Мусина корзина оказалась заполненной только наполовину. Это было все, что мы собрали всем классом.
Стаса я увидел на следующее утро. Он стоял у школы и беседовал с Евой Семеновной. В руке у него болталась пустая Мусина корзина.
— Что значит — отнес? — удивлялась Ева.
— Собрал и отнес, — сказал Стас.
— Где собрал?
— В библиотеке.
Вчера мы оставили корзину с клюквой в библиотеке. Там было холоднее, чем в классах.
— Собрал в библиотеке? — воскликнула Ева. — А тебе не кажется, что собирал клюкву не ты, а другие? И они могли отнести ее без тебя!
— Могли, но не отнесли, — буркнул Стас. — Автобус тоже могли на базе сами в лом сдать.
Вдобавок выяснилось, что Стас отнес клюкву не в подшефный детский сад, а в какой-то другой. Это совсем вывело Еву из равновесия.
Класс встретил Стаса в штыки. Я думал, что его вообще поколотят. Самые спокойные и те орали и размахивали кулаками. А он молчал. Хмурил брови под стеклами очков и шевелил надутыми губами.
— Видал нахала, — шепнул мне на уроке физики Юрик. — Может, он вообще ее домой стащил, варенье варить. Знаешь из клюквы какое варенье!
Я со смаком отвесил Юрику подзатыльник.
— Зверев, — попросил учитель, — повтори, о чем я сейчас рассказывал.
Я поднялся и уставился в электроскоп. Листочки в бутылке висели вплотную друг к другу. Если электроскоп не заряжен, то они все время висят вместе.
Повторить, о чем рассказал учитель, я не мог. У меня в голове крутилась какая-то каша из бильярдных шаров, клюквы, автобусов и чугунных тумб. Я смотрел на листочки и думал, что привезти тумбы — это не надувательство. А автобус — действительно надувательство. Потому что он и так был подготовлен к сдаче в металлолом. И еще я размышлял о том, что мы со Стасом одинаковые. Я бы на его месте тоже, наверное, бучу поднял.
После уроков я взгромоздил на плечи самодельный бильярд и отправился к Стасу. Карманы брюк оттягивали стальные шары. Кий я не взял. У Стаса была щетка ничуть не хуже, чем у моей бабушки.
— Ты чего? — удивился он.
— Поиграем давай, — сказал я, боком затискивая в его квартиру бильярд. — Можешь даже первый бить. Или, если хочешь, разыграем.
Стас хмыкнул и поправил очки.
— Спасибо тебе в шляпе, — ответил он. — Играй со своим Юриком. У вас с ним здорово получается. Особенно по части автобусов.
Я пробурчал, что автобус можно и обратно оттащить.
— В жизни все можно, — согласился Стас. — Только не всегда делают, как по-честному.
— Во человек! Ей-богу, тюкнутый!
Высыпав на диван шары, я отправился на автобазу искать свирепого рыцаря. Не трудно было представить, как он распыхтится, когда услышит, что нужно тащить автобус обратно. И еще я решил сходить в горисполком, поговорить о чугунных тумбах, которые так и так никому не нужны. Если набрать по городу этих тумб, то получится, наверное, побольше, чем полторы тонны. И все по-честному, без всякого надувательства.
Главный теоретик
Наш отец большой и строгий. По утрам он встает не с той ноги и вечно что-нибудь теряет. У него пропадают книги, галстуки и запонки.
— Я положил их тут! — возмущается он.
Наша мама всегда встает на ту ногу, на которую нужно. Она у нас маленькая и веселая.
— Ой ли? — улыбается она. — Если ты положил их тут, то тут и возьми. Вот ведь они, твои запонки.
Отец каждый день надевает свежую рубашку с накрахмаленным воротничком и ни с кем не разговаривает, только дает указания. По именам он нас не называет.
— Убери со стола локти, — произносит он, не взглянув в мою сторону.
— Вытри нос, — адресуется он к Кирюшке.
— Сделай прическу, — говорит он маме. — Сегодня мы идем к Чалыкам.
Чалык — товарищ отца. У него небольшая лысина и рыжая бородка. Отец толкует с ним о физике и медицине. Нет таких вещей, в которых бы отец не разбирался. Он разбирается абсолютно во всем. Мама говорит, что он: универсал. Он даже знает, каким способом лучше варить суп и стирать белье.
Стирает, конечно, и варит у нас мама. А отца она называет Главным Теоретиком.
— Товарищ Главный Теоретик, — улыбается она, — чистый носовой платок я положила тебе в карман. Кофе на столе. Я побежала.
Наша мама не ходит, а бегает. Ей нужно успеть отвести в детский сад Кирюшку, не опоздать на работу и на обратном пути заскочить в магазины и на рынок.
У моего друга Яши Гунина в магазины и на рынок «заскакивает» папа. Яшин папа сам жарит котлеты, ходит в школу на родительские собрания и гоняет вместе с нами на велосипеде.
Яшин папа барабанщик в джазе.
Кто мой отец, я не знаю. Он работает в каком-то почтовом ящике. Раньше я говорил ребятам, что он у меня начальник почтамта.
Я, конечно, все понимаю, не маленький. А из головы не выходит железный синий ящик с узкой щелью. Человек является на работу, протискивается в щель и целый день сортирует письма. Дело страшно таинственное. Ведь то, о чем написано в письмах, тайна.
Но теперь я говорю, что мой отец астроном.
— Как это? — удивляется Яша. — Все время был начальником почтамта и вдруг стал астрономом. Разве так бывает?
— Еще как бывает, — говорю я. — Почему человек не может сменить специальность? Тем более, что он все знает.
Когда у Яши никого нет дома, мы с ним играем на барабане. Один бок у барабана прорван. На конце деревянных палок приделаны мягкие тряпочные груши. Мы лупим грушами по тому боку, который цел. Яша еще нажимает на педаль, и сверху барабана подпрыгивает медная тарелка. Она грохочет по другой тарелке.
Яша вопит:
— Соло на барабане исполняет народный артист республики Яков Гунин!
Он прихватывает пальцами тарелки, чтобы они утихли, и спрашивает:
— Звучит?
— Симфония, — говорю я.
Не знаю, как звучит то, что Яков Гунин народный артист, но барабан звучит мировецки. По-моему, у всех барабанов нужно протыкать один бок, чтобы звук не задерживался внутри.
С четвертого этажа нам начинает подвывать Джек. Он подвывает и гавкает. Своей небольшой кудрявой бородкой Джек здорово смахивает на Чалыка, с которым мой отец спорит о физике и медицине. Чтобы полностью довершить сходство, мы выстригли на затылке у пса аккуратную макушку.
Теперь водить Чалыка на прогулку нам доверяют не очень охотно. Хозяйка боится, как бы мы ему и бороду не состригли.
Но самой ей таскаться по двору с собакой тоже некогда. А мы тут как тут.
Мы выходим во двор. Поводок я для верности крепко наматываю на руку.
— Чалык! — приказываю я. — Сидеть! Чалык, убери со стола локти!
И он понимает. Он наклоняет голову то в одну сторону, то в другую и внимательно смотрит на меня из-под лохматых бровей.
После школы я целыми днями пропадаю у Яши. Даже иногда ужинаю у них. Но ко мне Яша ходит редко. Он не хочет встречаться с моим отцом.
— Ты не обижайся, — оправдывается Яша, — но он у тебя какой-то такой… Молчит, словно я ему неприятность сделал. И вообще… Даже странно.
— А ты бы поработал астрономом, тогда узнал, — говорю я. — Сидишь целый день и смотришь на звезды. И все молча. Твоему отцу хорошо. Знай себе бей в барабан да песенки пой.
Яша не любит, когда так говорят про его папу.
— Твой, — отвечает он, — и начальником почтамта работал, все равно молчал.
Что ему скажешь? Он прав. Хуже нет, когда человек молчит. Другие ребята ко мне тоже не ходят.
Тут пришла как-то Лена Ленская. Отец сидел за столом и писал. Она поздоровалась, а он даже ухом не шевельнул.
Лена похлопала глазами и шепчет:
— Я пойду. Ладно?
Ясное дело. Я бы на ее месте тоже ушел. Но не станешь же ей объяснять, что он со всеми так — и с мамой, и со мной, и с Кирюшкой.
Он иногда за всю неделю всего два слова скажет, да и то если у него пропадет что-нибудь.
На днях мы с ним крупно поговорили. У нас прямо целый диспут получился. А после того диспута в доме странная чехарда началась.
