Илга Понорницкая - Открытые окна
— Купайтесь! — предложила она нам. — Вот — как ребятишки.
И тут мы увидели: на другой стороне берег — загляденье! Чистенький, покрытый жёлтым песком. Там и скамеечки, и лесенки какие-то установлены, и грибки от солнца.
— Анна Ивановна, — говорю, — пойдёмте скорее туда! Вот там мы будем купаться!
А хозяйка в ответ:
— Там — нельзя. Мы туда не пойдём.
— Почему? — спрашиваем.
— Там, — говорит Анна Ивановна, — наши, липовские, не купаются. Это собакинский берег. Там собакинские купаются.
Удивились мы.
— И что такого, — спрашивает Костя, — если собакинские купаются?
Тут Анна Ивановна рассердилась.
— Вы в Липовку, — говорит, — приехали! Что же вы пойдёте на собакинский берег? Да и побьют вас ещё собакинские.
Мы — чуть ли не оба в один голос:
— Почему — побьют?
А она, в раздумье:
— Со мной-то, может, не побьют… Да только не заведено у нас такого, чтоб туда ходить…
Мы так и не поняли, в чём дело. А она спрашивает:
— Ну что, будете купаться? А то я мамке обещала, что пригляжу, когда в воду полезете.
У нас не было никакой охоты лезть в грязную воду. Так что пошли мы, не искупавшись, домой. Было жарко. С меня ручьями тёк пот. Анна Ивановна говорила, что мы капризные. Что сельские ребятишки в этом пруду купаются — и ничего, здоровенькими растут.
Костя по пути какую-то железку поднял. Спросил у Анны Ивановны, зачем это нужно, а та и не знает.
— Видно, — от механизма… — говорит.
А от какого механизма?
Костя вертел железку так и эдак, хотел сам разобраться.
Ему хотя бы та железка была интересна. А мне вообще интересно не было.
Скукотища
После обеда Анна Ивановна говорит:
— У меня малина в саду осыпается. Идите, нарвите себе на варенье.
Дала нам пластиковое ведро, одно на двоих.
— Что нарвёте, — сказала, — всё ваше будет. Да смотрите, в середину не лезьте. И колко, и ветки поломаете. С края-то вам хватит — ведро наполнить.
Привела нас к малиннику, учит:
— Вот такой, зелёной, не рвите. Только самую спелую, мягкую…
Малины в самом деле было видимо-невидимо. Одни ягоды уже переспели, попадали на землю, другие тоже готовы были упасть — вот их-то рвать и полагалось. Да осторожней с ними надо было… Иной раз только за ветку возьмёшься, а они уже сыплются вниз. А те, что не спелые, плотно держались — не стряхнёшь. Некоторые были такие мелкие, что их и не видно. Значит, цветок только что отцвёл, ягода завязалась…
Мы стали спелые обрывать. Костя сорвал одну — и сразу в рот её. Я тоже сорвала — и в рот. За другой тянусь. Малина — такая странная ягода, сколько ни ешь её, всё не наешься. Костя приспособился ртом обирать её с куста, как зверушка какая-то.
Я тоже хотела попробовать без рук. И вдруг Костя как выплюнет ягоду, и ещё как начнёт плеваться.
— Фу! — кричит. — Гадость!
И ничего больше, только:
— Фу, не могу!
И снова отплёвывается.
— Что-то твёрдое, — говорит, — попалось, и до чего вонючее!
А это он жука чуть не съел.
Я после увидела таких жуков. Зелёные, плоские, на маленький листочек похожи. А запах-то от них! Ягоду в рот не возьмёшь, если такой поползал.
Костя говорит:
— Я этой малины больше не хочу.
У меня тоже пропала охота есть её.
— Давай, — говорю, что ли, в ведро собирать, а то хозяйка рассердится.
Стали мы кидать малину в ведро. Дно быстро закрылось, а после нам скучно стало. Всё время одно и то же — потянулся, сорвал ягодку, кинул. Потянулся ещё, сорвал, кинул. Это кому угодно надоест.
Гляжу — на одной ветке сразу целое семейство поспело. Все крупные, яркие. Только уж больно высоко, над всей гущей малинника, выросли — выше всех.
Полезла я к ним, потянулась вперёд — и не устояла на ногах. Как стояла, так и упала животом на малинник. Колючки и сквозь платье меня достали, а локти, коленки, щёки ведь и вовсе голые были. Слёзы у меня из глаз брызнули, руками лазаю по колючкам, ищу, на что опереться. А колючки дальше в руки впиваются. И там ещё крапива — среди малины! Это же надо — одна колет, другая жалит…
Костя меня за плечи схватил, вытянул из куста.
— Не реви, — говорит, — хозяйка услышит. Она сказала — с края рвать, а ты полезла…
Вытер он мне слёзы каким-то листиком. А ещё листиков нарвал, чтобы их к царапинам прикладывать. Подорожника. Одна царапина у меня шла по руке от пальцев чуть ли не до подмышки. Другие хотя и короче были, но из них тоже кровь сочилась. Я стала прилеплять на все ранки подорожник, Костя помогал. Встала я, как ёлка, руки раскинула и стою, чтоб подорожник не осыпался.
Костя говорит:
— Долго так стоять будешь?
Я и не знала, долго — не долго. Я ведь раненая… А он приказывает:
— Давай дальше ведро наполнять. Велели же нам…
Схватилась я за одну ветку, а она сломана. Здоровая такая, пышная ветка. А ягоды на ней сколько — и поспевшей, и только завязавшейся!
— Костя, — говорю, — это же я сломала! Что делать?
Костя тогда воткнул ветку в гущу малинника.
— Может, — говорит, — никто и не догадается…
Покидали мы ещё ягоды в наше ведро. Костя туда заглянул и ахнул:
— Ой, в ней жуки ползают!
— Вонючки? — спрашиваю.
Костя говорит:
— Нет, гляди: маленькие, чёрные. С оранжевым пятнышком… Давай-ка, — предлагает, — ты будешь дальше малину рвать, а я из неё жуков стану вылавливать!
Я согласилась. Жуков ловить — тоже работа. Я бы ни одного не смогла в руки взять. А Костя их запросто поперёк спинок берёт, из ведра вынимает. Они лапками двигают, будто бегут в воздухе.
Назад в малинник Костя не кидает их. Зачем, чтоб они снова в ведро попали? Костя для них лагерь устроил. Принёс какой-то мусор, щепки — обозначил границы на тропинке.
Да только жуки не понимают, что за территорию выходить нельзя. Он их сперва всех на середину сталкивал, потом решил вырыть ямку — вроде как нулевой этаж.
Дорожка в саду земляная — ровная, гладкая. Костя из кармана свою железку достал и в два счёта вырыл жукам убежище.
— На ночь, — говорит, — сделаю им крышу из веток. Пусть здесь живут и нам спасибо говорят. А пока устроим для них стадион.
Этой железякой он проложил на дне ямы дорожки. Да только жуки не понимают, что надо стремиться к финишу, ползут в разные стороны, карабкаются наверх. Костя поймал двух и говорит:
— Вот этот, побольше, мой будет, а этот твой.
Я тоже перестала малину рвать, села на корточки. Костя предлагает:
— Бегать не хотят — давай проводить жучиные бои?
Взяла я своего в ладонь, думаю — как же такого драться заставишь? Мелкие, безобидные они. И что я раньше жуков боялась?
— Давай, — говорю Косте, — лучше жучиный бал? Ты можешь для них замок построить?
Костя уточняет:
— Как в какой игре?
И называет две, на выбор. Там в них обеих какие-то замки были.
А я и не знаю те игры. Он меня разве пускал играть?
Я только плечами пожала. Костя говорит:
— Ладно, попробуем… Сначала фундамент…
И копнул поглубже своей железкой. Всего только разок. Вдруг Анна Ивановна рядом спрашивает:
— А кто это мне дорожку испортил?
Мы и не видели, как она появилась. Не было её, и вдруг уже — здесь.
Вытягивает она из куста мою сломанную ветку с зелёными ягодами. Как только заметила её? А следом ещё сломанные ветки вытаскивает и ещё. Я и не думала, что их так много.
— Что, — спрашивает, — не интересно работать?
Мы оба растерялись от её вопроса. У Кости тут же и вылетело:
— Не интересно…
В самом деле, как это может быть интересно?
Она говорит:
— Ну, тогда идите, отдыхайте.
И тут на меня снова глянула — и запричитала:
— Я же сказала — с краю, с краю собирать! Ой, городские…
Царапины мои только сейчас увидела.
Сразу повела меня в дом.
— Вот мы их сейчас, — говорит, — перекисью водорода. Не пищи.
Хотя я и не пищала. Да мне и не больно было. Она прикладывала мокрую ватку туда и сюда, мазала мне руки и ноги. И ворчала:
— Сразу бы сказали, мол, не хотим малину собирать. Не надо, мол, нам её. Что лезть-то в середину было?
Наконец, отпустила она меня. Вышли мы с Костей за ворота, сидим на лавочке.
У меня живот чешется. Наверно, там тоже царапины, под платьем.
Костя говорит:
— Как я ненавижу эту Липовку. И Макара ненавижу.
Ещё бы, думаю. Он же оказался ненастоящий.
Тут мне пришло в голову: а может, и остальные Костины друзья — не настоящие? И Хью, и Ли Джин, и Миша, и Рэт?
Спросила его об этом. Он говорит:
— Рэт, точно, настоящий. Жалко, что в Австралии и пожилой.
— А почему, — спрашиваю, — он настоящий?
Костя отвечает:
— Ну… Подробностей много, которые мы про него знаем.
Тут я плечами пожала:
— А что, сочинить ничего нельзя?