Софья Могилевская - Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове
Низкие тучи почти лежали на земле. Снег сыпал не переставая. И, касаясь речной воды, мгновенно сам превращался в воду.
Ветер без жалости срывал с дубов последние сухие листья.
Стала Волга лишь в середине декабря. Уж тогда наступила настоящая зима, но какая-то хмурая, безгласная, нерадостная.
В Настиной жизни пока всё шло без особых перемен. Только стала она теперь очень осторожной. Летом, не таясь и не скрываясь, бегала на представления в театр или на читки в ту знакомую ей горенку, где и теперь собирались и работали волковцы. Бывало, летом, прежде чем уйти со двора, она кому-нибудь да обязательно крикнет:
— Вернусь и про несчастную Офелину жизнь расскажу. Нам Фёдор Григорьевич обещался нынче читать пьесу про Гамлета...
Или кинет ещё в таком же роде, приветливо помашет рукой и убежит, метнув за воротами длинной русой косой.
Нет, теперь всё было по-иному. Дожидалась сумерек. Раньше чем не наступит темень, не решалась уходить, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза. Больше других страшилась Неонилы Степановны. А уходя, до самых глаз кутала голову в тёмный Варварин платок и, выскользнув из людской избы, пробиралась задами. Так было много дальше, но казалось ей безопаснее.
Новую пьесу Александра Петровича Сумарокова, полюбившегося Волкову писателя, привёз ему брат Иван. Привёз ещё летом из Санкт-Петербурга, когда ездил туда по заводским делам.
Так уж вышло: после открытия прошлой зимой большого театра на Никольской улице все заводские дела Фёдор Григорьевич свалил на средних братьев — Алексея и Ивана. Из всех пятерых они менее всего были привержены театру. И по обоюдному и любовному их согласию Фёдор, Гаврила и Григорий все свои силы, мысли, чувства и время стали отдавать театру, Иван же с Алексеем занялись заводами и разными торговыми делами.
И поэтому, когда пришлось летом отправиться в столицу, поехал уж не Фёдор, а Иван.
Вернувшись в Ярославль, он взахлёб рассказывал о невиданном им никогда прежде великолепии столичной жизни. О прекрасных палатах князей Черкасских, что выросли на Фонтанке. Об Аничковом дворце с садами и лабиринтом, возле которых построен новый оперный дом, взамен сгоревшего.
А как печётся царица об этом оперном доме! Недавно, говорят, отдала строгий приказ, чтобы выездная прислуга знатных особ не гасила своих факелов о стены оперного дома...
А уж актёров понаехало из разных стран видимо-невидимо. Там французская комедия играет, здесь — итальянская опера.
Рассказал Иван и о фейерверке, устроенном на Неве перед Зимним дворцом в честь какого-то торжества. Ну и фейерверк был! Столь замысловато и чудесно придуман, что приводил иных людей даже в трепет. Каскады и водопады огней низвергались с неба. Вверх летели фонтаны искр и звёзд. Чуть ли не извержение итальянского вулкана Этны показывали публике. Корона же и вензель царицы светились в небе разноцветными огнями. Искусство этого фейерверка принадлежит любимому обер-фейерверкеру государыни — господину Мартынову.
Рассказывал Иван и о царице, которую однажды видел в золотой карете со стеклянными дверцами. Белые кони галопом пронесли эту карету мимо него. Но всё же он успел заметить государыню, которая сидела внутри, вся разряженная в серебряную парчу, бриллианты и жемчуга.
Хоть слушал обо всём этом Фёдор Григорьевич с интересом и в молчании, но лишь тогда, когда Иван вытащил книжку, на которой было написано: «Семира, трагедия в пяти действиях Ал. П. Сумарокова», обрадовался по-настоящему.
Встал и обнял брата:
— Вот чем одолжил так одолжил! Лучше придумать не мог, привезя мне этот подарок...
А Иван рассказал, что о «Семире» все говорят в Петербурге, все хвалят новую трагедию Сумарокова и зачитываются ею; кадеты Шляхетного корпуса сыграли её уже при дворе, и сама императрица, посмотрев трагедию, говорят, изволила подарить сочинителю дорогую табакерку. Теперь иначе и не называют Сумарокова, как «певец Семиры»!
Новая трагедия Волкову понравилась. В «Семире», как и в других пьесах Сумарокова, кипели благородные страсти, и разум человеческий торжествовал. Любовь боролась здесь с долгом, и долг побеждал любовь. Герои умирали, не в силах пережить бесчестье...
Олег, князь Рязанский, победил и свергнул князя Киевского — Оскольда. Но сестра Оскольда, Семира, любит Ростислава, сына врага, полонившего её брата. Горький долг велит отказаться ей от любимого. Но Ростислав не хочет покинуть Семиру: он помогает Оскольду тайно бежать из плена. Собрав новую рать, Оскольд снова пытается победить врага и вновь терпит поражение. Он умирает, пронзив себя мечом. Лучше смерть, чем бесчестье!
Умирая, он просит любимую сестру Семиру:
А ты, сестра моя, не плачь, не плачь о мне,Но защищай людей в родительской стране,Которы с таковой нам верностью служили...
Не одну ночь просидел Волков, вчитываясь в новую трагедию, мысленно распределяя роли между актёрами труппы.
После долгих размышлений и колебаний роль Семиры Фёдор Григорьевич дал Насте. Веря в великую и безграничную силу искусства, он вдруг решил: Настин талант — вот то единственное, что поможет открыть девушке дорогу к её призванию! Неужели господа её, увидев, сколь она прекрасна на сцене, не позволят своей крепостной играть у них в театре!
Это решение товарищи его встретили по-разному. Ваня Нарыков, Яков Данилыч Шумской, брат Гаврила — восторженно.
— Вот поглядите, братцы, какой она будет Семирой! — воскликнул Ваня, и его красивое мальчишеское лицо засияло.
Кроме Волкова, пожалуй, он один из всей труппы понимал и ценил силу Настиного дарования.
Другие отнеслись с недоверием к будущему выступлению Насти. Всё-таки, как же? Хорошо ли? Женщина — да на сцене?
А многие, не стесняясь, осуждали: девке, к тому же крепостной, играть в трагедии? Срам! Другого ничего не скажешь.
Так или иначе, в этом, как и в любом другом деле, Волков настоял на своём, и Настина судьба была решена.
Последняя проба
— Ещё разок, Настя, — проговорил Фёдор Григорьевич, — пройдём из первого действия явление второе. Знаешь, о чём говорю?
Настя кивнула. Стала поодаль от Волкова. Вся как-то подтянулась и мысли все собрала. Скрестила на груди руки.
Волков же вышел на авансцену, почти к рампе. Начал громким, звучным голосом:
Настал нам день искать иль смерти, иль свободы.Умрём иль победим, о храбрые народы!
В театре и пусто и холодно. Занавес поднят, на сцене горит только одна свеча. И от её колеблющегося света по потолку, по стенам ходят неясные и какие-то странные тени.
Обычно на репетициях «Семиры» бывают лишь участники будущего спектакля. Конечно, сам Фёдор Григорьевич. Он и режиссёр, он играет и киевского князя Оскольда. Михаил Чулков готовит роль Ростислава, сына Олега, возлюбленного Семиры. Лёше Попову Волков поручил роль Избраны, подружки Семиры. Здесь ещё некоторые актёры — Иконников, Шумской, Гаврила Волков...
И Настя.
С ней Фёдор Григорьевич терпеливо на каждой репетиции работает над ролью Семиры.
А сегодня людей собралось несколько больше. Пришли и посторонние. Например, купец Григорий Серов, давнишний друг и приятель Волкова. Сам без ума любящий театр, он тонкий ценитель актёрской игры. И ещё кое-кто сидит на передних скамейках.
Лиц их Настя не видит, они скрыты темнотой. Да она старается и не смотреть в ту сторону, откуда на неё зияет чёрная, без единого проблеска света, пустота зрительного зала.
Не то что она страшится или волнуется, что её игру смотрят сейчас незнакомые и для неё совсем чужие люди, хотя она всё время чувствует на себе их внимательные, и не просто внимательные, но какие-то изучающие и даже придирчивые глаза. Нет, ничего ей не страшно, если возле неё Фёдор Григорьевич.
Но она боится, что присутствие этих незнакомых помешает ей хорошо сосредоточиться, стать Семирой, по-настоящему той Семирой, которую она сейчас будет представлять. А Фёдор Григорьевич не раз и не два, но постоянно ей толкует: всё — и движения, и походку, и голос свой нужно примерять к мыслям и чувствам того, от чьего лица ты ведёшь роль...
Но вот она посмотрела на лицо Фёдора Григорьевича, Нет, на лицо своего брата — киевского князя Оскольда, и ей уже всё равно — сидит кто-нибудь или никого нет на передних скамейках перед сценой.
Её самой уже нет на этих театральных подмостках, в этом полутёмном, холодном помещении. И она уже не девушка Настя, принадлежащая своим господам на всю жизнь, начиная с той минуты, когда раздался её первый младенческий крик...
Сейчас она в стольном городе Киеве, осаждённом врагами. Смелая и благородная княжна Семира, она горюет лишь о том, что родилась не мужчиной, что не может вместе с любимым братом Оскольдом и его воинами стать на защиту своего города.
