Константин Курбатов - Волшебная гайка
Мама мыла окна. Она прибежала с работы, приготовила обед и принялась за уборку. Она стояла на табуретке между рамами, и по локтям у нее стекала мыльная пена.
За телевизионную антенну соседнего дома зацепилось солнце. Халат на маме горел золотом. Она была удивительно красивая в нем.
Когда она поднималась на цыпочки, мне даже казалось, что она похожа на балерину.
Кирюшка выбрался из-под дивана и отправился по своим делам в коридор. Он открыл дверь, и сквозняком рвануло с письменного стола бумаги. Отец захлопал по столу ладонями и поднял на маму злые глаза.
— Тут лежала «Квантовая механика», — медленно произнес он. — Куда она делась?
— Неужели здесь? — удивилась мама. — Если ты ее здесь положил, то здесь и возьми.
Но на этот раз взять, где он положил, не удалось. Книга как сквозь землю провалилась. Мы с мамой обшарили всю квартиру. Я заглянул даже в холодильник, под ванну и на всякий случай в собственный портфель.
Отец сам начал диспут. Он угрюмо посмотрел на меня и сказал:
— Что-то ты слишком старательно ищешь. Отвечай честно: ты?
У меня от обиды чуть слезы не брызнули. Для него же стараешься, а он… Я не выдержал и заорал:
— Я! Конечно, я! Я из нее рогатку сделал, из твоей механики! Я ее в макулатуру сдал!
У Яши Гунина отец дерется. За ту лысину, что мы выстригли на макушке Чалыка, он Яше даже барабанной палкой по одному месту всыпал. Наш отец до нас не дотрагивается. Не то чтобы там подзатыльник отвесить. Он нас вообще не трогает. Он ни разу в жизни Кирюшку даже к себе на колени не посадил.
Отец дал мне отораться и презрительно выдавил: — Совсем пораспустились тут.
Мама сказала:
— Может, ты ее Чалыку отдал?
Отец не ответил. Он трахнул дверью и ушел. Когда он в плохом настроении, то ходит гулять.
И дернуло же меня придумать про эту макулатуру!
У отца на другой же день исчезли ботинки. Совсем новые. Вместе с коробкой.
Мама искала ботинки и виновато улыбалась. Я принципиально читал «Трех мушкетеров». Не хватало еще, чтобы я снова искал, да еще слишком старательно. Конечно, «Трех мушкетеров» я тоже не читал, а только смотрел в книгу. Во мне все замерло. Я ждал, когда мама скажет:
— Вот ведь они, твои ботинки. Но мама молчала.
— Так, — медленно произнес отец. — Значит, на «Квантовую механику» много не разгуляешься. Однако не известно ли тебе, что для трудновоспитуемых существуют специальные интернаты?
Мама хотела вступиться за меня, но отец ее оборвал:
— Не он? Тогда, может, ты отдала их разнашивать Чалыку?
Он грохнул дверью и ушел. А мне почему-то представилось, как Чалык прогуливается по двору в узконосых ботинках и гордо виляет обрубком хвоста. Вообще в тяжелые минуты в мою голову лезет всякая муть.
Кирюшка сопел в своей кровати. По радио передавали веселую музыку. Поджав под себя ноги, мама сидела в уголке дивана. Ее тонкая рука с синими жилками лежала вверх ладошкой.
— Мам, — тихо сказал я, — ты не думай… Она закусила губу и отвернулась.
Я подошел к дивану. Мама схватила меня и спрятала мою голову у себя на груди. «Три мушкетера» шлепнулись на пол.
— Бориска, дружок, — зашептала она, — ему еще труднее, чем нам. Он сам мучается от своего характера. У него неприятности на работе. Он большая умница. Ты еще услышишь о нем.
Она ерошила мои волосы.
Я хотел спросить, куда же могли задеваться его ботинки, но не спросил. Мама так прижала меня, что мне стало душно. И еще у меня затекла шея и сильно першило в горле.
Ботинки мы не нашли. Вслед за ними исчезла еще одна книга — «Общая физиология».
— Что на очереди следующее? — угрюмо поинтересовался отец.
Теперь замолчал не только он, но даже мама. В доме наступила тишина, как в театре мимов.
Больше всего я не люблю, когда сверлят бормашиной зубы. И все же лучше сверлить зубы, чем сидеть с живыми людьми и молчать. Я попытался доказать себе, что отцу еще труднее, чем нам. Но легче мне от этого не стало. Я трахнул дверью и отправился к Яше.
Яша поймал паука и через увеличительное стекло рассматривал, из какого места выходит у него ниточка паутины. Паук притворился дохлым и ниточку не выпускал.
— Как миленький выпустит, — пообещал Яша. — С пауком тоже нужно человеческое обращение. А ботинки очень просто отыскать. Надо взять Чалыка и использовать его как ищейку.
— Иди ты, — сказал я. — Тебе все шуточки, а у меня серьезно.
У стены стоял барабан с прорванным боком. На барабане висели старые Яшкины штаны.
— И вообще мы с тобой скоро расстанемся, — вздохнул я. — Как мне известно, для трудновоспитуемых есть специальные интернаты.
Честно говоря, мне уже самому хотелось в интернат. Пропади она пропадом, такая жизнь. Я представлял, как устроюсь без родителей, а дома будут по-прежнему исчезать вещи. И тогда отец поймет, что это не я. Он придет за мной и станет звать обратно.
Хотя нет, он не из таких, которые приходят за своими сыновьями. Придет мама. Но я ей все равно скажу:
— Поздно. Теперь я навсегда останусь с трудновоспитуемыми. Живите, пожалуйста, сами.
В интернат я не попал. Отец уехал в командировку, и театр мимов на время закрылся. Мы разговаривали, сколько хотели и в полный голос.
А тут запустили на орбиту новый космический корабль. Уроки в школе полетели кувырком. В пионерской комнате чуть не раздавили телевизор. На торжественном сборе Яша Гунин сыпал с барабана сумасшедшей дробью. Он еще никогда не играл так классически, как на этот раз. И мои домашние неприятности понемногу забылись.
Потом отец вернулся из командировки, и в доме опять наступила тишина. Отец снова вставал не с той ноги и по вечерам вел умные разговоры со своим Чалыком.
И вдруг я сделал открытие! Я словно прозрел! Я узнал почему он молчит! Я узнал, кто он такой, мой отец! Это же рехнуться можно от обиды, что я не догадался обо всем раньше.
У отца пропала логарифмическая линейка. Она пропадала у него уже тысячу раз. Мама сказала свое обычное «ой ли» и принялась за поиски.
По радио передавали последние известия.
— Сегодня в Советском Союзе, — торжественно чеканил диктор, — произведен очередной запуск искусственного спутника Земли…
Отец прислушался. Диктор называл параметры орбиты.
— Товарищ Главный Теоретик, — сказала мама, — вот ведь она, твоя линейка.
Отец сердито шевельнул бровями, взял линейку и стал двигать на ней сердечник и прозрачный ползунок. Он считал и записывал на листке цифры. Весь листок запестрел цифрами.
А я смотрел на отца, и во мне что-то дрожало.
Главный Теоретик! Ну конечно, Главный Теоретик! Есть Главный Конструктор и есть Главный Теоретик. Никто не знает их имен. Никто не видел их портретов. Они не носят ордена и Золотые Звезды. Они не появляются на трибунах. Они ходят по улицам, как совершенно нормальные люди.
— Пап, — ошалело выговорил я.
Он удивленно оглянулся.
— В чем дело?
— Тебе не дует? — забормотал я. — Может, закрыть форточку? Хочешь, я закрою форточку?
Отец взглянул на форточку и снова уставился на меня. Он, наверное, подумал, что я чуточку тронулся. Но он не побежал вызывать «скорую помощь». Он уткнулся в бумаги и стал считать.
А я теперь знал, что всё в норме. Каким же еще может быть Главный Теоретик? Только таким и никаким больше. Ведь он все время думает, а мы ему только мешаем думать.
Два дня я ходил как чумной. Меня даже покачивало. Я страшно боялся проговориться. На третий день я под великим секретом открылся Яше. Я взял с него клятву, что он будет молчать, как могила.
Сначала Яша не поверил, а потом у него полезли на лоб глаза. Вечером он пришел ко мне. Он уселся и стал рассматривать моего отца. Он рассматривал его так, словно папа был музейным экспонатом. Но папа, конечно, помалкивал и никакого Яши не замечал.
В коридоре Яша шепнул мне:
— Врешь ты все. Какие у тебя доказательства? Вон у Сони Крючковой отец тоже молчаливый, но она же не говорит, что он Главный Конструктор. Так, знаешь, сколько таких Главных наберется!
— А командировка, когда новый космический корабль запустили, — стал перечислять я. — А «Квантовая механика». Что, Сонин отец тоже «Квантовую механику» читает, да?
Яша немного поколебался, но все равно счел мои доводы не очень вескими.
И тут из кухни раздался мамин голос:
— Товарищ Главный Теоретик, ужинать!
Я почувствовал, как Яша вздрогнул. Он торопливо пожал мне руку и сказал, что, если я хочу, он может насовсем подарить мне барабан с медными тарелками.
— А бок ты не смотри, мы заклеим, — заверил Яша. — Он еще лучше будет.
— Спасибо, — ответил я. — Но ты сам понимаешь, что в нашем доме должна быть полная тишина.
На следующий день Яша явился к нам не один. Сзади выглядывала Лена Ленская. Она хлопала ресницами, и вид у нее был такой, что я испугался, как бы она не бросилась ко мне на шею.
