Михаил Касаткин - Первозимок

Михаил Касаткин

Первозимок

Рассказы и повесть

Первозимок

Всего месяц назад, то есть в конце октября, фронт был еще далеко. И большинство жителей Нижней Пикши считали, что у Гитлера кишка тонка добраться до их столь отдаленного от западной границы села.

- Россия, ведь она какая?! Огромадная! Ежели хоть по одному немцу поставить, например, от Пикши нашей до Владивостоку, то и Германии со всеми ее потрохами не хватит. А воевать-то надо ведь не по одному! - рассуждал в сельсовете дед Охремчик, солдат первой мировой войны, кавалер двух «Георгиев», один из немногих оставшихся в округе мужчин и потому главный советчик во всех трудных вопросах, которые поставила перед односельчанами война. - Куда ему до наших мест! - повторял дед. - Не дотянется. Дадут ему укорот еще там! - И махал рукой в сторону запада.

От его обнадеживающих, речей становилось легче на душе у женщин - не опускались руки в работе, и потому жизнь села, несмотря на отсутствие большинства мужчин, продолжалась в давно налаженном ритме.

Дети по утрам, как в добрые довоенные времена, отправлялись в школу в соседнее село, где располагалась десятилетка.

Через луг, до ручья, шли каждый сам по себе, по одному, по двое. Собирались вместе, поджидая друг друга возле жердяного перехода через ручей, как стая птиц накануне перелета. И только собравшись уже всей шумной ватажкой, обмениваясь на ходу последними новостями, двигались дальше.

Вскоре за ручьем дорога поворачивала в лес. И матери, вышедшие на огороды, чтобы хоть взглядом проводить «своих», возвращались по домам.

Минут через сорок дорога выводила школьников к реке. По-осеннему холодная, мутная, она казалась в эту пору года чужой, неприветливой, как будто не на ее берегах еще недавно просиживали с удочками от зари до зари и загорали до черноты на хрусткой, прокаленной солнцем и промытой дождями гальке, как будто не в ее тенистые омуты прыгали вниз головой с прибрежных ветел.

Теперь через деревянный мост на крепких дубовых сваях с ледоломами перебегали, не задерживаясь, чтобы скорее укрыться от ветра в густостволье осинника. Ветер гулял поверху, раскачивал гибкие макушки деревьев и лишь время от времени, всегда с неожиданной стороны, прорывался к земле. Но едва почти незаметным подъемом дорога из осинника вползала на пригорок и ее обеих сторон поджимали сосна, ель, пихта, колючий вереск, становилось и вовсе тихо, тепло, уютно... Но здесь надо было прибавить шаг, так как времени до школьного звонка всегда оказывалось в обрез.

Все взрослое население Нижней Пикши было в поле. Вот-вот могли грянуть морозы, а осенние работы были еще не завершены. Не хватало людей. Не хватало мужчин. И, возвратись из школы, ребята подключались к работе. Зима не за горами. А фронту нужен хлеб. Заводам нужен хлеб. Себе тоже нужен хлеб. Да и не только он один. «Одежка, обужка», как говорят. И дрова, и картофель. Да и без кадок с помидорами, капустой, огурцами в погребах - не обойтись в зиму.

Дни шли за днями. Неутешительные сводки Совинформбюро дополнялись на местах всевозможными домыслами, в основе которых были все те же извечные - надежда, вера.

- Ведь он какой, германец? - не падал духом дед Охремчик. - Ему - в штиблетах по паркету! Теплый клозет и все что ни на есть удобствия. Тогда он вроде бы и того, пошабуршит малость. А чуть что - грязь там, к слову, болотина или холод без сугреву, - носа из избы не высунет. Знаю я его: молодец против овец, а против молодца - сам овца! Это он пока с разгону берет. А вот, помяните мое слово, расползется он по Рассее - весь повязнет в грязи, померзнет на холодах. Непривычный к тягостям народ, слабый!

В эти первые месяцы войны дед стал видной фигурой в глазах сельчан.

Получит женщина письмо с фронта: от сына или мужа - идет к Охремчику.

- Растолкуй, Михей Кузьмич, что тут к чему...

Охремчик степенно пристраивает на нос очки, неторопливо, с тем же достоинством заправляет за уши пеньковые шпагатики, заменявшие ему невесть когда потерянные дужки очков, берет в руки солдатский треугольник, тщательно осматривает его, поворачивая то так то эдак, пытается разглядеть на свет и делает наконец первое заключение:

- Далековато хозяин твой, длинную дорожку конверт прошел. Ну-ка, Сем! - обращается он затем к внуку-восьмикласснику. - Глаза у тебя вострые, прочитай-ка, что там.

Сема знал, что дед мог читать лишь по-печатному, да и то с трудом, по слогам, и ссылался на зрение, чтобы не утратить авторитета, но никогда никому, даже своим неразлучным друзьям - Ваньке Перелешину, Петьке Кругликову, братьям Димке и Сергею Петреловым, не выдавал деда. К тому же ему нравилось читать эти письма, потому что письма приходят только от живых. От павших приходят казенные конверты. И под ревнивым взглядом жены или матери солдата он, бережно развернув треугольник с пометкой «Проверено цензурой», начинал бегло читать.

- Постой, постой! Не части, - останавливал его дед, когда находил, что требуется дать разъяснение по тому или иному поводу. - Ишь наменивает! - обращался дел к хозяйке письма: - «Проработали вчерась до чертушек» - от, значит, лупят они германца! До чертушек! Поняла?!

И все в мире получалось вроде бы так, как говорил дед. Благодаря этому даже на Семку ребята перенесли частицу уважения к его деду.

Но однажды авторитет деда Охремчика поколебался.

К тому времени уже вплотную подступила зима. До декабря оставалось еще несколько дней, и снега по сути не было. Но уже подслеповато всматривались на улицу разрисованные морозом окна, и речку, и ручей затянуло первым ледком. Ранние холода, по всему, не собирались отступать.

Днем дед Охремчик очень убедительно доказывал в сельсовете, что именно сейчас и наступила беспросветная хана германцу, что теперь небось уже гонят его, и погонят через все «европы»...

А вечером со станции, что была всего в девяти километрах от Нижней Пикши, донеслись глухие, то усиливающиеся, то ненадолго ослабевающие, взрывы. И не утихали долго. А с темнотой над горизонтом, в той стороне, где была станция, разлилось по небу тревожное зарево. И всю ночь ветер доносил до села запах гари... Война теперь была уже не где-то вдалеке, а понадвинулась вплотную.

- Я ж что и говорил, - оправдывался дед. - Бомбить они мастаки. На самолетах германец - первое дело: поклевал - и улетел. А чтобы пешком - ни в жисть! Версту пройдет - ноги отвалятся. Ему подавай это - как его? - асхальт! А без асхальту он у нас и шагу не сделает!

Но слушали его уже вполуха.

Утром землю припорошило крупчатым снежком. И бело, чисто, по-праздничному светло выглядели дома, улица, луга до самой лесной опушки... Но праздничного настроения ни у кого не было. Впервые, наверное, с тех пор, как образовалась в округе десятилетка, школьники из Нижней Пикши не собрались возле ручья всей ватажкой. Одни вовсе не пошли на занятия, другие не знали, ждать кого или не ждать, и уходили через ручей по двое, по трое, обеспокоенные, возбужденные.

В положенное время собралась у ручья только дружная компания семиклассников. Но и среди них каждый отлично понимал, что всегдашняя жизнь с ее правилами и распорядком рушится. Первым на мосту через речку остановился Димка Рыжиков.

Невысокий, крепкий, второй после Ивана Перелешина силач в компании, собственной фамилии наперекор, был он совсем не рыжий, а до того светловолосый, что хоть бери и сам себя дегтем смазывай, потому что льняные волосы его, густые, мягкие, неизменно привлекали к себе внимание девчонок. Из-за этого Димка стригся «под бокс» и носил вместо чуба косую, гладкую челку. Она и теперь выглядывала из-под сдвинутой на затылок фуражки.

- Пацаны!.. Вот тут, я знаю, картошку не успели убрать... Давайте накопаем, костер разожжем! Чего в школу тащиться? Только время тратить. Все равно война! Все равно воевать! Лучше на меткость потренируемся. В ворон постреляем. Я свою рогатку взял. - Он достал ее из кармана и покрутил, разматывая резину.

- И я взял! - с готовностью поддержал его худой, длинный Петька Кругликов. Отцовская дошка сидела на нем, как детская распашонка: мосластые, будто скрюченные морозом руки торчали далеко из рукавов.

Колька Петрелов молча вытащил свою рогатку из-за голенища сапога. Колька с детства чуть-чуть картавил, а нынешним летом, играя в чижика, выбил передний зуб и стал вдобавок присвистывать во время разговора, поэтому старался обходиться без слов. Его даже учителя спрашивали реже других - со скидкой на несчастный случай. Был он на год моложе Сергея. Но в свое время увивался в школу за братом и с тех пор уже седьмой год «не отвязывался».

Оказалось, что рогатки были у всех. А посидеть у костра, испечь картошку - в любое время соблазнительное занятие. Но вмешался по-дедовски рассудительный Сема Охремчик: