Илга Понорницкая - Открытые окна
Я только решилась тоже её погладить, Катя говорит:
— Лена, не обижайся на меня. Ты выйди, пожалуйста, с братом во дворе постой. Луна чужих чувствует. Она при тебе не будет доиться. Сама видишь, Луна у нас нежная…
Ну и подумаешь! Сиди в своём сарае с Луной!
Умный Лёнчик
Костя во дворе учился подтягиваться на турнике и ноги высоко подкидывать. Пока никто не видел, он тужился изо всех сил, и лицо у него такое делалось, что я чуть не фыркнула.
Из сарая слышалось, как Катя уговаривает Луну смирно стоять и хвалит:
— Вот ты какая умница!
Вскоре Катя вышла из сарая с ведром, понесла его в дом. Возвращается, в обеих руках несёт по кружке:
— Вам молочко…
Молоко тёплое оказалось, странное. Густое, травой пахнет. Я закрыла глаза и — раз-раз его быстрыми глотками.
А Костя глотнул разок и стоит, время тянет. Спрашивает:
— А кто, говоришь, на этом турнике занимается? Твой брат?
— Ну да! Я же говорю, брат, Шурик, — откликается Катя. — Это Лёнчик сказал, что нам турник нужен. Не только в школе, но и дома, в своей деревне. В школу-то, в Кувакино, каждый раз не побежишь! Вот дедушка и сделал, как он нарисовал…
— А что же в вашем дворе, а не у того… у Лёнчика?
Катя плечами пожимает:
— Так ведь мой дедушка! А Лёнчику кто сделает? У него ни отца, ни деда нет? Одна мама, тёть Наташа.
Косте, вообще-то, не интересно про Лёнчика. Он спрашивает на всякий случай:
— А Макар у вас есть в Липовке?
Катя докладывает:
— А то! Дед у меня Макар — это раз. Дальше — Петровы грудного своего назвали Макаром…
Костя говорит:
— Грудной — это не считается. А из больших?
Катя плечами пожимает.
— Дед…
Потом добавляет:
— Ещё папу у Лёнчика Макаром звали. Макар Михалычем.
— Нет, это не то, — отмахивается Костя.
Катя не понимает, о чём он. Да и с чего бы ей понять?
— Лёнчик, он, — говорит, — знаете, какой умный! И сильный. Он из района кубок привёз!
— Какой кубок? — спрашиваю.
Катя отвечает:
— А спортивный!
Сама вся так и светится. Не иначе, думаю, нравится ей этот Лёнчик. Может, для того и научилась кувыркаться на турнике, чтобы он на неё внимание обратил.
Она видит моё недоверчивое выражение, горячится:
— Да он и по математике лучший! И в компьютерах Лёнчик разбирается. Андрей Олегович его одного пускает за компьютер, дома у себя!
Костя уточняет:
— Кто его пускает?
Катя отвечает нетерпеливо:
— Я же говорю, Андрей Олегович, наш физик! Он говорит, такого мальчика ещё не видел… Другим-то учить надо, зубрить — а Лёнчик всё понимает сходу…
Катя путается в объяснениях:
— В школе компьютерный класс не работает, каникулы… Я слышала, Андрей Олегович Лёне говорил: «Если что надо, приходи ко мне…» Сам он не в Липовке, в Кувакино живёт. Так Лёнчик к нему, если что, напрямик, полем — чтобы не через Собакино идти. Всего-то за час укладывается…
Костя спрашивает:
— А зачем — к учителю ходить?
Катя поглядела с обидой.
— Как — зачем? Он за компьютером хочет посидеть, в Интернет выйти…
Тут до меня дошло: своего компьютера у Ленчика-то нет.
И у Кати, должно быть, нет.
Костя отпил молока, чтобы так просто не стоять. А после спрашивает:
— А где сейчас твой Лёнчик?
Катя сразу вспыхнула:
— И вовсе он не мой!
Костя ещё больше растерялся — чего это она?
Это я вижу, что Катя влюблена. А Костя, хоть и старше меня, ничего не понимает! Думает, что она просто к словам придирается.
— Ну ладно, — говорит миролюбиво. — Не твой. Он что, сейчас, у того учителя, в Кувакино?
Катя отвечает:
— Ты что! Учитель в отпуске, нет его в Кувакино с прошлой недели! Поехал, небось… — она сделала значительное лицо. — Поехал, небось, в Санкт-Петербург, он там учился…
Костя перебивает:
— Нет, ты скажи, а Лёнчик?
Катя ему:
— Лёнчик работает, понятно. Летом все работают…
Я спрашиваю:
— Что, тоже коров пасёт?
— Нет, — отвечает Катя, — он у Михал Григорича в хозяйстве… Михал Григорич на лето всегда берёт ребят, хозяйство-то большое, и на грядках, и за скотиной…
Костя говорит:
— Что, так целый день и работает?
Катя кивает:
— Ну, да…. Иной раз только на пруд сбегают мальчишки, окунутся — и опять на грядки. Да и сено заготавливают уже, пора. Они с большими косят — чтобы на зиму сено-то…
Катя вдохнула воздуха и зачастила снова:
— Но и платит он хорошо, Михал Григорич. Тёть Наташа в прошлом году говорила, Лёнчику купили пуховик, кроссовки, в школу его собрали — всё на его же заработанные деньги…
Она загибала пальцы — что ещё купили Лёнчику. У меня уже голова трещала от всех вываленных нам сведений.
Когда мы выходили, вдогонку неслось:
— Лёнчик — он и на тракторе умеет!
Утро мудренее
Выскакиваем на улицу, а там как раз мама идёт.
— Что, — спрашивает, — уже в гостях были?
И начинает рассказывать: в Собакино, оказывается, такая красота! Собакино с Липовкой не сравнить. Тротуары там вымощены плиткой, и везде клумбы с цветами. А какая гостиница при опытном хозяйстве! Душ есть, горячая вода — как в городе.
И оказалось, вполне можно было договориться, чтобы нам с Костей тоже в гостинице пожить.
А можно бы и на квартире.
Какой там отзывчивый, добрый народ!
Одна тётенька, местная — она в хозяйстве лаборанткой работает — сразу предложила маме перебираться к ней. Вместе с нами, конечно. Где это видано, говорит, чтобы из Липовки пешком шагать на работу и с работы? У нас, что ли, некому на квартиру вас принять?
Костик спрашивает:
— Ну что, переселяемся?
Мама вздыхает:
— Теперь-то куда нам? Анна Ивановна приняла нас всей душой. Уйти — значит обидеть её. Да и друзья у вас уже появились, как я погляжу. Осваиваетесь понемногу! Так что уж как-нибудь проживём здесь до конца недели.
Пошли мы в дом к Анне Ивановне. Она точно слыхала, что мама не хочет её обижать. Обрадовалась нам, стала накрывать на стол. Мама выкладывает из сумки, что купила на работе. Котлеты, пирожки. Анна Ивановна, гляжу, миску с малиной несёт.
— Вот, — говорит маме, — Костя с Леной сами собирали. Уж до того молодцы дети, до того работящие…
Мы переглянулись. Она что, с ума сошла? Она же нас сама из сада выпроводила из-за того, что мы работать не хотели. А тут угощает маму ягодами и нас нахваливает!
Я вглядываюсь в её лицо, пытаюсь понять: шутит, может? Но нет, лицо серьёзное.
Мама поддакивает: уж до чего приятно слышать, что мы молодцы! И думает, что ёрзаем мы на стульях оттого, что стесняемся.
Наутро просыпаюсь — в комнате светло. На дощатом полу солнечные полоски наискосок, через всю комнату…
Понятное дело, вчера мы не захотели снова спать на сеновале, и хозяйка нам постелила в комнате.
Сейчас здесь — уже никого. Мама, видать, ушла на работу. А Костик? Где Костик? Оделась я побыстрей, выхожу во двор.
Там Анна Ивановна цыплят кормит.
— Тихо, — говорит мне, — в сад не ходи.
А сама подмигивает.
Я не понимаю:
— Почему — не ходить?
А она:
— Там Костик работает. Утро-то мудренее. Вот он с утра и поправляет вчерашнее. Давай — как будто мы не видели ничего?
Меня, конечно, разобрало любопытство. Я сделала вид, что не собираюсь в сад. Вышла за калитку, прошлась улицей и гляжу через забор: там Костик и впрямь возится, что-то делает на дорожке возле малинника. Я пролезла между перекладинами забора, подхожу, смотрю. А он, видать, на дороге нагрёб мелких камешков, и теперь вчерашнюю ямку засыпает, заравнивает. А после ещё топчется сверху, чтобы плотней лежали.
Я спрашиваю:
— Это хозяйка заставила тебя зарывать?
— Нет, — отвечает Костик. — Это я сам. Она и не видела ничего.
И просит:
— Не надо, чтоб она видела. Ты тише говори, ещё услышит…
Кто чей крестник
После завтрака мы решили пойти погулять.
Анна Ивановна велела нам без старших не купаться.
Об этом она могла бы и не говорить. Во-первых, дома мы занимались в бассейне. Я — год, а Костя — целых два года.
А во-вторых, мы не собирались залезать в их грязный пруд. Потерпим до города, а там можно будет на пляж сходить.
Мы закивали:
— Не, мы не будем!
Она говорит:
— И не ходите далеко.
Мы обещаем:
— Не пойдём!
Она поглядела на нас в сомнении и говорит:
— Отправлю-ка я с вами Пальму! И мне спокойней, что вы с провожатым, и Пальме радость. А то сидит на привязи — забыла, когда бегала…
Но если Пальма и забыла, то теперь сразу вспомнила, как бегают. Она так и летала мимо нас, вперёд-назад по улице. То скроется далеко впереди в облаке пыли, то уже мчится нам навстречу, громко дыша. Налетает на тебя со всей скорости, ты так и садишься в пыль. А она тычется в тебя, пасть открывает. Ты жмуришься от страха — и чувствуешь, как Пальма тебя вылизывает. А ты барахтаешься, поднимаешься кое-как, просишь: «Пусти!» — и вдруг видишь: нет её! Только что здесь была, а уже — только облако на дороге.
