Астрид Линдгрен - Собрание сочинений: В 6 т. Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист

Держа пятидесятиэровую монетку на ладони, Понтус удивленно смотрел на нее, морща лоб.

— Не понимаю: ведь недавно у нас была крона.

— Недавно у нас было три кроны, — философски произнес Расмус. — Но в Тиволи не успеваешь моргнуть, как остаешься без гроша.

— Как же быть с Альфредо? — огорченно спросил Понтус.

Расмус подумал, потом чуть со стороны посмотрел на Понтуса и лукаво сказал:

— Если мне пойти туда одному и посмотреть на него, я покажу тебе после, как он это делает.

Понтусу такое предложение вовсе не показалось заманчивым.

— А может, поговорить с ним? Может, он добрый и позволит пройти нам за пятьдесят эре?

— Надо попробовать, — сказал Расмус.

Они пробрались к эстраде, где стоял Альфредо.

— Господин Альфредо… — начал было Расмус.

Но пухлая дама все время шипела, и Альфредо, казалось, не слышал его. Тут Понтус набрался храбрости и, склонив голову набок, ухмыльнулся, а затем, уважительно ткнув указательным пальцем в грудь шпагоглотателя, шутливо спросил:

— Скажите, дядюшка, а нам нельзя пройти за полцены, если мы пообещаем смотреть только одним глазком?

Эту фразу он вычитал в какой-то книге и решил, что она очень подходит к такому случаю. А за свою одиннадцатилетнюю жизнь он понял, что глупое ослоумие иногда очень полезно в общении со старшими. Но у Альфредо явно не хватило чувства юмора. Равнодушно поглядев на Понтуса, он ничего не ответил.

— Может, он не понимает по-шведски? — тихонько спросил Расмус.

Тут шпагоглотатель заворчал:

— Дядяшка ошень хорошо понимает по-шведски. И понимает, што вы парошка маленьких шалопаев-мальшишек!

Понтус смутился. Чаще всего он верил тому, что говорили ему люди. И если кто-то сказал, что Понтус — шалопай, он верил, что так оно и есть, и стыдился этого. Расмус же обладал безграничной самоуверенностью, он ни в коем случае не желал признавать себя шалопаем, хотя его дважды в один и тот же день так назвали. Сначала его любимейший учитель математики, а теперь — этот вот шпагоглотатель. Хотя Альфредо и говорил на ломаном шведском языке, но в смысле сказанного сомневаться не приходилось, а это Расмусу не нравилось.

— Das[39] это — враки, — храбро сказал он. — Вовсе мы не шалопаи.

— Doch![40] — произнес шпагоглотатель и внушительно кивнул головой. — Doch! Парошка маленьких шалопаев-мальшишек, которые хотят пройти за полцены.

— Не обязательно быть шалопаем, если ты бедный, — сказал Расмус. — У нас всего пятьдесят эре.

Альфредо снова кивнул:

— Парошка бедных маленьких шалопаев-мальшишек, да, да!

Он произнес это таким голосом, словно ему было все-таки немного жаль ребят из-за их великой бедности, и Расмусу показалось, что он начинает смягчаться.

— Трудно глотать шпаги? — заискивающе спросил он. — Как, собственно говоря, этому учатся?

Альфредо молча посмотрел на него сверху вниз, потом усы его дрогнули, и он просто закудахтал от смеха.

— Нашинать надо с малолетства и глотать булавки! А ты как думал?

Свои собственные остроты он явно ценил гораздо выше шуток других. Поэтому он долго и бурно хохотал, а Понтус и Расмус вторили ему. Они готовы были смеяться сколько угодно, только бы произвести хорошее впечатление на Альфредо. А кроме того, такая привычка была уже выработана у них школой: учителя иногда требовали, чтобы дети смеялись над анекдотами, которые были свежими, вероятно, когда-то на рубеже веков.

Но Альфредо прекратил смеяться так же внезапно, как и начал, и Расмус забеспокоился.

— Подумать только, говорят, что вы, дядюшка, всемирно известны! — сказал он. — Это правда, дядюшка?

И Альфредо снова взглянул на него в гробовом молчании, словно о чем-то размышлял, и опять закудахтал:

— Да, дядяшка известен во всей Швеции, будь уверен! — сказал он.

Но потом он сделал вид, будто смертельно устал.

— А ну, прошь отсюда, маленькие шалопаи-мальшишки! — сказал он. — Уж не думаете ли вы, што у меня есть время целый день стоять тут и болтать с малышней? Прошь!

Расмус и Понтус отправились восвояси.

— Сам он шалопай-мальшишка, хоть и взрослый, — с досадой сказал Расмус и еще долго смотрел вслед Альфредо, который как раз скрылся в своем балагане.

— Новое представление начинается через несколько минут! — крикнула в последний раз дама в алом платье, и парусина снова опустилась за ее спиной.

А Расмус и Понтус по-прежнему стояли словно отверженные.

Они были неприятно удивлены, и это ощущение стало нестерпимым. Расмус усердно оглядывался по сторонам.

— Я только что видел Крапинку с Йоакимом. Идем быстрее, это наш последний шанс!

— Ты и вправду считаешь, что они одолжат нам деньги? — спросил Понтус.

Расмус припустил к тиру, где в последний раз видел сестру.

— Да, если у Крапинки есть деньги, она мне одолжит. Но она тоже может быть без гроша.

Возле тира Крапинки не было. Они помчались дальше, ведь представление начнется через несколько минут, надо спешить… спешить! Потные от усилий, прокладывали они себе дорогу сквозь толпу, и каждый раз при виде белокурого лошадиного хвостика их сердца екали. Но это оказывался постоянно чей-то другой хвостик, а вовсе не Крапинки. В конце концов они в самом деле ее нашли. Она как раз собиралась уходить; они с Йоакимом стояли у входа в Тиволи вместе с другими ребятами из оркестра «Pling Plong Players», которым предстояло репетировать дома у Ренкенов.

Расмус вихрем налетел на сестру.

— Крапинка, можешь одолжить мне пятьдесят эре? — запыхавшись, спросил он, топая от нетерпения ногами.

Крапинка сунула руку в карман, и он с облегчением вздохнул: ох, только бы побыстрее! Но тут Крапинка снова вытащила руку из кармана и положила то, что вытащила из самой его глубины, в протянутый кулачок Расмуса. Это был маленький крысенок, маленький игрушечный крысенок с заводным ключиком сбоку.

— Мне очень жаль, — сказала Крапинка. — Я просадила все до последнего гроша. А крысенка я выиграла, можешь взять его себе.

— Он доставит тебе величайшее удовольствие, — добавил Йоаким.

Они ушли, а Расмус с крысенком в руке нежно смотрел то вслед Крапинке, то на крысенка.

Понтус засмеялся.

— Никакого шпагоглотателя нам не будет, — сказал он. — Зато будем играть с крысенком.

Но тут Расмус разозлился.

— Ничего, это мы еще посмотрим! Я должен увидеть Альфредо, пусть даже я пройду в балаган зайцем. Идем!

Понтус последовал за ним. Он знал Расмуса, знал, как его друг упрям; этим он славился на всю школу. «Будь ты, Расмус, хоть капельку менее горяч и хоть чуточку менее упрям, я мог бы, пожалуй, произвести тебя в свои любимые ученики, — говорил магистр Фрёберг. — Почему ты не так спокоен, как братец Понтус?»

Понтус не знал, почему магистр Фрёберг упорно называл его «братец Понтус». Ведь он не был братом ни самому магистру, ни Расмусу. Но на уроках магистра Фрёберга его называли «братец Понтус», и он хладнокровно это переносил.

Расмус вприпрыжку бежал обратно к балагану Альфредо, искусно избегая столкновений со всеми встречными. Понтус галопом мчался следом. Перед балаганом Альфредо никого не было, но изнутри слышались аплодисменты. Представление было в полном разгаре. Осознав это, Расмус совершенно обезумел. Он непременно должен был туда проникнуть, надо только подумать — как. Он шустро носился вокруг балагана, высматривая, нет ли где возможности пролезть. Задняя стенка балагана выходила как раз туда, где стояли фургоны, а сейчас там замерла вся жизнь. Все, верно, были так или иначе задействованы в Тиволи.

— Здесь, — прошептал Расмус.

Упав ничком в затоптанную траву за балаганом, он стал тихо и решительно заползать под парусину. Понтус захихикал… и от волнения, и оттого, что уж очень смешно Расмус дрыгал ногами, пытаясь совершенно распластаться, чтобы пролезть под туго натянутую парусину. К тому же все комары явно назначили в этот майский вечер встречу за балаганом Альфредо. Понтус, хихикая, стоял, окруженный тучей комаров, и делал все возможное, чтобы удержать этих кровососов подальше от беспомощных ног Расмуса. Но когда настал его собственный черед, когда замызганные кеды Расмуса скрылись под парусиной, а он сам, извиваясь, медленно пополз следом, отгонять комаров было уже некому, и они, несомненно, бросили все свои силы на то, чтобы его сожрать. Но он охотно страдал, следуя за Расмусом повсюду, куда только вели пути его друга; так он делал всегда. А сейчас пути эти вели в балаган Альфредо.

Они тихо лежали у стены балагана, словно два маленьких настороженных зверька, готовых бежать при малейшей опасности. Они боялись… но не очень. Немножко бояться, лежать ничком, чувствовать запах травы и сырой сосновой древесины, исходящий от деревянных скамеек, — это так весело! Так и должно пахнуть, когда проходишь зайцем. Единственное, что они увидели, когда наконец-то осмелились поднять глаза, это — ноги. И конечно, было интересно смотреть, как по-разному держат люди свои ноги под скамейками. Но ведь они с Понтусом пришли сюда не для того, чтобы созерцать множество коричневых и черных ботинок и туфель. Они хотели видеть Альфредо.