Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев
Гена. Вовсе я не пожалел! При чем тут жалость?
Профессор. Ах это, значит, не ты сказал, что Вральман в чем-то прав?
Гена. Я. И не собираюсь отказываться. Конечно, прав.
Профессор. Да в чем же?
Гена. Уж, конечно, не в том, что на Фонвизина обиделся. Комедия – она комедия и есть, в ней и должны быть смешные герои. Только... ведь и в комедии, наверное, надо меру знать.
Профессор. А Фонвизин, по-твоему, не знает?
Гена. Не то что не знает, а... По-моему, он в поддавки играет. Смотрите: Митрофан у него кто? Дурак? Дурак. А учителя? Тоже болван на болване. Даже Цыфиркин – он, конечно, симпатичный, но тоже ведь... Да он и сам все про себя сказал. А уж Вральман! И кучером был, и говорит так, что непонятно, как только язык не сломал, и фамилия действительно дурацкая... Но вот если бы тот же Вральман немножко другим был? Поумнее. Поученее. Как бы у него тогда с Простаковыми обернулось?
Профессор. А по-твоему – как?
Гена. Откуда я знаю? Я ж не писатель. И даже не профессор, как вы. Но уж по крайней-то мере посложней, чем в «Недоросле». А Фонвизин – он все-таки в самом деле...
Профессор. Понятно: в поддавки играет. Что ж, давай сыграем в шахматы. Я хочу сказать: возьмем и преобразим Вральмана. Перекроим его до основания. Ведь нам ни к чему, чтобы он был кучером?
Гена. Конечно, не обязательно!
Профессор. Чудесно. Полагаю, что и акцент не нужен?.. Совсем хорошо! Ну а поскольку без акцента какой же он Вральман, то и фамилию дадим другую, верно? Назовем его, скажем... Нельстецов!
Гена. Как, как?
Профессор (раздельно). Не-льсте-цов!
Гена. Да... Могли бы, конечно, и получше придумать!
Профессор. Что делать? Уж какая есть... А теперь нам остается только направить этого самого Нельстецова в гостиную госпожи Простаковой. Внимание!
Сделал, как обещал. Послушаем, что из этого выйдет.
Простакова. Прошу садиться, государь мой. А как по фамилии, я не дослышала?
Нельстецов (с большим достоинством). Я называюсь Нельстецов, чтоб вы дослышали.
Простакова. Очень приятно... Вот в чем нужда-то, батюшка. За молитвы родителей наших – нам, грешным, где б и умолить – даровал нам господь Митрофанушку. Так не угодно ль тебе взять на себя труд да и выучить его хорошенько?
Нельстецов (говорит очень церемонно). Сие мой священный долг воспитателя, сударыня!
Простакова. А скажи, батюшка, чему ж ты его учить будешь?
Нельстецов. Я бы думал образовать душу его, как надлежит дворянину.
Простакова. Вот это хорошо, батюшка! А с чего ж ты начать думаешь?
Нельстецов. С латинского языка!
Простакова. С лати... (Поперхнулась.) Да на что ж? Нешто Митрофанушке попом быть? Да еще и заморским?
Нельстецов. А разве латинский язык для попов только годен?
Простакова. Да для кого ж еще? Воля твоя, батюшка, только этот язык совсем не дворянский!
Нельстецов. А что есть титло дворянина, сударыня, сего покровителя душ, коему необходимо расчислить число жертвуемых соразмерно числу тех, для благополучия коих жертвуется?
Простакова (понимая его с превеликим трудом и по-своему). Расчислить? Так ты, стало, сынка моего и арихметике учить станешь?
Нельстецов. Нет, сударыня, сие политическое расчисление требует ума гораздо превосходнейшего, нежели надобно для вычисления математического. Можно полагать сто Эйлеров на одного Кольберта и тысячу Кольбертов на одного Монтескье...
Если не все, что упоенно произносит Нельстецов, вам понятно, не огорчайтесь – слушавшим эту радиопьесу было еще хуже. Потому что, чем дальше забредает этот переродившийся Вральман в свои ученые дебри, тем меньше слов можно разобрать: машина вновь начинает предательски постукивать и покрякивать, шумы становятся все постояннее.
Гена. Архип Архипыч! Слышите? Опять забарахлила!
Профессор. Еще бы! И ты не догадываешься, почему?
Нельстецов (продолжает на этом тревожном фоне). ...Для того, что в математике от одной известности идут к другой, так сказать, машинально, и математик имеет пред собою все откровения предшественников своих, но политика прежние откровения не поведут верною дорогою. Математик исчисляет числа, политик страстен, словом, ум политический есть и должен быть...
Простакова (в голос). Ой! Замучил! Убил! Ко мне! Девка! Палашка!..
А мы слышим взрыв.
Профессор. Ах ты, беда какая!
Гена. А что? Сломалась все-таки?
Профессор. Ну, конечно! И как я не рассчитал? Разве она могла выдержать такую несовместимость характеров?
Гена. Ничего, к следующему разу починим... А вообще-то сами виноваты. Зачем вы этого Нельстецова таким жутким занудой сделали? Надо было Вральмана только немножко приукрасить.
Профессор. А ты думаешь, это сделал я? Если бы! Нет, дружок, это Денис Иванович Фонвизин!
Гена. Не может быть!
Профессор. Может, Гена. И было. Этот самый Нельстецов – кстати сказать, и фамилию ему дал не я, а Денис Иванович, – он идеальный герой комедии «Выбор гувернера». В ней Фонвизин вводит его в дом не госпожи Простаковой, конечно, но ее несомненных двойников – князей Слабоумовых... Выразительная фамилия, верно?
Гена. И что, в этой комедии все так вот и было?
Профессор. В некотором роде. Сейчас, как видишь, затрещала моя долготерпеливая машина, а тогда не выдержала сама комедия. Фонвизин даже ее не закончил. Правда, в то время он был уже тяжело болен, но главное другое: руку автора «Недоросля», его талант тут и узнать нельзя. Да, впрочем, что я тебе рассказываю? Ты же сам этого Нельстецова видел.
Гена. Не только видел, но и слышал!.. Архип Архипыч, а почему вы его идеальным героем назвали? Разве Фонвизин над ним не смеется? Ведь он же...
Профессор. Ну, ну, смелее! Ты хочешь сказать: неумен?.. Нет, дорогой! Фонвизин, наоборот, хотел возвысить своего Нельстецова. Но сам этот образ оказался художественной неправдой. В реальности ничего подобного не было, Нельстецов – всего только сухая выдумка; вот отчего он и показался тебе, мягко говоря, нелепым. И разве его поведение в самом деле не нелепо? Он мечет бисер перед свиньями, он не на месте в мире Простаковых и Слабоумовых. Скажешь ли ты это про Кутейкина или про Вральмана?
Гена. Ну, конечно, если их с Нельстецовым сравнивать... Но вообще-то я от своих слов не отказываюсь. Все-таки Фонвизин в «Недоросле» переборщил немножко. Таких, как Вральман, тоже ведь на самом деле быть не могло. Он и в литературе-то, наверное, один такой.
Профессор. Один? А вспомни-ка француза-учителя Бопре из пушкинской «Капитанской дочки»! Он также был если и не кучером, то парикмахером. И солдатом.
Гена. Значит, не один, а два. Тоже немного. А потом – и Бопре ведь выдуман! Его же не было!
Профессор. Ты так думаешь? А вот Александр Николаевич Радищев был другого мнения. В своем знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву» он рассказывает, как встретил одного француза-парикмахера, который как раз нанялся в России в учителя. И жил-поживал не хуже Бопре и Вральмана...
Гена (не слишком уверенно). Может, это все-таки исключение?
Профессор. Многовато таких исключений, Геночка! Ведь и сам Радищев мальчиком учился у француза-гувернера, оказавшегося впоследствии беглым солдатом. Чем не тот же Бопре? А Гаврила Романович Державин был отдан в обучение полуграмотному немцу. Да и еще один замечательный писатель восемнадцатого века, Андрей Болотов, проходил науки у немецкого унтер-офицера, если, конечно, можно так громко выразиться: «проходил науки», потому что этот, с позволения сказать, наставник и мараковал-то в одной только арифметике... Нет, милый мой, такие учителя в тогдашней России были явлением самым обыкновенным, и Адам Адамович Вральман отнюдь не выдумка.
Гена (он еще продолжает упорствовать). Ну, Вральман, может, и не выдуман. А Кутейкин, Цыфиркин?
Профессор. Боже мой, да этого отечественного добра было еще больше – и не могло быть иначе на заре просвещения. Сам Николай Иванович Новиков, будущий великий просветитель, учился у дьячка, а среди учителей Державина был не только немец, который сам ничего не знал, но еще и все тот же дьячок и русский отставной солдат... Видишь, вся троица из комедии «Недоросль» перебывала в педагогах у Гаврилы Романовича! Надеюсь, в его-то реальности ты не сомневаешься?
